Эдуард Филатьев - Бомба для дядюшки Джо
Венедикт Джелепов рассказывал:
«В конце июня ускоритель заработал. Правда, в особом режиме, без нормального источника ионов, в условиях несколько повышенного давления дейтерия в камере, при котором между дуантами возникает тлеющий разряд, приводящий к ионизации газа..
Тотчас после пуска Курчатов распорядился, чтобы была организована трёхсменная работа ускорителя. Это позволило группе физиков, работавших с Курчатовым в ЛФТИ и РИАНе, развернуть интенсивные исследования с нейтронами по ядерной физике и за короткое время выполнить несколько хороших работ».
Казалось, можно было праздновать победу. Но…
Вмешался директор РИАНа В.Г. Хлопин, который слегка «подкорректировал» ситуацию. Об этом — Георгий Флёров:
«И вот циклотрон, над которым так мучались, наконец, заработал. Все неприятности остались позади. Был издан приказ: премировать группу сотрудников Радиевого института, а профессору Курчатову — объявить благодарность как бригадиру наладчиков циклотрона.
На первый взгляд, здесь, была своя логика: Курчатов — сотрудник другого института, Хлопину не полагалось представлять его к премии».
Но Курчатов на директора РИАНа не обиделся, духом не упал и продолжал оставаться всё таким же весёлым, жизнерадостным и энергичным, каким и запомнился Венедикту Джелепову:
«Вспоминается, как Игорь Васильевич, заезжая к нам в лабораторию часто и за полночь, напевал, идя по коридору: „Куда ни поеду, куда ни пойду, а к ним загляну на минутку“ — на мотив старинной песни, блестяще исполнявшейся в ту пору С.Я.Лемешевым».
Впрочем, от тех далёких дней остались воспоминания и несколько иного рода. Хотя они тоже связаны с буднями физтеховских лабораторий.
Семинар и ночные бдения
В конце 30-х годов молодому физику В.А. Давиденко пришлось «выяснять отношения» с Курчатовым «с повышением голоса и избыточной жестикуляцией». Вот как воспоминал об этом сам Виктор Александрович:
«Один такой „крупный“ разговор состоялся в 1937 году. В то время я делал дипломную работу у Абрама Фёдоровича Иоффе… Я начал явно выбиваться из графика, Дипломная работа была под угрозой срыва…
Приходилось всё чаще и чаще «выяснять отношения» с ядерщиками…».
Ситуация осложнялась тем, что практически все необходимые для проведения исследований приборы исследователи изготовляли сами. Мест для проведения опытов тоже не хватало. Отсюда — и неожиданные столкновения с другими экспериментаторами: ядерщиками и теми, кто занимался космическими лучами.
Но вернёмся к рассказу Виктора Давиденко:
«На моём самодельном электромагните при реверсировании магнитного поля на рубильнике (тоже самодельном) загоралась здоровенная вольтова дуга, от которой шли наводки во все чувствительные радиосхемы ядерщиков и космиков. Поэтому ядерщики часто вынуждены были работать по ночам. Мы это знали и старались им не мешать — к полуночи свои установки выключали. Но сроки подачи диплома поджимали и, несмотря на установленный порядок, приходилось продолжать работу далеко заполночь…
Однажды во втором часу ночи в мою крохотную комнатку (на втором этаже против кабинета Абрама Фёдоровича.) вбежал Игорь Васильевич и, не закрывая двери, прокричал приблизительно такие слова:
— Опять ты со своим проклятым магнитом электросеть дёргаешь! Сколько это может продолжаться? Ты что, не понимаешь, что из-за тебя мы ничего толком померить не можем? Фон в десятки раз больше нормы!
Показав лежавший на столе клочок миллиметровки, на которой был нанесён график, я обратил внимание Игоря Васильевича на то, что кривая заметно загибается вниз, обнаруживая признак электронной проводимости. Объяснил, почему это мне так важно.
— А может, у тебя не кривая, а сам образец «загибается»? Ты пробовал вернуться к меньшим напряжениям?
— Давайте попробуем! — с лёгкостью согласился я, поскольку до этого много раз проверял повторяемость показаний и убедился, что пока ничего не «загнулось».
Сильно уменьшили напряжение, измерили, посчитали на линейке, поставили точку на кривую, затем немного подняли напряжение, снова измерили и так далее.
