Михаил Фонотов - Времена Антона. Судьба и педагогика А.С. Макаренко. Свободные размышления
Те же ребята через пять лет. На столе уже не игрушки, а электросверлилка, выпуск которой освободил страну от импорта. 1932
Индивидуальный подход невозможен не только потому, что не хватит «индивидуальных» учителей. Допустим, что «подходящих» учителей мы нашли. Будет ли их «подход» индивидуальным? Нет. Он будет одним из тысяч. У каждого воспитанника не один, не два, не десять, а тысячи воспитателей. Никто не в состоянии их учесть. Я думаю, Нобелевской премии достоин тот исследователь, который разберется, сколько индивидуальных влияний ощутил человек и как они на него повлияли. Это такая стихия, которая не поддается никакому моделированию. И потому в начале воспитания мы не можем предугадать, что получим в конце. Каким будет результат. Сколько их, великих, известных, признанных людей, которые ссылались и продолжают ссылаться на то, что в школе их не «раскусили»? Что никто из учителей и не подозревал, что он так вознесется. Вознесение пророчили другим, которые как-то «стушевались» и – не видать…
Антон Макаренко то и дело повторял, что человек «чертовски сложен». Да, человек сложен сам по себе, а общество, состоящее из человеков, в тысячу раз сложнее. И мы говорим: «Жизнь сложна». И пока мы ее не распутали, не познали.
Тот же Антон Макаренко отказался от индивидуального подхода к каждому из своих норовистых пацанов – не только потому, что не успеть каждого понять и каждому помочь, тем более каждого
возлюбить. Воспитание он «отдал» коллективу, а себе оставил воспитание коллектива. Как бы перевел полет на автопилот. Влияние коллектива – оно шире, объемнее, и что важнее, более жизненное, то есть более «от жизни». Вообще, воспитание – дело коллективное, а не индивидуальное.
Значит, сам воспитатель – ничто?
Это сложный вопрос. Воспитатель – профессия очень редкая. Если это профессия. Таких воспитателей, которые остались бы в душе человека на всю жизнь, – единицы. Каждый из нас может заглянуть себе в душу и убедиться в этом.
Вообще нельзя переоценивать роль личности в истории. Человек, сам по себе, мало что может. Почти ничего. А воспитатель – это, по истинному счету, человек, который хочет изменить человечество. Ключевое слово в этом предложении «хочет». Эту страсть что-то изменить мы и ценим. Пусть у него мало что получилось, но он – хотел. Суть в том, сколько таких «хотений».
Коллектив
Один человек и много-много людей
Если в педагогике Антона Семеновича Макаренко есть главное слово, то оно, разумеется, – коллектив.
Когда вымолвлено слово «коллектив», то, хочешь или не хочешь, рядом надо поставить другое слово – «личность». И едва сказано второе слово, сразу напрашивается третье – «противо-сопоставление». Коллектив и личность не в ладах между собой, петухами друг на друга наскакивают, никак не могут договориться, кто из них главнее.
Вроде и спорить не о чем. Личность – это кто? Живой человек. Каждый из нас. Или даже не кто-то, а конкретно я сам. А что такое коллектив? Что-то абстрактное, безликое, бестелесное… Слово и только. За ним – что? Какая-то мешанина. Ну, да, тоже люди, но никто конкретно. Лиц не разобрать. И не слить их в одно лицо.
Так вот, если для тебя превыше всего человек, если ты истинный гуманист, то на кого поставишь? На личность. И наоборот, если ставишь на коллектив, то, ясное дело, людей не любишь, не любишь даже самого себя. Ксенофоб.
Так?
Не так.
А что сказал о коллективе Антон Семенович?
Антон Макаренко: «Представьте себе толпу голодных людей, потерявшихся в какой-нибудь пустыне. Представьте себе, что у этих людей нет организации, нет чувства солидарности. Эти люди каждый за свой страх, каждый в меру своих сил ищут пищу. И вот они нашли ее и бросились к ней в общей свирепой свалке, уничтожая друг друга, уничтожая и пищу. И если в этой толпе найдется один, который не полезет в драку, который обречет себя на голодную смерть, но никого не схватит за горло. Все остальные, конечно, обратят на него внимание. Они воззрятся на его умирание глазами, расширенными от удивления. Одни из этих зрителей назовут его подвижником, высоконравственным героем, другие назовут дураком. Между этими двумя суждениями не будет никакого противоречия».
