Макс Хейстингс - Первая мировая война. Катастрофа 1914 года
Однако эти проявления доброй воли были отнюдь не повсеместными. Ив Конгар, 10-летний житель Седана, который так радовался началу войны, теперь вынужден был праздновать Рождество на оккупированной немцами территории. В тот вечер он писал в дневнике: «Надеемся, в следующем году будет лучше, чем сейчас. Очень холодно. Папу на ночь забрали. Рождественской службы нет. <…> Старую дорогу топчут чужие сапоги, все тихо и угрюмо. <…> Властвует сильнейший. Война – это вторжение и разруха, это стоны голодных, у которых нет даже корки хлеба, это ненависть к нации, которая грабит, жжет и держит нас в плену. У нас больше нет дома, потому что наша капуста, лук и все то, что родит наша земля, в руках этих ворюг»{1171}.
У британцев 2-й гренадерский батальон потерял на Рождество троих убитыми, двоих пропавшими и 12 ранеными; еще одного человека отправили в лазарет с обморожением, а на следующее утро – еще 22. Запись в журнале боевых действий батальона за 28 декабря свидетельствовала: «Жуткая грязь и сырость. Ужасная ночь. Гром, град, ливень, сильнейший ветер, выстрелы»{1172}. В секторе Франсуа Майера немцы из траншей в 80 м от французов кричали: «Français kaputt!» («Французы капут!») и т. п. Новогоднюю полночь они отметили ружейным залпом, в ответ на который французы грянули «Марсельезу». Майер писал: «Сердце щемило, когда их луженые глотки перекрывали свист пуль. Едва мы умолкли, немцы крикнули: “Да здравствует кайзер!”»{1173} Командование противоборствующих сторон постаралось не допустить рождественских перемирий такого же масштаба в последующие годы, но все же предотвратить неофициальные проявления сочувствия – «живи и дай жить другим» – с обеих сторон, ставшие характерной чертой конфликта на всех фронтах, оказалось им не под силу.
Уже в мирные дни австрийский лейтенант Константин Шнайдер, оглядываясь на свой военный опыт, отмечал феномен, характерный для многих войн, но для этой в особенности, когда фаза инициации для участника уже позади: «Ничего нового со мной не происходило, все казалось повторением уже пережитого. Война превратилась в рутину»{1174}. Примерно о том же писал в дневнике после Рождества 1914 года моряк Рихард Штумпф, служивший в немецком флоте: «Ничего примечательного не происходит. Описать ежедневный распорядок? Так он и будет ежедневным, повторяется изо дня в день»{1175}.
В сочельник французский журналист Ж. Шастане делился в Le Droit du people наблюдением, что французские церкви с августа испытывают невиданный с середины предшествующего столетия наплыв прихожан: «Люди молятся от страха. По мере привыкания к войне… все меньше и меньше людей будет обращаться к церкви, и все вернется на круги своя». Шастане оказался прав. Если на первые похороны погибших стекалось все селение, то потом, когда к войне привыкли, провожать в последний путь приходило гораздо меньше. Еще осенью многие французские села принимали беженцев из Бельгии и с северо-запада Франции. К Рождеству беженцев насчитывалось уже под три миллиона – огромное бремя для тех, кто кормил их и давал приют. Теперь все больше городов и сел закрывали перед ними двери, спасаясь, как от саранчи, называя грязными, распущенными, заразными и неприспособленными к сельскому труду.
Еще в августе мэры и старосты, облачившись в темные плащи и нацепив положенные регалии, отправлялись лично сообщать родным погибших трагические вести. Пять месяцев спустя многие сановники переложили эту обязанность на учителей. Одной из них, Мари Плиссонье из селения Лаваден в Изере, пришлось взять на себя работу ушедшего на войну почтальона и то и дело с соболезнованиями нести горестные известия в дома сельчан. «Конечно, все встречали весть по-разному, – говорила она. – Кто-то впадал в истерику, но большинство словно цепенели – как будто и сами предчувствовали»{1176}. В общей сложности из призванных на фронт 400 жителей Лавадена погибло 30, и еще сотня получила ранения. Мадам Плиссонье устраивала в сельском клубе регулярные лекции, на которых по картам и газетам рассказывала о ходе военных действий. Поначалу на лекции собиралось достаточно народу. Однако потом, когда на фронтах наступил застой, поток слушателей уменьшился, а после и вовсе иссяк. Дни слились в один и для оставшихся в тылу, и для воюющих на фронте.
