Петр Дружинин - Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование
Уважаемые дамы и господа,
позвольте мне сопроводить письмо, которое направил Вам д-р Константин Азадовский, убедительной просьбой: отнестись к этому инциденту со всей серьезностью.
Я знаком с д-ром Азадовским уже приблизительно 30 лет и знаю его как чрезвычайно одаренного германиста, чьи работы получили известность в Германии и Австрии и заслужили высокую оценку в профессиональном кругу; я знаю его также как достойного человека, выступавшего в защиту несправедливо арестованных, оклеветанных и преследуемых и вынужденного в конце концов заплатить за это. Я неоднократно писал и делал заявления в Германии и Австрии по поводу ареста и преследования Азадовского и его жены в 1981–1983 гг. Его история – пример абсолютно циничного произвола со стороны спецслужб, который лишь недавно был освещен в российской печати во всех подробностях; при этом выяснилось, что те самые люди, которые в качестве сотрудников спецслужб преследовали, шельмовали и бросали за решетку Азадовского и его друзей в 1970-е – 1980-е годы, все еще занимают высокие должности в аппарате госбезопасности или в новых, как бы частных хозяйственных структурах. Теперь, оказавшись названными по имени, они крайне раздражены и озабочены.
Отдельные аналогичные случаи уже привели к ужасным последствиям: несколько журналистов подверглось нападению, некоторые из них убиты, другим поступают угрозы, тогда как лица, совершающие эти деяния, остаются не найденными.
То, что произошло с Азадовским во Франкфуртском аэропорту, было, безусловно, попыткой вручить ему наркотик и тем самым подтвердить уже опровергнутое обвинение 1981 года, придать ему, так сказать, новый импульс. Тогда это оказался случайный посетитель, спрятавший на книжной полке пакет с наркотиком, который и был «обнаружен» на другой день во время обыска. Представляется, что событие во Франкфурте организовано по тому же сценарию.
Вероятно, разведка ФРГ смогла без труда установить фамилии людей, которые, зная о наличии у Азадовского билетов в Петербург, специально прилетели во Франкфурт и вернулись в тот же день тем же самолетом. Вряд ли таких людей было много… Всегда существовали списки всех пассажиров. Но удалось ли немецким спецслужбам найти фактическое подтверждение тому, что сообщил Азадовский? Этого мы не знаем. Официального ответа так и не последовало.
С относительной уверенностью можно сказать лишь одно: после этой истории российская госбезопасность подобных действий в отношении Азадовского не предпринимала. Возможно, поступила команда: «Оставить в покое». А возможно, они с тех пор в своей деятельности действительно «строго руководствуются Законами Российской Федерации».
Время остановиться
За годы противостояния в Азадовском кристаллизовались те качества, которые были у него еще в молодости, а затем укрепились в тюрьме и на зоне: безоглядность в действиях и категоричность в суждениях, вера в справедливость мироустройства, преданность друзьям и ненависть, хотя иногда и скрытая, к недругам. Собственно, тот, кто с юности был максималистом и кто прошел столь тернистый путь: тюрьму, лагерь, многолетнюю изматывающую борьбу за очищение собственного имени, – не имел права на слабость и гамлетовскую нерешительность. Иначе он не мог бы победить.
Должно быть, именно тюрьма научила его сжимать зубы, выносить невыносимое. Былая порывистость уступила место терпению, порой многолетнему. И хотя практически ни один из тех, кто сломал ему и его жене жизнь, не ответил за свой поступок ни по «всей строгости закона», ни по каким-либо иным «понятиям» (а к примитивной «мести» Азадовский по своему происхождению и воспитанию оказался не способен), переступить через себя и остановиться он тоже не мог. И даже тогда, когда пора было твердо сказать: «Стоп! Хватит! Здоровье дороже!», он все равно брался за перо.
Да и жизненные обстоятельства не позволяли ему остановиться, то и дело напоминая о «днях минувших». Так, в начале «нулевых» вдруг оказалось, что справка о реабилитации недействительна без дублирующего решения прокуратуры; пришлось опять «взяться за старое» – вступить в переписку, чтобы получить надлежащий документ.
Что же касается попыток привлечь к ответственности бывших милиционеров и чекистов, то довольно скоро ему стала понятна вся бесплодность и неосуществимость этой идеи.
Хотя время от времени он совершал такого рода попытки. 4 августа 1995 года он подал развернутое заявление на имя мэра Петербурга Анатолия Собчака, характеризуя ситуацию, сложившуюся вокруг его «дела», как «правовой беспредел». Ему ответил начальник Управления административных органов мэрии Санкт-Петербурга В.П. Иванов, и этот ответ лишний раз убедил Азадовского в безрезультатности его действий. Процитируем содержательную часть документа:
По результатам проводившегося в 1988 году комиссией КГБ служебного расследования действий сотрудников УКГБ по Ленинградской области в отношении Азадовского К.М., имевших место в 1980 году, ряд сотрудников Управления за допущенные просчеты и нарушения были привлечены к дисциплинарной ответственности. Приказом начальника УКГБ СССР по Ленинградской области Кузнецову А.В. было объявлено замечание. Прокуратура Санкт-Петербурга, вновь проверившая в 1995 году уголовные дела в отношении К. Азадовского и С. Лепилиной, признаков состава преступления в действиях сотрудников органов безопасности, в том числе и Кузнецова А.В., не установила. Нет оснований и к привлечению Кузнецова А.В. к повторному дисциплинарному взысканию. Дополнительно установлено, что другие сотрудники УКГБ по Ленинградской области, причастные к ведению в 1980 году дела К. Азадовского, в настоящее время в органах УФСБ по Санкт-Петербургу и области не работают.
Впрочем, было еще письмо (насколько нам известно, последнее) – Председателю правительства РФ В.В. Путину (с пометой «лично») от 1 ноября 1999 года. Изложив обстоятельства своей многолетней эпопеи, Азадовский просил направить его заявление в Генпрокуратуру для возбуждения уголовного дела в отношении бывших сотрудников госбезопасности и взять рассмотрение этого заявления под личный контроль…
Трудно объяснить, на что надеялся Константин Маркович, когда писал и отправлял этот текст. Мы сомневаемся, что его обращение дошло непосредственно до адресата, но оно действительно было передано в Генеральную прокуратуру, а оттуда направлено в Прокуратуру С. – Петербурга. Ну а там было установлено, что отказы в возбуждении уголовных дел «в связи с отсутствием состава преступления» направлялись Азадовскому уже неоднократно, и, стало быть, оснований для изменения позиции прокуратуры не имеется.
Этот ответ Константин Маркович получил ровно в канун нового, 2000 года – 31 декабря. Завершался последний год ХХ века, того самого, что оставил в отечественной истории море крови. Несколько революций, несколько войн… Моральное и физическое подавление личности… Век, насыщенный человеческой болью и страданием… Пришло время расстаться с ним. И больше не возвращаться.
Жить свою жизнь свободным человеком. Быть ученым. Дорожить своей семьей, прошедшей через горнило испытаний. Не писать больше жалоб.
Но ничего не забыть.
И никого не простить.
Заключение
Первую свою работу, посвященную стихотворению молодого Шиллера памяти Руссо, Азадовский написал еще в начале второго курса университета и представил ее на заседании студенческого научного общества. Это был полный перевод на русский язык, а также историко-литературный комментарий стихотворения, ранее известного в России лишь по сокращенному переложению Л.А. Мея.
Такое событие, по сути начало научного пути филолога-германиста, воспринималось Азадовским не без гордости (тем более что вскоре его работа была напечатана в московском журнале «Вопросы литературы»). И он не преминул упомянуть об этом в разговоре с Б.М. Эйхенбаумом, которого встретил в гостях у Б.Я. Бухштаба. Борис Михайлович посмотрел на молодого человека и довольно мрачно произнес: «Ну, смотрите, я вот тоже начинал с Шиллера. И ничего хорошего не получилось…»
Имел ли в виду Борис Михайлович, умудренный жизненным опытом, что компаративистика может быть опасна в качестве основной научной специальности, или это была свойственная ему горькая ирония? В любом случае слова эти для Азадовского стали пророческими. Сравнительное литературоведение, обрекающее исследователя на параллели и «контакты» между Востоком и Западом, на изучение памятников мировой литературы, на погружение в иностранные языки, на общение с их носителями… Все это было действительно сопряжено для советского ученого с известными опасностями. Особенно если этот ученый не желал следовать методологии, сложившейся в 1940-е годы: выпячивание всего русского в противовес иностранному; такой «научный подход» широко утвердился в эпоху гонений на его отца. Однако Азадовский, даже и на втором курсе Ленинградского университета, вряд ли собирался следовать таким путем.
