Жан-Поль Креспель - Повседневная жизнь Монпарнаса в Великую эпоху. 1903-1930 гг.
Этого предшественника хиппи, приводившего Монпарнас в смятение своим нарядом (черная рубаха, выпущенная поверх брюк, с поясом из красной фланели, как у землекопов, в то время когда поэты и художники еще носили смокинги, гетры, котелки, а иногда даже рединготы и цилиндры), можно рассматривать как первого дадаиста, учитывая его вызывающее поведение, крайности и грубые шутки. Его выступления в «Театре творчества» сопровождались звуками автомобильных гудков, револьверными выстрелами или ударами плети по зеленому покрытию стола; все это еще будут вытворять дадаисты лет эдак через десять. Журнал, а все статьи для него он сочинял сам, а кроме них - еще и рекламные заметки, например: «Где встречаются поэты? сутенеры? и боксеры? У владельца ресторана под названием X», - являл собой образцовое провокационное издание. В нем Краван утверждал превосходство спортсменов над интеллектуалами и художниками, воспевал гомосексуалистов, воров и сумасшедших… То, что сегодня нам представляется таким привычным. Но это было в 1912 году…
Уверенный, что физическая сила позволяет ему абсолютно все, он отправлялся продавать свой журнал к дверям Салона независимых художников, с хитрой миной предлагая его тем, кого изничтожал в своих статьях. «Потерпевшим» приходилось собираться вчетвером, чтобы поколотить насмешника.
К несчастью, Артур Краван и сам не понимал, до чего может довести его поведение, и позволил себе слишком грубое обхождение с Мари Лорансен, из-за чего его вызвал на дуэль сам Аполлинер… Этот жест тем более заслуживал уважения, что усталая Муза поэта только что оставила его, отдав предпочтение красавцу-немцу из кафе «Дом». До дуэли дело не дошло, в действительности драться никому не хотелось. Инцидент урегулировали «секунданты» - Жером Таро и Клод Шеро - не совсем по чести, а лишь ограничившись объяснениями оскорбителя. Объяснениями, ставшими поводом к новым насмешкам: «Чтобы расставить все точки над «i», я постараюсь, пользуясь случаем, уточнить сказанную мною фразу, послужившую поводом к недоразумению. Говоря о Мари Лорансен: «Вот одна из тех, кто ждет не дождется, когда ей задерут юбку и засунут под нее кое-что покрупнее…», я хотел сказать буквально следующее: «Вот одна из тех, кто ждет не дождется, когда X задерет ей юбку и начнет свои игрища в ее саду наслаждений…» Ну чем не в духе «дада»!
В августе 1914 года Артур Краван исчез. Скрывая свое германофильство под антиимпериалистическими высказываниями, он не собирался надевать на себя униформу Ее Грациозного Величества. Попав неведомыми путями в Италию, он смог добраться до Барселоны… через Балканы. И там, в 1916-м, снова встретил Мари Лорансен и ее мужа-немца. У Кравана не было за душой ни гроша, и ему в голову пришла злополучная идея: памятуя о своих спортивных подвигах, он бросил вызов чернокожему Джеку Джонсону, чемпиону мира в тяжелом весе… Тот принял его, увы, всерьез, и с первого удара отправил несчастного в нокаут под негодующие вопли зрителей, ожидавших настоящего боя. Краван без стеснения получил причитающиеся ему деньги и отправился в Нью-Йорк, где Марсель Дюшан, Штиглиц и Мэн Рей проводили «Салон независимых американцев», что в действительности являлось первой демонстрацией «дада». По этому случаю Краван решил произнести одну из своих «лекций», исполняя свои коронные трюки. Но если револьверные выстрелы, задающие словам ритм, никого не удивили в стране, где курок спускается по любому поводу, то выходка со сниманием штанов на сцене, напротив, вызвала бурное волнение норковых манто и опешивших перьев… Его приключения закончились где-то в голубых водах Мексиканского залива, на дно которого отправилось и тело, и «состояние» этого сумасброда вместе с яхтой, на которой он намеревался доплыть до Буэнос-Айреса, надеясь поправить там свои дела. Поэтесса Мина Лой, только что ставшая его супругой и отправившаяся вперед него на комфортабельном судне, так и не дождалась мужа. После войны она организовала поиски во всех южноамериканских тюрьмах, но, убедившись, что его там нет, обрела душевный покой и снова вышла замуж. Последний штрих в сотворении великого Монпарнаса - это «Камелеон». В начале двадцатых годов, когда начался бурный всплеск культурной жизни, Алесандр Мерсера, бывший завсегдатай «Клозри де Лила», один из организаторов группы «Аббатство в Кретейе» (в нее также входили Жорж Дюамель, Жюль Ромен и Шарль Вильдрак) попытался возродить традиции литературного кабачка и открыл небольшое заведение под названием «Камелеон», создав его по образу и подобию исчезнувшего «Черного кота»; это было все равно что плыть против течения: время взлохмаченных поэтов безвозвратно ушло.