К концу 1914 года лишь единицы из участников войны по-прежнему считали ее делом интересным и благородным – она превратилась в отвратительное бремя, которое каждый нес в меру своей стойкости. На Восточном фронте большинство австрийских и российских солдат рады были бы принять мир на любых условиях, но их правители считали по-другому. Однако среди воюющих на западе, при всем отвращении к царящему вокруг, мало кто готов был отдать победу противнику или подчиниться его требованиям. Еще 46 месяцев им предстояло демонстрировать поразительную готовность страдать, повиноваться приказам и умирать, если потребуется. Высокомерно со стороны некоторой части грядущих поколений видеть в их поведении лишь ослиное упрямство. Утверждения, будто западным союзникам следовало принять владычество Германии ради избавления от необходимости вязнуть во фландрской грязи, сегодня не менее примитивны и сомнительны, как и для большинства тех, кто сражался за Британию, Францию и Бельгию. Именно их честь и независимость оказывалась под угрозой в случае отказа от войны. Только в 1918-м, потерпев поражение на поле боя, Германия проявила готовность свернуть бесчеловечную оккупацию Бельгии и восточной Франции и оставить претензии на владычество.
Сербия заплатила страшную цену за неповиновение Австрии в 1914 году: в следующем году страну захватили Центральные державы, а остатки армии вытеснили за границу. Однако много позже, уже потеряв страну, сербы, оставаясь в стане союзников, одержали одну из самых выдающихся в истории пирровых побед после подписания мира. Они исполнили свою величайшую мечту, создав Югославию, вобравшую в себя большую часть восточных земель империи Габсбургов, и государство это просуществовало более 70 лет. Румыния тоже, хоть и сильно пострадала после вступления в войну в 1916 году на стороне союзников, получила достойное вознаграждение за жертвы – территорию бóльшую, чем смогла содержать. Италия в 1915 году не скрывала, что вступает в конфликт исключительно ради территориальных приобретений. В 1918 году она тоже получила свой кусок габсбургских земель, включая порт Триест, однако обошлись они ей дорого – 460 000 погибших. Российские, габсбургские и немецкие поляки, объединившись, провозгласили создание независимого государства 7 октября 1918 года, хотя, чтобы удержать его границы, им пришлось до 1921 года сражаться с российскими большевиками. 28 октября 1918 года Прага объявила об учреждении Республики Чехословакия, а 1 ноября Венгрия обрела независимость от Австрии. Независимость провозгласили также Финляндия, Эстония, Латвия и Литва.
Соединенные Штаты извлекли огромную выгоду из продажи оружия и прочих товаров западным союзникам, а также (в меньшей степени) Германии в первые 33 месяца военных действий. Их вступление в войну в апреле 1917 года сильно помогло приближению победы морально и материально, но почти не повлияло в силовом отношении. Союзники приободрились, Центральные державы задрожали. Подмога в лице Америки более чем достойно компенсировала союзникам выход из конфликта России в марте 1918 года. Япония, единственная из воюющих сторон, получила именно то, ради чего присоединялась к союзникам в 1914 году, к тому же «малой кровью» (и буквально, и в финансовом отношении). Таким – образом, японцы имели больше оснований, чем остальные народы, радоваться своему участию. Что касается побежденной стороны, империя Габсбургов потеряла на этой войне 1,5 миллиона погибшими, Германия – 2 миллиона, Турция – 770 000 человек. Империя Вильгельма II стала республикой после падения династии Гогенцоллернов, как и Австрия после краха Габсбургов. У Британской империи война унесла больше миллиона человек, из них свыше 800 000 из Великобритании; Российская и Французская империи потеряли по 1,7 миллиона. После Октябрьской революции, покончившей с династией Романовых, Георг V остался единственным в Европе правителем империи.
Потомки не устают удивляться, как власти величайших в мире держав, в большинстве своем не глупее и не порочнее нас, современников, сперва позволили войне начаться, а потом четыре года не могли ее прекратить. Было бы ошибочно считать, будто европейские правители 1914 года, особенно правители Германии и Австрии, не отдавали себя отчета в своих действиях. Гораздо правильнее будет предположить, что они отрицали очевидное, упорствуя в опасных политических курсах и стратегиях, вместо того чтобы набраться мужества и признать их невыполнимость либо провал. Главнейшей из непосредственных причин Первой мировой стала поддержка Германией вторжения австрийцев в Сербию, продиктованная убеждением, что Центральные державы способны одержать победу в конфликте любых масштабов, который может повлечь за собой этот поступок. Царя вместе с его министрами и генералами можно по праву обвинять в глупости и даже безрассудстве за то, что они обрекли на гибель и без того трещавшее по швам государственное устройство, вступившись за Сербию, однако они откликнулись на действия Австрии, поэтому моральное бремя ложится именно на Вену. Критическую роль в катастрофе сыграла характерная для немецкой армии спесь, воплотившаяся в такой неподходящей для своей должности фигуре, как Мольтке. Действиями Вены и Берлина (и в меньшей степени Петербурга и Парижа) руководила жажда добиться определенного исхода в череде непрекращающихся драм.
