Игорь Атаманенко - Шпионский пасьянс

Срочно потребовалась свидетельская база. Бросились искать бомжей – ан нет их! Хотя после Олимпиады-80 и прошло два года, когда бомжи как чуждый элемент были выселены за 101‑й километр, они, напуганные усилением паспортного режима, стали обходить Первопрестольную стороной (вот и скажи после этого, что между ними не налажена связь) либо, соблюдая конспирацию, залегли глубоко на дно.

По моему указанию (начальник штаба я или кто?!) московская милиция предприняла беспрецедентные меры по отлову уцелевших бомжей. Нашли. В предъявленных для опознания телах они узнали одно, принадлежавшее вольному страннику по кличке «Карл Маркс». Большего выжать из них не удалось, как ни бились. Да, вот ещё. Кличку свою он получил за роскошную гриву и склонность к философствованию. Всё! Ни связей, ни контактов, не говоря уж о недоброжелателях. Их, как выяснилось, у бомжей просто не бывает, уж такие они люди. Да и люди ли они после этого?

Не найдя правдоподобных объяснений фактам гильотинирования бомжей, специалисты пришли к заключению, что либо это дело рук маньяка-некрофила, либо членов секты вампиров, исполнявших какой-то неведомый ритуал.

Наблюдение за водителем военного атташе Центральноафриканской империи результатов не дало, хотя обложили его наружным наблюдением, как волка флажками. Мой сейф был забит фото-, видеопродукцией, ему посвящённой. Но после инцидента в зоне Химкинского водохранилища он никогда более там не появлялся, как, впрочем, и в других местах традиционных стойбищ бомжей.

Розыскное дело «Вурдалаки» сдали в архив. Это решение было принято ещё и потому, что с мая по ноябрь в Москве не появился ни один всадник без головы.

В салон вошла стюардесса и объявила, что до Парижа пять минут лёта. Я выглядываю в окно, хотя понимаю, что ещё слишком рано. Но мне не терпится увидеть хмурые лица сыщиков французской контрразведки, в чьи обязанности входит проверка всех въезжающих, вплывающих или, как я, влетающих во Францию иностранных граждан.

Хотя в паспорте я и под другой фамилией, но неисповедимы пути любой спецслужбы – как знать, может, французам с помощью их друзей американцев удалось всё же добыть моё фото, узнать мои истинные анкетные данные, подробности биографии и теперь они, крадучись по-кошачьи, повсюду будут меня сопровождать?! Стервецы!

И этим подозрениям есть основания. Уж больно долго они тянули с выдачей мне въездной визы… Хотя, впрочем, почему долго? Виза-то непростая – шенгенская! Проверок миллион требуется…

Сегодня я – генерал-майор в отставке. Стоп! Может, это известно не только пенсионному отделу ФСБ, но и французам? Может, я потому-то и получил в конце концов визу?! Тогда неминуемы вербовочные подходы, ведь французы прекрасно осведомлены о том, что на генеральское пенсионное содержание в России можно питаться только в диетических столовых… Но где они, эти столовые?! Их господин Лужков повсеместно заменил на Макдональдсы… Не хило деньжат срубил, разрешив в 1989 году Кохану, владельцу корпорации McDonald’S, размещать свои забегаловки в Москве. Их в Европе бойкотируют, потому что от этой продукции года через два-три тебе гарантирован гастрит…

А с моим больным желудком никакой пенсии не хватит, чтобы пару раз в месяц купить парного мяса на Даниловском рынке или кураги и зелени, я уж не говорю о фруктах – на Черёмушкинском…

К чёрту – Париж под крылом, ему я отдамся без остатка, а удовольствий получу соразмерно выданным в Москве командировочным!

Генералы КГБ, как и народные артисты, на пенсию не выходят – их ресурс считается бессрочным, перед отъездом меня пригласили в Департамент контрразведки ФСБ и сам… не скажу, кто! – дал мне одно порученьице.

И я, подобно старому коню пожарной службы, откликнулся на сигнальный колокол и сразу возвратился в строй…

Правда, на ум мне пришли слова кардинала от шпионажа Аллена Даллеса: «Шпион ошибается только раз. В этом спорте повторные попытки не разрешены».

