Записки Планшетной крысы - Эдуард Степанович Кочергин
Булькающий голос Царя Водокрута запомнился мне на всю жизнь. Артист перевёл Евгения Шварца на подводный язык. Его лубочный Водокрут, несмотря на всяческие злодейства и бульканья, оставался добрым водяным дедом. Шамбраев — первый сюрреалистический актёр в моей практике; естественно, я к нему прилепился, стараясь узнать о нём всё, что возможно.
В те годы, впрочем, как и сейчас, жить на актёрскую зарплату, имея больную жену, было невозможно. Приходилось искать работу на стороне. Шамбраевский сторонний заработок грошей — совершенно неожиданный: он дрессировал кур. Можете себе представить?! Да, да, именно кур, и этим кормился. Готовил пернатых учёных для «гадательных людей» с питерских рынков и ярмарок. Его маленькие чёрные курочки — китайки вытаскивали из ящичков записки с гадательными текстами и пожеланиями — обязательно хорошими. Дрессировал курочек для цирковых аттракционов, в частности для цирка на сцене. Более того, он создал невидаль — театр кур, который мне посчастливилось увидеть у него дома.
Жил дядя Женя, естественно, на Васильевском острове, там, где в начале XIX века происходили события романтической сказки — новеллы «Чёрная курица» Антония Погорельского, правда, не на 1‑й, а на углу 18‑й линии и Большого проспекта. Он, типичный островитянин, и жена его, учительница актёрского ремесла, бывшая актриса Императорского Александрийского театра, обожали Васильевский. Она была старше его на тридцать лет, давно впала в детство и, прикованная к постели, существовала на этом свете только благодаря мужу. Квартира их о двух комнатах, во времена «военного коммунизма» отпиленная от ещё большей квартиры, обставлена была в прошлом добротной, но пришедшей от времени в упадок, шатающейся мебелью.
В «лазаретной» комнате на большой дубовой кровати обитала шамбраевская Гуля — лапа. Он уже несколько лет служил у неё доктором, санитаром, кормильцем, нянькой и нёс свой крест с радостным достоинством. Когда разные люди предлагали сдать её в дом престарелых актёров — он категорически отказывался:
— Нет, никуда я её не сдам, мне она совсем не в тягость.
Оставшись наедине с женой, обращался к ней с материнской нежностью:
— Как я могу отдать кому — то мою заиньку, нет, не отдам никому мою крошечку…
Он играл с ней, пел песенки из разных спектаклей, убаюкивал её, как малышку:
Баю, баю, баюшки,
Баюшки, баю,
Колотушек надаю,
Колотушек двадцать пять,
Будешь, лапа, крепко спать.
A-а, а-а, а-а, а,
Будешь, лапа, крепко спать.
— Нет, смотрите — ка, она ещё не заснула! — И снова пел:
Раз, два, три, четыре, пять,
Вышел зайчик погулять.
Вдруг охотник выбегает,
Прямо в зайчика стреляет.
Пиф — паф, ой — ёй — ёй,
Умирает зайчик мой.
A-а, а-а, а-а, а…
Гуля — лапа начинает плакать — ей жаль зайчика, он снова успокаивает её:
Привезли его домой,
Оказался он живой.
А-а, а-а, а-а, а,
Оказался он живой.
Гуля улыбается. Он радостно смотрит на неё сквозь очки и ласково просит:
— Спи, лапа Гуля, усни, мой цветочек, всё хорошо с зайчиком. Спи, лепесточек. Он живой, как и ты.
Гладит её седенькую головку, она успокаивается и засыпает.
Убедившись, что жена спит, выключает свет и осторожно выходит в коридор. Прикрыв дверь, ещё раз прислушивается, точно ли спит Гуля, и только после этого идёт на кухню или к своим курочкам, в их школу.
Куриная школа — театр находилась в небольшом зальце — бывшей квартирной подсобке, по правую сторону от входа. Торцевую часть зальца, шириною в два с половиной метра, занимал стеллаж — насест, очень ловко и аккуратно сделанный. Каждая курочка обитала в своей клетушке с устроенным внутри неё гнездом, имела отдельную кормушку и могла общаться со своими подругами. Под каждой клетью находились выдвижные ящики с опилками из театральной столярки. На полу подо всем насестом стоял большой ящик, тоже с опилками. Всё остальное пространство представляло собою манеж, где мастер репетировал и показывал своих необыкновенных актрис. «Партер» для посетителей и покупателей состоял из четырёх табуретов. На пятом табурете у стены находилось музыкально — звуковое оборудование театра пернатых лицедеев — старинный патефон времён нэпа.
Одним хорошим днём я и в ту пору ещё молодой артист Геннадий Ложкин, игравший в пару с Евгением Петровичем роль Царя Водокрута, были приглашены на Васильевский остров познакомиться с его детищем. В назначенное время мы прибыли к нему и тихонько постучали в дверь старинной бронзовой колотушкой. Шамбраев открыл нам почти сразу, попросил не шуметь и надеть выданные им войлочные тапочки, затем своим пружинистым, шарнирным шагом, приложив палец ко рту, повёл нас по коридору к сокровенной двери. Метра полтора не доходя до неё остановился и прислушался — что они там делают? Перед самой дверью сел на корточки, пригнулся и вдруг стал кудахтать. Из — за двери курочки ответили ему тем же. Он громче кудахчет, и они ему отвечают громче, вступая с ним в диалог:
— Ко, ко, ко, коо! Ко, ко, ко, коо!
Он рад, слёзы умиления у него на глазах. Начинает развязывать верёвочку, ею завязана щеколда двери. Курочки его торопят. Он делает шпору, как петух, и негромко, но радостно кукарекает, открывая дверь. Его с восторгом встречают пять очаровательных беляшек. каждая из которых могла бы стать невестою знатного петуха. Начинается беседа. Он спрашивает у них, скучали ли они, милые, по своему папа?
Они отвечают ему:
— Ко, ко, ко… ка! Ко, ко, ко… ка!
Как они себя чувствуют?
Они:
— Ко, ко, ко… ко! Ко, ко, ко… ко!
Потихоньку, чтоб не испугать, он показывал им своих гостей, то есть нас.
Они у него спрашивали:
— Ко? Ко? Ко?.. Ко? — Кого ты привёл?
Он им представил нас по очереди:
— Это наш молодой, очень хороший артист, с которым мы оба играем Царя Водокрута. — Курочки всё поняли. — А это художник, который рисовал «Царя Водокрута». Они мои друзья и добрые человеки, вы, пожалуйста, не стесняйтесь их.
— Ко, ко, ко, ко… Ко!
— Ну, слава богу, приняли, — обрадовался дядя Женя. — Теперь давайте покажем, как мы с вами умеем знакомиться. — И снова что — то им кудахтнул. Они вдруг выстроились в