Далее Макаренко берет другой случай – потерялась в пустыне не толпа, а отряд, коллектив голодных людей. Они тоже найдут пищу, но не бросятся к ней, как дикари, а остановятся перед ней, чтобы определить, сколько пищи и как ее поделить на всех. Но среди них найдется один, который бросится к пище, не дожидаясь своей очереди. Его схватят и скажут: «Ты и негодяй, и дурак».
Антон Семенович вопрос ставит так. В первом случае образцом нравственности был один человек, а во втором – все, кроме одного.
Простите за банальности, но приходится пересказывать аксиомы. Коллектив – не просто «много отдельных людей». Не пассажиры в трамвае, не зрители в театре. Коллектив – много людей, но – организованных. А это нечто другое. Коллектив связывает личности друг с другом – воедино. Из многих маленьких «я» создается одно большое «МЫ». Некий – ступенью выше – организм. Общая сила коллектива не равна сумме всех отдельных сил личностей, она – больше. То есть в коллективе человек сильнее, чем в одиночку.
Оркестр колонии им. Дзержинского
Обратимся еще к Макаренко.
Антон Макаренко: «Коллектив должен быть первой целью нашего воспитания».
Антон Макаренко: «Я все свои 16 лет советской педагогической работы главные свои силы тратил на решение вопроса о строении коллектива».
Антон Макаренко: «Социалистическое общество основано на принципе коллективности».
Антон Макаренко: «В Советском Союзе не может быть личности вне коллектива и потому не может быть обособленной личной судьбы и личного пути и счастья, противопоставленных судьбе и счастью коллектива».
Собственно говоря, не советская власть придумала коллектив. Его придумала сама природа. Миллионы лет она испытывала это свое изобретение. В одних случаях принцип общности оказывался весьма эффективным, в других – не очень. Можно подумать, что малым и слабым живым существам он – как раз, а великанам – нет. Львам, например, ни к чему собираться в огромные стада. Но природа не поступает категорично, она дает место всем вариантам.
Личность – ничто, коллектив – все?
Да, советская власть предпочла вариант коллективизма. Ее выбор достоин уважения. Если бы не перегибы. Перестаралась она, особенно на первых порах. Может быть, это и простительно: чтобы заявить что-то важное, надо сказать о нем громко. Но есть опасность увлечься и перейти за грань. Как бы то ни было, советская власть подняла коллектив высоко, а личность опустила низко. Помните Владимира Маяковского?
Единица! Кому она нужна?Голос единицы тоньше писка.Кто ее услышит? – Разве жена!И то если не на базаре, а близко.Плохо человеку, когда он один.Горе одному, один не воин —каждый дюжий ему господин,и даже слабые, если двое.Единица – вздор, единица – ноль,один – даже очень важный —не подымет простое пятивершковое бревно,тем более дом пятиэтажный…
Отрицание единицы в стихах Маяковского – всего лишь симптом. Случались и курьезы, причем вполне будто бы искренние. Идеология коллективизма выводилась из экономического учения Маркса. Крупное производство, утверждалось, уничтожает много чего, и в том числе «дух индивидуального творчества и индивидуальной психологии».
М. Лядов, один из теоретиков-перегибщиков: «Когда на заводе выпускается паровоз, ни один рабочий не может указать, что сделано каждым отдельным рабочим в этом общем коллективном труде».
Он же, М. Лядов: «Коллективное творчество гораздо продуктивнее индивидуального во всех видах человеческой деятельности».
Он же: «Все более и более человек начинает коллективно творить и коллективно мыслить. Это идеал».
Он же: «Тогда наступит будущее коммунистическое общество, когда все люди будут совершенно освобождены от власти индивидуальных стремлений, индивидуальных интересов».
Он же: «В будущем обществе даже интеллигентский труд будет коллективным».
Колония им. Горького. Игра в крокет.
Слева – два окна квартиры, в которой жил А. С. Макаренко
Если будущее принадлежит коллективному началу, то каждая отдельная жизнь все более теряет ценность. Нет смысла ею дорожить. Отсюда – пропаганда жертвенности. Выступая в 1926 году в Политехническом музее, Е. Ярославский призывал молодежь – к чему? Абсолютно всерьез он считал, что надо «звать молодежь к старой подпольной морали, к той морали, которая приучила старых подпольщиков жертвовать личной жизнью, интересами семьи во имя интересов рабочего класса, быть спартанцем во всем, уделять очень мало внимания сексуальным мудрствованиям, учиться, читать, работать». А почему? Потому, что впереди новые испытания, жертвы, кровь. «Мы мостки, через которые пройдут грядущие поколения в царство нового мира».
