Илья Эренбург - Война. 1941—1945
«Фелькишер беобахтер» пишет: «Наступил час развязки». Час — длинный, но, слов нет, это — час развязки.
Когда-то Генрих Гейне написал своей кровью стихотворение «Силезские ткачи»:
Станок скрипит, челноку не лень.Мы ткем неустанно ночь и день,Германия старая, ткем саван твой,Тройное проклятье ведем каймой,Мы ткем, мы ткем.
Тогда ведьма уцелела. Генрих Гейне умер в Париже, в изгнании, и гитлеровцы торжественно сожгли книги поэта за то, что он не был «арийцем», и за то, что он любил свободу. Что касается старых силезских ткачей, то им не удалось соткать саван. Из их внуков одни замучены фашистами, другие продали свою рабочую честь и стали обыкновенными фрицами, грабившими чужие страны. Силезских ткачей, которые ткали саван Германии, больше нет. Но мы соткем ведьме саван и без ткачей. Мы соткем ей саван снарядами, минами, бомбами. Важно не то, во что ведьму нарядить, важно покрепче забить гроб. И это мы сделаем.
22 января 1945 г.
Этого не будет!
Мир, изумленный и восхищенный небывалым наступлением Красной Армии, спрашивает себя: на что еще надеются гитлеровцы? На укрепления? На Одер? На «фольксштурм»? Нет, на глупость.
Старое фаблио рассказывает про одного бургундского разбойника, который прославился своими злодеяниями. Однажды, когда он был пойман, он заговорил судей, и его приговорили «к покаянию и молитвам». Растроганный злодей не прекратил злодеяний, но ежегодно он ставил толстую свечу «за упокой души судей Дижона», которых он успел после суда благополучно прирезать.
Я только что прочитал об одной достаточно фантастической школе. Я останавливаюсь на этом, потому что в каждом деле важен почин. Школу, о которой я говорю, устроили американцы. Обучаются в школе ученики, которые еще недавно ловили французских пленных и терзали рабынь, привезенных из России: говоря проще, эти «детки», в возрасте от 39 до 60 лет, — гитлеровские полицейские. Американцы решили приобщить злодеев к некоторым достижениям демократической культуры, а потом снова отправить их на работу; таким образом, мы имеем дело с курсами по повышению квалификации фашистских держиморд.
Курсанты принадлежат к самым крепколобым фашистам: когда гитлеровцы готовились к эвакуации Аахена, не полагаясь на местных полицейских, они привезли из Кельна отборных злодеев; эти последние попали в плен и неожиданно для себя стали питомцами полицейской школы.
Журнал «Либерти» сообщает, что 89 полицейских успешно изучают английский язык, постановления оккупационных властей, а также «военную вежливость». Очаровательная программа! Я уже вижу Гиммлера, изучающего «Цветочки» святого Франциска Ассизского, и доктора Лея на уроке светского тона. Журнал «Либерти» описывает настроения студирующих держиморд. Оказывается, «слушатели не обнаруживают никакого чувства своей вины. Они отвергают гитлеровцев только потому, что последние терпят поражения. Они склоняются к демократической Германии во главе с Брюнингом». Трудно быть откровеннее: обласканные американцами фашисты нагло заявляют, что они невинны, как овечки. Они даже согласны временно отказаться от своего фюрера, поскольку фюрер бит, и поставить во главе Германии того самого Брюнинга, который уже однажды проложил путь Гитлеру. Мало того, «Либерти» не скрывает, что «слушатели», то есть 89 пленных гитлеровских полицейских, в свою очередь ставят Вашингтону условия: за то, что они принимают Брюнинга и одолевают английскую грамматику, они требуют, во-первых, скорейшего восстановления союзниками немецких городов, разрушенных военными действиями, во-вторых, помощи Америки для «укрепления германской экономики». Эти ученики далеко пойдут. Остается добавить, что, помимо грамматики и вежливости, они успешно занимаются физической культурой, так что дробить черепа смогут лучше прежнего.
Газета «Леттр франсэз» рисует другую, столь же живописную картину. Американцы заняли небольшой немецкий город. Военный комендант подполковник Петтерсон обратился к немцам с предложением возобновить прерванную работу. Однако немцы ответили: «Так как вы нас только что освободили, мы теперь имеем право на отдых».
Сценарий готов: «их освобождают». Жителей «освобождают» от полицейских, полицейских — от бургомистра, бургомистра — от гаулейтера, гаулейтера — от Гиммлера, Гиммлера — от Гитлера, а Гитлера — от ответственности. Никто не повинен, и все хотят отдыхать. Слишком долго они грабили, пытали и вешали, и они устали. Они в изнеможении. Они жаждут лекций о вежливости и гавайских ананасов.
