Ольга Рожнёва - И Промысл Божий не обижает никого
В общем, накрыло по полной программе. Петров мрачно шутил с другом: «Есть такие решения, после принятия которых тараканы в голове аплодируют стоя». Вот и его, Петрова, тараканы точно аплодировали стоя, когда он связался с красавицей Ларисой Кузьминых – Кузей, милым Кузнечиком. А верный друг семьи, молчаливый Тарасов, на глазах которого развивался этот роман, сердито отвечал: «Некоторым давно пора идти в Изумрудный город. Кому – за сердцем, кому – за мозгами, а тебе, Петров, – и за тем, и за другим сразу!»
Петров улыбался как-то болезненно и говорил суровому Тарасову: «Ничего, Тарас, прорвёмся! Думаю, что скоро я найду выход, и всё наладится…» На что Тарасов, который был когда-то свидетелем на их с Танюшкой свадьбе, а потом держал венец над головой друга во время венчания, отвечал ещё более сердито: «Ага! Как говорится, я научился находить выход из самых запутанных ситуаций. Удивительно только одно: как я, блин, нахожу туда вход!»
Но вот случилось и продолжалось, и конца-краю видно не было. Какая-то зависимость болезненная от этой Кузи была у Петрова.
– Понимаешь, Тарас, её невозможно не любить! Она – совершенство! Ангел!
Тарасов мрачно кивал:
– Ага, ангел… только не света… Дурак ты, Петров! Всё, я пошёл. Пока ты не прекратишь с ней встречаться, я к вам в дом – ни ногой: мне Татьяне в глаза смотреть стыдно.
А Кузя очень быстро стала предъявлять на Петрова права. И требовать развода с женой и женитьбы на ней, Кузе. Он пришёл в ужас, но промямлил что-то невразумительное. Сама мысль оставить верную Танечку и любимых сыновей казалась абсолютно неприемлемой. Но и отказаться от коротких встреч с Кузей он также был не в состоянии.
Таня, видимо, чувствовала неладное, но молчала. Она вообще была неконфликтной. Когда Петров приходил позднее обычного, она ни о чём не спрашивала, кормила его, как всегда, вкусным ужином. И дома, как всегда, было уютно и чисто, пахло пирогами и семейным уютом.
Петров видел, что жена как-то осунулась, похудела. Её милое личико с такими родными веснушками стало печальным. Он чувствовал себя предателем, но остановиться не мог, и тайные встречи продолжались.
Мальчишки тоже что-то чувствовали. Он чаще обычного вывозил их куда-нибудь развлечься, но как-то в дельфинарии Петров увидел, что его младший, белобрысый Костя, смотрит не на дельфинов, а на него самого. Смотрит пристально и как-то тревожно.
– Костик, ты чего?
– Пап, ты где?
– Что значит – где?! Вот он – я! Рядом с вами стою!
– Не, пап, ты не с нами…
И Петров густо покраснел, поймав себя на том, что действительно все мысли его были там – рядом с Кузей.
А Кузя делала успехи в карьере. Из отпуска вернулась Марина Львовна. Но за свой старый стол, за которым работала много лет, она уже не села. Шеф объявил, что за время отпуска выявились пара крупных ошибок и недочётов в её работе, и предложил написать заявление по собственному желанию. Теперь Кузя прочно сидела в приёмной директора. Генеральный уезжал рано, и иногда они встречались прямо в его кабинете.
Как-то раз, в очередной раз «задержавшись на работе», Петров обнаружил сынишек уже спящими. А жена не встретила его, как обычно, в коридоре. Петров насторожился. Сердце заныло в тревожном предчувствии.
Он прошёл в спальню и увидел, что там, при свете свечи, перед иконой стоит его Таня. Стоит на коленях. Петров ужасно перепугался. Он опустился на пол рядом с женой:
– Танечка, милая моя, что-то случилось?! Таня посмотрела на него, и он почувствовал, как больно стало ему где-то в груди: по лицу жены текли слёзы. Но взгляд её был любящим, тревожным – совсем родным:
– Нет, Серёжа, ничего не случилось. Мальчишки спят. А я вот решила помолиться. За нас с тобой. Мне так жаль, Серёженька, что я не молилась за нас раньше. Я люблю тебя. Ты мой муж и отец наших детей.
– Тань, ты чего это? Я знаю, что я твой муж… И отец… Чего ты, а?! Да ещё на коленях… Вставай, а?
– Я и в церковь ходила, Серёжа. Знаешь поговорку: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится…» Так я, Серёж, как этот мужик…. А ещё, знаешь, я ничего батюшке про себя не рассказывала. Просто стояла у иконы Пресвятой Богородицы. И чего-то плакала. А батюшка сам подошёл, посмотрел на меня и отчего-то спросил, венчана ли я с мужем. А потом сказал… Сказал, что, когда люди сожительствуют, то лукавый их не трогает. Потому что они и так живут во грехе. Когда женятся, то лукавый уже приступает с искушениями. А самое приятное для него – это разбить венчанный брак. Поэтому люди, обвенчавшись, не должны забывать о Боге. К таинствам должны приступать: к исповеди, к Причастию. И Господь их защитит. Понимаешь, Серёж? Защитит! Давай пойдём в воскресенье в храм, а?
