Дмитрий Куликов - Судьба империи. Русский взгляд на европейскую цивилизацию
Понимание механизмов нашей революции невозможно без понимания того, кем стала буржуазия в современном мире. Современная «буржуазия» все ближе к прямому значению собственного имени – «горожане». Никакого другого смысла это слово в себе не содержит. Житель города полностью зависит от денег, все его существование основано на их обороте. Этим он всегда отличался и отличается от аристократии, духовенства, крестьянства, чье богатство и источники жизнеобеспечения не имели собственно денежной природы.
До промышленной революции государства более-менее держали города под контролем, которые тем не менее обладали определенной степенью самостоятельности, будучи центрами торговли и ремесел. Буржуазная (т. е. буквально «городская») революция вернула власть городу, в некоторой степени сблизив современное государство с античным полисом. Отсюда – новая демократия. Разумеется, такое впервые произошло не в Англии. Уже Флоренция времени Данте пережила подобное превращение, позже Венеция, Нидерланды. Но тотальное распространение получил образец именно английской революции, нераздельно связанный с мировой колониальной экспансией.
Маркс считал проблемой победившей европейской буржуазии пролетариат, социальное воплощение негативного класса, придуманного еще Гегелем. Сегодня эта проблема внутри самих европейских государств снята, общий и минимальный уровни потребления так высоки, что ни о каком пролетариате говорить не приходится. В городской эстетике (архитектуре, дизайне, моде) окончательно победил стиль пролетариата XIX века: мы живем в экстерьерах и интерьерах складов и цехов, довольствуясь их минимализмом и прагматизмом. Пролетариат полностью втянулся в буржуазию и стал полноправным горожанином. Таков сегодня любой человек, включенный в современную деятельность, хоть собственник бизнеса, хоть работающий по найму. Различаются только уровни потребления. Но здесь есть эквивалент, уравнивающий принцип: и «Фиат», и «Бентли» – в равной мере автомобили.
Единственный смысл революции 1991 года – это смена принципа распределения богатств. С радикально социалистического – через государственное планирование – на либеральный: кто сколько урвет.
Но что обеспечивает общий высокий уровень потребления – от «Фиата» до «Бентли»? Пресловутая «эффективность» капиталистического способа производства? Единственная разница между социалистическим и капиталистическим предприятием только в том, что при реальном социализме лишние (незадействованные, ненужные для деятельности) люди содержатся в коллективах предприятий, а не в общественных резерватах. А эффективность технологий одинакова в любой точке планеты.
Высокий уровень потребления в государстве может быть обеспечен только опережающим притоком ресурсов извне. Механизмы обеспечения этого притока лишь модернизировались, но не изменились по сути. Сегодня это неоколониальная финансовая политика жизни в долг, который никогда не будет отдан, навязывание сырьевых и вообще специализированных экспортных специализаций странам, эксплуатация зарубежного и иммигрантского пролетариата, политическое сдерживание распространения технологий.
Революция как событие мышления
Революция – это историческое событие, заключающееся в изменении способа мышления и господствующих представлений, определяющих опыт и деятельность людей. Как событие мысли она происходит с точки зрения исторического времени мгновенно. Революция – это смена веры, смена парадигмы, господствующей догмы.
Событие революции часто ошибочно связывают с применением насилия против действующей власти. Революция – прежде всего крушение самой власти, обнуление той суммы добровольного согласия с авторитетами общественной коммуникации, которое в конечном счете и есть власть. Над нами властвует то, с чем мы согласны. Вера во что-либо, предрассудки и «идолы» Френсиса Бэкона и есть действительная стихия власти, в которой – вместе с освобождением философии и науки от контроля со стороны веры в Бога и десакрализацией самой власти – разразился исторический шторм.
Великая французская революция произошла не тогда, когда «народ» (то есть толпа) взял Бастилию – своеобразный дом умалишенных под охраной инвалидов, которые сами же впустили нападавших (чтобы те не пострадали) и поплатились за это своими жизнями. Великая французская революция произошла в тот день и момент, когда участники Генеральных штатов отказались сесть в приготовленном для них зале по сословиям, перешли в частное здание, а именно – в зал для игры в мяч (по-нашему, спортзал), в пустое пространство. Стоя, то есть будучи на одном уровне и смешавшись между собой, они назвали себя единым «народом» Франции. Возник новый субъект.
