Александр Черкасов - Из записок сибирского охотника. Часть первая.
— Чего тут сидеть, барин! Пойдем лучше с ружьями да поищем кого-нибудь.
— А и в самом деле, пойдем. Что-то скучно стало. Иди скорее да приготовь мне охотничьи сапоги, — сказал я.
Не прошло и четверти часа, как мы с Михайлой шли уже по дороге за околицей Култумы. Не доходя до Наташина брода, как я стал называть верхний газимурский брод, нам попался навстречу маленький согнувшийся старичок, который нес на спине большой пук ивовых прутьев, вероятно, для плетения морды (ловушка для рыбы).
— Степан Иваныч! здравствуйте, как поживаете? — сказал Михайло и низко поклонился.
Я сделал то же.
— Здравствуйте, здравствуйте, господа честные! Куда Господь понес? Путь вам дорогой и благословение Божье! — сказал старичок, тоже низко кланяясь.
Мы прошли.
— Кто такой этот Степан Иванович? — спросил я Михаилу.
— Ну, барин, разве не знаешь? Это старичок Дерябин. Вот испытаем; говорят, он шибко фортунистый — сказал Фома Неверный, мой Михайло, который где-то чего-то начитался и ничему не верил: у него не было ни Бога, ни черта, ничего решительно, кроме видимого и ощущаемого.
Мы пошли вниз по Газимуру. Подходя к поскотине, я увидал между мелкими кустиками бегущий табунчик каменных рябчиков (серые куропатки)(Каменные рябчики здесь живут во множестве, а осенью и зимой попадают в больших табунах. Однажды уже по снежкам мне случилось заметить их в большом табуне, который расположился у приготовленных для городьбы жердей. Я ударил вдоль, и мы с Михайлой собрали с ранеными девять штук.). Побежав за ними, я долго не мог взять на прицел, потому что они бойко удирали и только мелькали между кочками, выбитыми скотом, кустиками. Наконец я выстрелил и бросился к тому месту. Табунчик шумно поднялся и улетел. Подскакивая к кочковнику, я увидал трех бьющихся рябчиков, а четвертого, с подстреленным крылом, поймал Михайло.
Прошли немного далее, как на Михаилу наскочил заяц; тот не прозевал и убил косого.
Мы отправились в кривляки речки, где были старицы. Долго мы ходили и уже хотели воротиться, как вдруг я услыхал голос Михаилы: "Барин, барин! Смотри не зевай — гуси!" Взглянув кверху, я увидел, что два гуся, должно быть осталъцы, тихо и низко тянут над кустами. Оба мы присели в кочках. Почти в один залп последовали два выстрела, мой и Михаилы, и один гусь упал в кусты.
— Мой, — вскричал Михайло.
— Нет, мой, — сказал я.
— Да вы разве стреляли? — спросил он.
— Стрелял, а ты?
— И я стрелял, — радостно сказал Михайло и побежал за гусем.
Мы отдохнули, я закурил, а он положил за губу(В Нерчинском крае многие простолюдины и даже некоторые местные чиновники кладут за губу, как моряки, простой листовой или молотый табак.).
Выйдя из стариц и кривляков, мы отправились на луг. Долго ходили и никого не нашли. Наконец на плоском пологом озерке увидали шесть плавающих чирков. Я, как не любитель ползать, сел на выбитую траву, а Михайло пополз к ним. Но чирки заметили его и поплыли к другому берегу. Нечего делать, пришлось ползти и мне, но чирки заметили и меня, дружно поднялись и полетели. Раза два налетали они кучкой на меня, но все неловко. Наконец я выбрал момент и ударил из своего знаменитого мортимера. Два чирка упали сразу, а остальные просвистели далее, но снова заворотились, и, к удивлению нас обоих, немного подальше упал третий, а шагов чрез пятьдесят и четвертый. Только два счастливца улетели из глаз и уже не возвращались.
— Вот так ловко! — сказал Михайло.
— Типун тебе! — проговорил я.
Пошли далее, назад к Култуме. В одном кривляке Михайло увидал на песчаной косе сидящую казарку. Не надеясь на свой дробовик, он попросил скрадывать меня. Отправившись за такой редкой здесь дичью, я употребил все свое уменье и подполз из-за куста шагов на 80. Ближе подползти было невозможно, а потому я, скрепя сердце, и выстрелил. Казарка захлобысталась и скоро уснула.
Солнце уже клонилось на покой и манило домой. Мы отправились назад, но нас потянуло пройти луговой стороной мимо Култумы, на грязные озерки. Но так как там мы никого не нашли, то и пошли было к берегу Газимура; вдруг из-под самых моих ног тяжело сорвалась пара косатых уток. Я выстрелил из обоих стволов — одна из них упала, а другая улетела невредимой. Михайло дал промаха по сидячему серому селезню. Только что повернули опять к озеркам, как на меня налетел гусь, должно полагать, тот самый, у которого мы убили товарища, но и я и Михайло спуделяли.