Открывшийся сначала на бульваре Монпарнас и украшенный в монмартрском духе, этот кабачок затем уступил свое место «Жокею» и перекочевал в дом 231 по бульвару Распай, экстравагантно названный «Академией Камелеон». Жалкая академия со старомодными представлениями… За три франка ностальгирующие по прошлому получали скромное угощение и… поэмы графини де Ноай в исполнении прыщеватых подростков. «Акне, твой мягкий взгляд печалью затуманен…» С программой позволял ознакомиться выходивший два раза в месяц «Пари-конферанс», прообраз «Недели в Париже».
В 1927 году, не без участия Мерсеро, возникла другая культурная организация - «Клуб монпарнасских художников», тоже не получившая признания. Мероприятия клуба носили ретроспективный характер, оказались совершенно не ко времени, и это еще сильнее подчеркивалось соседством «Ротонды» и «Дома», где бился пульс современной артистической жизни. Неудачливый «клуб теней» прекратил существование как раз в тот момент, когда свои двери открыл «Купель». Монпарнас символистов - журнала «Стихи и проза», поэтов в «мушкетерских» фетровых шляпах и с бантами-галстуками - канул в вечность.
Глава третья
КОКТЕЙЛЬ «ПАРИЖСКОЙ ШКОЛЫ»
К 1910 году определились роли: шансы Монмартра иссякли, с Холма ушли художники авангарда, питавшие отвращение к шаблонному искусству и лжеартистическим кабаре, рассчитанным на провинциалов и иностранцев. Все это отдавало Мюрже и не могло удовлетворить тех, кто предпочитал негритянок Джоконде и жаждал при случае пририсовать ей усы. Старинный городок мельниц, городок Ренуара, Тулуз-Лотрека, Дега и Ван Гога обезлюдел; остались лишь Утрилло - дитя улицы Пото, Хуан Грис - слишком бедный, чтобы переехать, и несколько живописцев, полухудожников, полубродяг и полнейших пьяниц: Депаки, Тире-Бонне, Жорж Делав…
Все же остальные собрались на Монпарнасе и в «колониях» Плезанса, Монсури, Вожирара. Дерен покинул улицу Турлак и надолго устроился в доме 13 по улице Бонапарта, напротив двора Школы изящных искусств. Ван Донген выбрал для себя одну из мастерских дома 33 по проспекту Данфер-Рошро. Неприкаянный Модильяни совершил путешествие от студий на Фальгьер до «Улья». Пикассо, ненадолго остановившись на бульваре Распай, поселился на улице Шелшер, напротив кладбища, в новом доме с лифтом - роскошью, приводившей в восторг его друзей. Причиной переезда явилось не только исключительно тонкое чутье, подсказавшее ему, что современное искусство переметнулось именно на Монпарнас, но также стремление оказаться подальше от вспыльчивой Фернады Оливье - его большой любви «розового периода», которую он не так давно оставил. Новая страсть художника - очаровательная, хрупкая и элегантная Марсель Гуель, бывшая любовница Маркусси; он называл ее Евой, подразумевая, что она была единственной женщиной его жизни… Марсель мучилась кашлем: вскоре она умерла от туберкулеза, оставив безутешного Пикассо в одиночестве. Возможно, она была единственной женщиной, заставившей страдать поглощенного искусством Синюю Бороду.
К спустившимся с Монмартра художникам, уже освоившимся среди монпарнасской публики благодаря посещениям «Клозри де Лила», накануне 1914 года присоединились иностранцы, привлеченные ярким светом французской артистической жизни, маяками которой представали импрессионисты и фовисты, а полюсами - Осенний салон и зал Кай ботта в музее Люксембургского сада.
В огромном потоке иностранных художников следует выделить различные течения. Вечно все искажающая легенда расскажет в основном о художниках, приехавших с Востока, в большинстве своем еврейского происхождения. Но это полная нелепица: среди выдающихся имен Монпарнаса можно назвать лишь Шагала, Сутина, Цадкина, Кислинга, Липшица, Архипенко, Мане-Каца и Сюрважа. Их намного опередили скандинавы и немцы. Последние составляли сплоченную колонию, превратившую «Дом» в некоторое подобие клуба. Самые известные из них - Ганс Пюрман, Мейер Граф, Гец, Флештхейм, Отто фон Ватген - располагали значительными средствами, что позволяло Аполлинеру, склонному к преувеличениям, считать их миллионерами. За исключением поэта Франца Гесселя и торговца картинами Вильгельма Уде, их доходы в основном происходили от сотрудничества с «Симплициссимусом», мюнхенским юмористическим журналом - немецкой версией «Доходного места», который они снабжали рисунками в парижском духе. Журнал процветал и щедро платил своим сотрудникам. Это и были те самые немцы, рождественским вечером 1905 года целой делегацией явившиеся на Северный вокзал встречать Паскена - одного из знаменитостей «Симплициссимуса». И чтобы весело провести праздничную ночь, они сразу привели его на Монпарнас. На Монпарнас, где в двадцатые годы он станет одним из владык бессонных ночей.