Консенсус, то есть мыслительное согласие, коллективный синхронный мыслительный акт, отрицающий необходимость государства и захватывающий общество, и есть революция. Проходит он бескровно и даже тихо, с мирным воодушевлением. Разруха и кровопролитие начинаются после, когда лишенный идеального организующего начала – государства – социальный организм превращается в материю, природное образование.
Февральская революция в России совершилась в момент, когда Николай II согласился с мнением своих генералов о необходимости отречения, превратив заговор в революцию. Все остальные события (как правило, кровавые) уже не были собственно революцией, но ее социальными последствиями. Что было немыслимо и невозможно – теперь мыслимо, возможно и даже должно. Что существовало и было вечным, теперь более не существует и даже несущественно.
Философское осмысление механизма любой революции наиболее рельефно дано в осмыслении исторического развития одного из самых догматичных видов мышления – научного, принадлежащего к религиозному типу мысли. Общепризнанная современная методология науки описывает научную революцию как смену комплекса догматических представлений. Революция социальная, как и научная, – это смена парадигмы.
Социальная революция происходит как смена социальной парадигмы, онтологии, метафизики – картины существования социального мира, лежащей в основе устройства власти и государства. Такая картина для людей, включенных в социальную систему, необходимым образом имеет характер веры. Вера эта обладает равной силой и для «низов» – «масс», и для «верхов» – «элит». И те и другие ее меняют. Рушится и вся система социального знания, консолидированного социальной верой, онтологией прошлой власти. Правящий класс перестает знать, как править, а управляемый – как подчиняться. Правящий класс лишается своей идеологии, а управляемый – утопии. Эта система социального знания, структурирующая общество и обеспечивающая социальную организацию, не появляется сразу после провозглашения новой веры. Поэтому революционное общество – это общество, полностью избавившееся от государства на какое-то время. Сами революционеры никогда новое государство не строили и на это в принципе не способны. Его строят другие – те, кто революцию прекращает: Кромвель, Наполеон, Сталин.
У революции нет авторов. Сами мятежники – это недовольные, социальные маргиналы, часто террористы, иногда даже носители нового типа мышления (гости «из будущего»), но производит их революционный исторический процесс. Они – дети революции, а вовсе не наоборот. Даже если всех их истребить в какой-то момент, они рождаются (воспроизводятся) вновь. Российскому государству, которое довольно долго в своей истории боролось именно с революционерами, полагая их субъектами, а не с революционным процессом, это хорошо известно. По существу, между декабристами и разночинцами нет никакой внутренней содержательной связи, кроме воспроизводства самого явления недовольства. Советская идеология истории вынуждена была выстраивать связь разных поколений революционеров мифологически («декабристы разбудили Герцена», который «развернул агитацию»). Впоследствии революционеры могут представлять дело так, что революцию «совершили» именно они, но это не более чем пропаганда и самовнушение.
Революции являются естественными процессами, процессами исторического самодвижения (развития) мышления. Они приводят к формированию новых исторических субъектов, которые не надо путать с самими революционерами. В этом принципиальное отличие революций от захвата власти, государственных переворотов, которые производятся как предельно искусственное, целенаправленное действие четко очерченной группы людей и являющейся историческим субъектом – до и после переворота.
Естественный характер революционного процесса хорошо понимали русские консерваторы, крайние правые, осмысляя его – в совокупности с фактом непонимания этого же властью – как неизбежность революции.
Революция и контрреволюция
Николая II отстранили от власти и лишили трона вовсе не русские социал-революционеры, не террористы, не большевики, а широкая либеральная оппозиция. Надо думать, ее подавляющее большинство вообще не представляло себе исторической сути происходившего в стране. Это большинство, безусловно, выражало интересы специфической русской буржуазной олигархии, обожавшей военные поставки, и одновременно являлось носителем новой на тот момент социалистической европейской светской веры. Противоречивость такого комплекса представлений очевидна.