О сомнениях в своих силах я тут же поведал напутствовавшему меня имярек всероссийского значения, ведь путь разведчика усеян банановой кожурой, и зачастую она лежит на льду. Однако он меня успокоил, пояснив, что в практике коневодства бывшего СССР не было зафиксировано ни одного случая, чтобы старый конь испортил борозды. На том и сошлись…

По идее, я должен выполнить поручение играючи, между прочим, во время посещения какого-нибудь музея. С точки зрения разведки, все парижские храмы искусств очень удобны для проверки, есть ли за тобой хвост. Там много эскалаторов и переходов, тупиков и террас, что помогает очень легко выявить слежку и провести моменталку. Стоишь себе, любуешься какой-нибудь занюханной картиной бесштанного алкоголика, представителя авангардизма начала ХХ века, и, незаметно сделав шаг в сторону, получаешь вожделенный сверток…

В общем, мне надо в одно касание встретиться с дамой, специально для этого прилетающей в Париж из Штатов. Подозреваю, что выбор руководства ФСБ пал на меня не только потому, что у меня отличный английский язык, максимально приближенный к американскому, рост и выправка сержанта из Вест Пойнта, но и моя неистребимая тяга к прекрасному полу, который, кстати, обречён отвечать мне взаимностью…

Дело предстоит плёвое: забрать-отдать. Всего-то! Но когда тебе уже за шестьдесят, то за каждым столбом, в каждой проезжающей мимо машине тебе чудятся вражеские контрразведчики, вооружённые наручниками. Они звонят по мне!

…Вся эта мура лезет мне в голову во время осмотра Лувра, я пытаюсь от неё избавиться и оживляю в памяти бородатый анекдот об американце из Техаса, приехавшем на экскурсию в Париж:

– Вы знаете, – рассказывает он своим друзьям по возвращении на родину, – я осмотрел Лувр за пятнадцать минут.

– Как вам это удалось?

– Вы же знаете, как быстро я хожу!

…Закрытая пуленепробиваемым стеклом мужиковатая Мона Лиза, исполненная великим Леонардо да Винчи так, будто писал он её, глядя на своё отражение в зеркале, не вызывает никаких эмоций, кроме желания опробовать стекло, запустив в него булыжником – орудием пролетариата. И что только находят в ней толпы японцев, постоянно окружающих этот остеклённый шедевр? А, может, только они и находят, а мы, европейцы, нет?

Холодный мрамор Венеры Милосской, наоборот, греет душу, но на ум идёт не возвышенное, а приземлённое: «В нашем правительстве крала бы даже Венера Милосская, если бы у неё были руки». Присмотревшись, я замечаю диспропорцию между головой Венеры и её торсом, не говоря уж о пышной заднице, и вновь разочарованный иду прочь.

Честно говоря, в изысканных дворах Лувра дышится легче и можно долго рассматривать Двор Наполеона и стеклянные пирамиды, чувствуя себя молодым Бонапартом. В зале сфинксов я восхищаюсь украденными им в Египте образцами, чувствуя себя загадочным сфинксом. В склепе Лувра я гремлю костями, в зале манежа хочется превратиться в жеребца – эх, я бы им показал, этим парижским кобылкам!! На память приходит вчерашнее посещение «Мулен Руж». Уж как там крашенные блондинки-кобылки задирают ноги, так просто и-го-го!

Хочется с ногами влезть в шедевр Эжена Делакруа, в картину «Свобода», стать ближе к полуголой бабе, которая с винтовкой и флагом убегает с баррикады от развязного Гавроша. Судя по всему, этот проходимец трахает баб исподтишка, дождавшись, когда они захмелеют и заснут в укромном уголке таверны. В промежутках он появляется на баррикадах в жилетке и бухает в воздух из пистолета. Очевидно, за этим делом его и подсмотрел Делакруа, незаконнорожденный сын великого дипломата-пройдохи и неуёмного бабника Талейрана…

«Лувр – не наш Эрмитаж, у нас богаче!» – мысленно выношу вердикт и выхожу на площадь, забитую туристами.

Суматошно мелькают видеокамеры и фотоаппараты. Греются на солнышке прикормленные голуби, которых хочется поджарить и сожрать. Кстати, нигде в Париже такого блюда не найти, одни разговоры. Может, во времена старика Хема и Скотта Фитцджеральда что-то и было, но…

Какой-то старичок богемного вида, выйдя из туалета и напрочь игнорируя присутствие дам, самозабвенно застегивает ширинку. Я воочию убеждаюсь, что наши враги лгут, утверждая, что по этому признаку можно вычислить русских разведчиков. Да и где они? Кроме меня – никого…

Медленно тащусь по Тюильри. Резиденция французских королей была предана огню активистами Парижской коммуны, а теперь на революционном пепелище разбит сад.

Едва живой выхожу к Пляс де ла Конкорд, автобусы и автомобили лезут друг на друга – где же хвалёная французская галантность?

Тут было бы совсем неуютно, если бы на тротуарах не потрескивали весело жарящиеся каштаны, не разносился горький запах кофе, смешанный с ароматом дорогих французских духов и зловонием затхлой кухни…