— Ну, барин, будет! Довольно! Верно, фарт наш кончился; пойдем домой, — сказал Михайло.
— Должно быть, что так! Верно ты сказал. — И мы едва потащились домой. На броду пришлось раздеваться, и я вспомнил Наташу.
Солнце уже давно закатилось, когда мы дотянулись до дому. На крылечке сидел Елизарыч и поджидал нас.
— Ладно же вы настегали почти у дома, в поскотине! — сказал он. Мы, конечно, передали все до мельчайших подробностей, и
дедушко сосредоточенно проговорил:
— Что, Михайло Дмитрич! будешь теперь верить моему замечанию. Я, брат, облыжно никогда ничего не говорю.
Другой случай таков.
Однажды вечером в начале ноября пришел ко мне Егор Степа-ныч, напился чаю и стал звать на лесных рябчиков, говоря, что он нашел их в большом количестве верстах в пятнадцати от Култумы, в листвягах, а потому охота будет удобная и нестомчивая, так как место ровное. Перетолковав все, что следовало, мы порешили, что завтра пораньше утром отправимся за ними.
Ярый охотник Михайло выпросился с нами. Мы приготовились с вечера и с нетерпением прокоротали долгую ноябрьскую ночь. Рано утром почти что на свету мы втроем выехали из ворот, повернули в верхнюю улицу и потянулись друг за другом. Я ехал впереди и пробовал свой пищик на рябчиков. В это время какая-то старуха вышла из ворот, перешла поперек улицу почти под мордой моего коня, неся в руках горячую головешку, от которой изредка вылетали красные искры. Я сказал:
— Здравствуй, бабушка!
Но она что-то прошамкала и заковыляла в другие ворота. Так как было еще темновато, то я и не разобрал ее безобразия.
— И откуль ее выпихнуло, проклятую! Ну, что же бы подождать, дать крещеным людям проехать; так нет, язви ее! — лезет, как кикимора полуношная, под самую лошадь! — брюзгливо сказал Егор Степаныч и гадливо плюнул.
— Что тебя мутит, что ли? — спросил я. — Что это за ведьма с огнем по селению разгуливает?
— Ведьма и есть, барин! Это бабушка Шайдуриха прошла. Да и куда ее нечистый ведет в такую пору? — отвечал Егор Степаныч.
У меня сейчас же мелькнула, признаться, в голове мысль: "Ну, мол, ладно! попробуем и эту ведьму". Но я ничего не сказал и, выехав за околицу селения, поехал рядом с товарищами.
Долго мы ехали шагом и толковали о всякой всячине. Наконец Егор Степаныч повернул направо, в листвяги, и сказал:
— Вот тут они были, надо поискать.
Нам попадало на снежке множество рябочьих следков, но все были старые и затрушенные инеем. Но вот попали и свежие.
— Надо глядеть, скоро выгоним, — сказал Егор.
И действительно, скоро рябчики стали вылетать с полу, из кустиков целыми кучами и тут же рассаживались на большие лиственницы.
Солнце было уже довольно высоко, и зимнее утро горело на белой скатерти снега.
Заметив, куда расселись рябчики, мы живо привязали лошадей, сняли ружья и пошли потихоньку скрадывать. Ходили-ходили кругом лиственниц, но ни одного рябчика увидать не могли, точно они сквозь землю провалились. Долго мы ахали и разглядывали чуть не каждый сучок, чуть не каждую шишку, но рябчиков увидеть не могли. Что за диво! Стали в деревья бросать сучьями. Тогда от каждого взброса с лесин срывались по три, по четыре рябчика и, тютюркая, улетали сажен за сто в близлежащую падушку, густо покрытую лесом и сплошь заросшую ерником, дулгигшей. Увидав улетающих рябчиков, мы, конечно, прекращали бросание сучков и снова принимались все трое разглядывать их на деревьях. Но, увы! при всей нашей настойчивости повторялась та же история: смотрим — рябчиков нет; бросим сучком — полетят по нескольку штук сразу. Так продолжалось до тех пор, пока уж и от сучков перелетывать не стали — всех разгоняли, ни разу не выстрелив! В этой потехе прошло, по крайней мере, часа полтора. Мы подивились, потолковали, покурили, отдохнули и пошли в чащу, куда они перелетывали. Долго ходили и тут, пролезая и продираясь сквозь дулгигшу; мы видели уже пропасть рябчиков, которые посвистывали кругом и тютюркали, когда кто-нибудь из нас был близко. Многие, незамеченные, слетали чуть не с головы. Видя воочию, так сказать, кажется, чего бы лучше! Значит, стреляй, да и только, но вышло не так: стрелять никому не пришлось. То чаща помешает, то рябчик не выдержит — диво, да и только! Наконец, Егор Степаныч увидал где-то в сторонке низко на кустике сидящего рябчика и указал мне.
— Стреляй скорее, барин! — сказал он.