Покровители «бедных немцев» рядятся в различные одежды, одни надевают сутаны, другие — тоги архидемократов.
Журнал «Политик», выходящий в Нью-Йорке, патетически восклицает: «Неужели вы не будете протестовать против того, чтобы немецких солдат заставили работать в России в трудовых батальонах? Неужели вы не будете протестовать против неистовства советских писателей, как-то Алексея Толстого и Ильи Эренбурга?» Квакерша Рут Фрай в английской печати, цитируя по недомыслию Достоевского, требует пощады гитлеровским палачам. Французские эстеты из журнала «Арш» возмущаются: «Войны вообще богаты эксцессами, и было бы противным законам истины и красоты говорить об ответственности Германии». Леди Гибб пишет, что единственным допустимым наказанием Гитлера будет «вернуть его к профессии маляра». Католики требуют пощадить гестаповцев, ибо «смертным свойственно грешить». Троцкисты клянутся, что эсэсовцы суть истинные пролетарии. Демократка Дороти Томпсон желает, чтобы немцы имели возможность свободно голосовать за Гитлера, а некоторые твердолобые мюнхенцы жаждут сохранить немцев для иного «голосования»: для нового «дранг нах Остен». Вся эта компания, будучи достаточно пестрой, едина в стремлении оградить Германию от справедливого наказания. И если злодей из фаблио восторженно восклицал: «Есть еще судьи в Дижоне!», злодеи наших дней, глубоко умиленные неожиданными заступниками, повторяют: «Есть еще дураки и не в одном Дижоне».
«Вы нас освободили. Мы можем отдохнуть и готовиться к следующей войне», — нагло говорят американцам немцы, те самые, что спят на женских волосах из Майданека. Они не скажут этого Красной Армии. Мы пришли к ним не для того, чтобы освобождать гитлеровцев от Гитлера, мы пришли к ним для того, чтобы освободить себя и весь мир от разбойничьей Германии. Мы не будем переучивать немецких полицейских: тот, кто истязал беззащитных, сядет не на школьную скамью, а на скамью подсудимых. Мы не станем обсуждать с факельщиками проблему восстановления Любека или Кельна: им придется сначала отстроить Смоленск, Варшаву и Гавр.
Сейчас, когда во имя свободы и мира русская кровь льется на полях Силезии и Пруссии, особенно отвратительны лицемерные защитники палачей. Слово принадлежит нашему народу: он того заслужил беспримерными страданиями, стойкостью, душевным благородством, отвагой, которая привела его на землю Германии. Не для того матери оплакивают сыновей, чтобы гулял по миру с ведерком веселый маляр Гитлер, чтобы полицейские из аахенской школы готовились к новым походам, чтобы снова пролились кровь и слезы. Мир смотрит на нас с восхищением и с надеждой. Стремительно надвигаясь на Берлин, мы говорим: нет, этого не будет! Мы покараем злодеев, и мы спасем детей.
24 января 1945 г.
Великое наступление
Наше наступление подобно неотвратимым шагам Истории. Мы овладели одним из крупнейших промышленных центров Германии Оппельном. Мы подходим к Кенигсбергу и грозим Бреславлю. Мы быстро продвигаемся в Данцигу, и в наших сводках появились названия городков, которые находятся в Западной Пруссии. От наших передовых частей до Берлина ближе, чем от Варшавы до наших передовых частей.
Немцы не в силах скрыть своего смятения — я говорю о немецких главарях. Передо мной статьи министра Лея, начальника отдела печати Зюндермана, генерала Дитмара. Они изобилуют восклицательными знаками, передающими вой, и многоточиями, выдающими дрожь.
«Мы переживаем то, что переживают люди, когда разбушевавшаяся стихия разрушает построенные ими дамбы» (Лей).
«Нам остается сказать: на баррикады!..» (Зюндерман).
«Пространство уже не является нашим помощником. Теперь решается исход войны…» («Гамбургер фремденблатт»).
«Неимоверна серьезность положения… События на острие ножа… В потопе тонут отдельные островки… На нас двигаются апокалиптические полчища… То, что еще недавно было для жителей центральных областей, отдаленных от пограничных районов, далекой угрозой, стало теперь их непосредственной судьбой… Все поставлено на карту… Нам остается победить или погибнуть…» (Дитмар).
Победить? Здесь даже немец, лишенный чувства юмора, рассмеется. Какое уж тут победить! «Или» поставлено для приличия: им остается одно — погибнуть.