– Тань! Чего ты сочиняешь-то?! От чего нас с тобой защищать-то?! У нас всё в полном порядке! Какая исповедь, какое Причастие?! Оставь этот детский лепет! Всё! Пойдём ужинать, а?
Петров ужинал внешне спокойно, но в душе поднималось сильное раздражение: батюшка, исповедь, храм! Какое вообще имеет отношение какой-то там батюшка к его личной жизни! Если б этот батюшка сам познакомился с Кузей, так тоже бы, наверное, не удержался! А тут этот самый поп будет его, Петрова, исповедовать! И говорить ему, как нехорошо изменять жене… Как будто он сам не знает, как это нехорошо! Как будто он не боролся со своими чувствами!
И всё продолжалось по-прежнему. Изменилось одно: по воскресеньям Таня с мальчишками уходили в храм. Храм был рядом с домом, пешком минут пять. Он, Петров, отсыпался, а когда вставал, они уже возвращались. Петров молчал, хотя внутреннее раздражение росло: вот и мальчишкам отдохнуть не даёт, за собой таскает. А зачем? Если из-за него, то это просто трата времени. Пустая трата. Кто тут поможет? Батюшка? Петров мрачно хмыкал. А потом что-то стало меняться. Как-то случайно он стал открывать в Кузе новые стороны. И они были такими незнакомыми и какими-то пугающими. А может, это было и не случайно?
Как-то, Петров, замешкавшись при входе в приёмную, услышал, как подруга Кузи, круглолицая Настя, которая когда-то работала вместе с ней в отделе, говорила:
– Лора, а ведь ты подставила Марину Львовну. Тебе что – её совсем не жалко?! Ей ведь пара лет до пенсии оставалась.
– Кто умней – тот и съел. Умный человек не даст себя подставить.
– Лор, я ещё тебе хотела сказать… Ты бы оставила Петрова в покое… У него семья.
– Настя, ты моя подруга, а не подруга его жены! Видела я его жёнушку! Дома сидит, не следит за собой совсем… И веснушки эти… при зарплате Петрова могла бы себе внешность улучшить! Я, что ли, виновата, что она такая клуша!
– Так она ведь старше нас… И потом, если ты родишь парочку детей, то фигура и у тебя изменится…
– Настя, я хочу быть с этим мужчиной, и буду! Я к бабке ходила, она знаешь какие привороты делает! Так что Петров – мой.
Петров развернулся и тихо вышел в коридор. Пошёл в свой кабинет. Там сел в кресло и долго сидел и смотрел в окно. Смотрел и ничего не видел. Только слышал, как стучит сердце и как всё повторяются и крутятся в голове услышанные слова.
В перерыв он не пошёл обедать. Вышел на улицу, завёл машину и поехал к дому. Не доезжая, свернул. Остановился. Положил руки на руль и долго сидел. В голове было пусто. Потом решительно завёл машину и поехал в храм. Зашёл в него так же решительно, как будто ныряя с вышки. А потом всю свою решительность растерял. Постоял в прохладном полумраке и увидел выходящего из алтаря священника. Петров пошёл навстречу и, не дойдя несколько шагов, брякнул:
– Я это… Я на исповедь…
– Завтра приходите на службу, тогда и исповедуетесь.
Петров молча развернулся и пошёл. Но священник вдруг сказал вдогонку:
– Подождите. Пойдёмте со мной. Я исповедую вас.
Петров не умел исповедоваться. На исповеди он почти ничего не мог выдавить из себя. И вообще плохо помнил, что он говорил. Слова священника он тоже как-то плохо понимал. В память врезалось только одно: «За вас молятся ваши жена и дети. А их молитва сильнее колдовства и приворотов. Господь сильнее бесов». И ещё запомнил: «Ничего не бойтесь, кроме греха».
С обеда опоздал. Прошёл к себе в кабинет и увидел там Кузю. Она подошла, подплыла к нему, коснулась локонами шеи, улыбнулась, и на щёчках появились обворожительные Кузины ямочки. Кузя протянула своим мелодичным голосом:
– Петров, мы сегодня едем ко мне. Петров?! Ты чего молчишь?! Какой ты странный сегодня… Ты не заболел?
Петров смотрел на Кузю и видел её как будто в первый раз. И – удивительное дело: не было больше аритмии, и сердце не билось чаще. В голове не было прежнего полного замыкания – она была ясной и светлой. А сама Кузя – красавица Кузя – больше не вызывала у него никаких восторгов. Он смотрел на неё и видел перед собой чужую, холёную женщину, которой не было никакого дела до окружающих её людей.
– Нет, Лариса, я не заболел. Я выздоровел.
Вечером Петров приехал домой, вошёл в дверь и радостно крикнул:
