Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта в период Первой мировой войны
А вот унтер-офицер И. И. Чернецов в январе 1915 года в письме к сестре сообщал, что ему достаточно сдать документы в полковую канцелярию, чтобы стать прапорщиком, и что в полку «уже многих произвели». Вот только видавший виды фронтовик не очень-то спешил надеть офицерские погоны:
«…дело в том, что все-таки есть разница (которая очень видна в бинокль) между прапорщиком и солдатом в общем строю. Здесь все офицеры ходят с шашками, а не с ружьями, а немцы специально бьют сперва офицеров[14]. Я теперь и так командую полуротой (второй) – 100 человек, и по производстве разницы в этом не будет. Разница в получении жалованья: я получаю теперь 38 р. 75 к. и еще 1 р. 50 к., а прапорщики, наверное, вдвое (хорошо не знаю), но за жалованьем, конечно, в теперешнее время гнаться нечего, не такое время»[15].
Ускоренное производство в офицеры всех, кого только возможно, объяснялось огромными потерями, особенно в пехоте. В воспоминаниях Д. П. Оськина упоминается случай, когда из шести новоиспеченных прапорщиков, прибывших с пополнением, после первого же боя в строю остался лишь один. Остальные были либо убиты, либо ранены.
Об обыденности таких случаев свидетельствует приведенный Д. П. Оськиным разговор фронтовиков, состоявшийся осенью 1916 года: «Прапорщиков гонят пачками, и так же пачками они возвращаются обратно ранеными, контужеными, больными. Мало того, что они совершенно не обучены, но и абсолютно не развиты. Унтер-офицеры, прошедшие учебную команду или получившие это звание за отличия на фронте, в пять раз стоят выше этих прапорщиков».
Квазиофицеры новой волны, которые не могли похвастаться ни глубокими военными знаниями, ни общей культурой, получили на фронте прозвище «Володи». Это про них, не скрывая презрения, распевали куплет:
Как служил я в дворниках,Звали меня Володя,А теперь я прапорщик,Ваше благородие.
Р. Коган-Венгеровская. Бравый вояка. Набросок с натуры
Философ Ф. А. Степун, воевавший с 1914 года, считал, что «в этой скверной песенке скрыт целый ряд тем для очень мрачных социологических исследований». И делал вывод: «Володи губят нашу армию».
Уже летом 1915 года в прессе стали проскальзывать утверждения, что дух войск изменился. Так, в газете «Утро России» в качестве примера был приведен случай, произошедший во время наступления немцев. Запаниковав под натиском противника, солдаты принялись горячо обсуждать: то ли сдаваться в плен, то ли бежать в тыл. Молоденький прапорщик, единственный в роте из оставшихся в строю офицеров, вместо того чтобы вдохновить подчиненных на бой, упал на дно траншеи и зарыдал. Тогда солдаты из жалости (!) к юноше решили остаться и держать позицию.
Впрочем, удивляться здесь нечему. По подсчетам исследователей, в 1917 году в русской армии оставалось всего 4 % офицеров, получивших военное образование до начала Первой мировой войны. Вместо погибших и искалеченных кадровых командиров в войска сплошным потоком шли «офицеры военного времени». Кто-то из них, вроде прапорщика Н. В. Крыленко, со всей страстью сторонника коммунистической доктрины старались «до основанья» разрушить Российское государство. Другим пришлось пережить трагедию развала армии и Гражданской войны. Сотни тысяч из них были убиты большевиками только за то, что, желая защищать Отечество, они надели офицерские погоны.
Прологом к этому стали бои в Москве в октябре – ноябре 1917 года, когда по одну сторону баррикад оказались офицеры и юнкера, а по другую – «революционные массы». Но об этом мы расскажем отдельно.
Лазареты
Прав, кто воюет, кто ест и пьет,
Бравый, послушный, немой.
Прав, кто оправился, вышел и пал,
Под терновой проволокой сильно дыша,
А после – в госпиталь светлый попал,
В толстые руки врача.
Б. Ю. Поплавский
Русские войска еще только собирались вторгнуться в Восточную Пруссию и вступить в сражение с немцами, а Москва уже начала готовиться к приему раненых. В конце июля 1914 года в помощь существующим военным госпиталям по инициативе общественных организаций началось создание частных лазаретов. К шестому августа их насчитывалось уже несколько десятков с общим количеством 1220 мест.
Москвичка Р. М. Хин-Гольдовская в августе 1914 года записала в дневнике:
«В смысле помощи раненым общество ведет себя изумительно. Все дают без конца. Составляются маленькие группы, чтобы устроить хоть какой-нибудь лазарет. (И мы с Над[енькой] и Эвой вошли в такую группу – и в первое же заседание членские взносы определились 850 р. в месяц)».
В другом дневнике – княгини Е. Н. Сайн-Витгенштейн – в те же дни появилась запись, отражавшая настроения московской аристократии:
«Мне кажется, я скоро добьюсь своего: работать.
Все эти последние дни мы были без дела и мучились этим. Зная, что наши братья “там”, посылая их на все трудности и опасности похода, мы должны что-нибудь делать, должны работать, чтобы заглушить страхи и беспокойства. Мы не можем ничего не делать, это общий крик среди всех наших знакомых. Кажется, все наши знакомые и друзья сейчас работают целыми днями: Таня Лопухина все дни проводит в своем коннозаводстве, где она одна из главных заправительниц склада; Женя, Ольга Стаховичи, Соня и Марина Гагарины, Ольга Матвеева слушают медицинские курсы и от 7 до 3 часов работают в госпиталях; Наташа Бобринская и Соня Новосильцева уехали с санитарным поездом на австрийский театр военных действий. Все молодые люди ушли как добровольцы, кто санитаром»[16].
Миллионер Д. П. Рябушинский распорядился развернуть госпиталь на 250 коек в принадлежавшем ему аэродинамическом институте в Кучине. В доме хорвата М. И. Гаранига на Петербургском шоссе и в здании Купеческого собрания на Малой Дмитровке были готовы принять по сто раненых. Свой особняк на той же улице Н. М. Миронов передал под лазарет на пятьдесят мест.
Открылось много небольших госпиталей, на 15–20 коек. Один из них, разместившийся в Милютинском переулке, был создан вскладчину – на средства сразу нескольких польских общественных организаций: «Благотворительного общества вспомоществования бедным римско-католического вероисповедания в Москве», «Союза польских женщин», «Дома польского», общества любителей хоровой музыки и пения «Лютня», «Польского гимнастического общества».
ПРИМЕТЫ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ
В пользу раненых. Благотворительная продажа флажков России и союзных государств
На Арбате священник Н. А. Ромашков устроил лазарет на две койки.
Унтер-офицер Д. П. Оськин, попавший на лечение в один из небольших госпиталей, в своих «Записках солдата» описал его так:
«Лазарет, рассчитанный на восемь человек, содержался церковно-приходской общиной Знаменского района. Занимал он всего одну квартиру из семи комнат. Три из них были заняты кроватями для раненых, в четвертой жила фельдшерица Нина Алексеевна Марьева, а остальные были отведены под перевязочную, общую столовую и аптеку. (…) Жизнь в нашем лазарете была построена по-семейному. Мы все быстро познакомились друг с другом, часто вспоминали подробности различных боевых эпизодов, не задумываясь ни над характером войны, ни над тем, что предстоит нам в будущем».
Первый санитарный транспорт Москва встретила восьмого августа. Правда, торжественность момента немного испортило то обстоятельство, что среди прибывших воинов большинство были просто больны, и только четверо среди них – трое солдат и один офицер – получили настоящие боевые ранения на полях сражений.
Однако уже на следующий день москвичи увидели реальное лицо войны: к маленькой платформе станции Окружной железной дороги, откуда обычно отправляли поезда с арестантами, прибыл целый санитарный эшелон. По словам очевидца, паровозом с флагом “Красного Креста” у трубы была подтянута к дебаркадеру «длинная, кажущаяся бесконечной, цепь товарных вагонов».
«Кажется, весь Бутырский район собрался, – описывал встречу раненых репортер газеты „Утро России“. – Преобладают рабочие, их жены и матери. Серьезные, сосредоточенные лица, у женщин на глазах слезы.
С трудом пробираясь в толпе, подъезжают автомобили членов московского автомобильного общества, взявшего на себя перевозку раненых в госпитали, стройными рядами проходят санитары и студенты с повязками Красного Креста на руках – специальный студенческий санитарный отряд.
Платформа покрывается носилками. Возле них хлопочут сестры милосердия, приспосабливая подушки на носилках, предназначенных для тяжелораненых.
Двери вагонов открываются; собравшиеся на платформе представители города, заведующие эвакуацией раненых, приветливо здороваются с солдатами».
Стоит отметить, что первые санитарные эшелоны встречали по-настоящему представительные депутации во главе с членом Государственной думы М. В. Челноковым (с сентября 1914 года московский городской голова) и князем Н. С. Щербатовым, председателем Московского автомобильного общества Красного Креста. В сопровождении главноначальствующего над Москвой генерала А. А. Адрианова на Александровский[17] вокзал приезжала великая княгиня Елизавета Федоровна.