— Слава Богу, втравился! — подумал я и с удовольствием поднял напряжение.
Последовала его обычная команда:
— Дзынь!
Я включил электрометр…
Кажется, как раз в этот момент в комнату вошёл Абрам Исаакович Алиханов. В отличие от Игоря Васильевича его реакция на учинённые помехи была много более спокойной. Он сказал, улыбаясь:
— Теперь ясно, отчего идут постоянные импульсы, опять магнит. Придётся всю статистику, набранную за последний час, похерить. Как это мы сразу не догадались?..
Абрам Исаакович уже давно знал, что делалось в моей комнатушке. Перед началом своих измерений он обычно обходил лаборатории, в которых горел свет и договаривался, чтобы не включались большие нагрузки, а я вынужден был делать это каждые пять минут…
Во время короткой дискуссии, как лучше всего убить вредоносность магнита и, по возможности, мирным путём преодолеть возникающие конфликтные ситуации, мне удалось поставить ещё пару точек на кривую.
Тогда Абрам Исаакович сказал:
— Ладно, Игорь, опыт есть опыт, его не положено прерывать. Лучше мы пойдём спать, а он пусть меряет хоть до утра.
— Спать, так спать! — сказал Игорь Васильевич. — Только завтра после двенадцати ночи, чтобы и духу твоего здесь не было! Понял?».
История эта наглядно показывает, как умело Курчатов избегал конфликтов. Ведь в ту ночь он по сути дела «завербовал» в свою команду ещё одного безотказного сотрудника, который впоследствии много и плодотворно будет работать над Атомным проектом.
И вновь вспоминаются слова Анатолия Александрова о необыкновенной «одарённости» Курчатова очаровывать и вести за собой людей:
«У него всегда была эта одарённость, и она у него проходила буквально через всю жизнь. Он умел как-то найти какие-то взаимодействия с многочисленными людьми, с которыми работал, так что эти люди действительно выкладывались, чтобы сделать то, что у него уже было намечено как необходимое дело. Причём здесь Игорь Васильевич абсолютно не стеснялся. Если он, скажем, знал, что нужно сделать какую-то вещь, причём знал точно, какую, он не стеснялся, он говорил этому человеку, что вот, вы сделаете это дело, это ваше направление, что вот тут вы можете прославиться. Поэтому все работали с охотой, потому что каждому в соответствии с его, так сказать, сущностью Игорь Васильевич давал какое-то такое подходящее дело».
Давая работать другим, Курчатов и сам трудился, не считаясь со временем. И его сотрудники старались не отставать от него.
Однако сравним атмосферу, которая была в лаборатории Курчатова, с той обстановкой, которая в самом начале 30-х годов царила в лабораториях Резерфорда. Об этом часто рассказывал Пётр Капица. По его словам, Резерфорд категорически запрещал кому бы то ни было работать не только по ночам, но даже после 6 часов вечера. И по выходным дням тоже! Как-то Капица попробовал нарушить это правило, но Резерфорд сказал ему:
— Совершенно достаточно работать до шести часов вечера. Остальное время вам надо думать! Плохи люди, которые слишком много работают, а думают слишком мало!
Разница в британском и советском подходах к организации научной работы видна, как говорится, невооружённым глазом.
Впрочем, наукой в ЛФТИ занимались не только по ночам, но и в дневное время. Самыми заметными мероприятиями были, вне всяких сомнений, «нейтронные семинары». О них любил вспоминать Исай Гуревич:
«Мы собирались в конференц-зале Физтеха каждый четверг — вернее, поскольку тогда были не недели, а шестидневки, то в „четвёртый день шестидневки“, ровно к одиннадцати. И в институте вскоре стало принято в эти часы ничего другого в зале не устраивать.
Набиралось нас человек пятнадцать. Постоянного председателя не было. Игорь Васильевич держался не как наставник — он вообще никогда не «подавал» ни себя, ни своих мнений. Всё строилось на полном равноправии… Атмосфера была предельно бесчиновная, необычайной непринуждённости и заинтересованности, да ещё и просто весёлая. Ведь сам Курчатов был человек очень весёлый, земной. Его настольной книгой в часы отдыха были «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок». И вообще он любил всё воспринимать через некий гротескный фильтр. Он очень любил шутку, не обижался на других и сам умел пошутить».
