Владлен Измозик - «Черные кабинеты» История российской перлюстрации. XVIII – начало XX века

«Черные кабинеты», разумеется, существуют везде, даже в самых демократических республиках Америки и Старого света, и в каждой стране практикуется свой способ вскрытия писем, подделки печатей и отметки того, что данное письмо уже подвергалось перлюстрации. Но справедливость требует сказать, что никогда в мире «черный кабинет» не работал так чисто, как в России, и, в особенности, в Петрограде. Письма, перлюстрированные в России, как бы они хитро заделаны ни были, не сохраняют на себе ни малейшего следа вскрытия даже для самого пытливого глаза, даже опытный глаз перлюстратора зачастую не мог уловить, что письмо уже было однажды вскрыто. А что касается подделки печатей, то только изобретенный русским секретным чиновником способ дает безукоризненные оттиски. Никакие ухищрения, как царапины печати, заделка в сургуч волоса, нитки, бумажки и т. п. не гарантировали ее от вскрытия и абсолютно неузнаваемой подделки. Весь вопрос сводился только к тому, что на перлюстрацию такого письма требовалось несколько больше времени. Много возни бывало только с письмами, прошитыми на швейной машине, но и это не спасало, а только еще больше заставляло обращать на такие письма внимание, в предположении, что они должны содержать весьма ценные данные, раз на их заделку потрачено много времени и стараний.

Про графа Н.П. Игнатьева в «черном кабинете» сохранилось предание, что он, будучи послом в Турции, отправлял свои донесения в простых (не заказных) письмах, заделанных в грошовые конверты, которые полежали некоторое время вместе с селедкой и мылом, и заставлял своего лакея писать адрес не на имя министра иностранных дел, кому письмо предназначалось, а на имя его дворника, или истопника, по частному адресу. Вот такие меры предосторожности, пожалуй, действительно спасали его корреспонденцию от перлюстрации. Прибегал же Игнатьев, по преданию, к таким мерам потому что, будучи еще русским военным атташе в Лондоне, он получил однажды письмо из Петрограда со следами оттиска почтовых штемпелей всех на одной стороне вложения, хотя на конверте штемпеля были наложены одни на лицевой, а другие на клапанной стороне письма. Оттисками этих штемпелей можно было безусловно доказать, что его письмо было перлюстрировано в Лондоне, или на Британских островах, и Игнатьев упрекнул великобританского министра иностранных дел в том, что его подчиненные вскрывают письма члена русской миссии, но министр дал честное слово лорда, что в Англии «черного кабинета» не существует, а уличенный оттисками штемпелей в противном, смеясь, заметил: «А что же я, по‐вашему, должен был сказать? Неужели вы думаете, что нам не интересно знать, что вам пишет ваш министр, и что вы ему доносите про нас?» Получив такой урок в самом начале своей дипломатической карьеры, граф Игнатьев был уже осторожен со своими письмами всю свою продолжительную жизнь. Из всех сановников Игнатьев был единственным, который в должности министра лично побывал в петроградском «черном кабинете», присутствовал во время работы и интересовался ею.

Наконец, осталось еще сказать несколько слов о причастности к перлюстрации царя.

Когда какое‐нибудь письмо представляло собою исключительный интерес, то, кроме отправления выписки из него по назначению министру внутренних дел, или иностранных дел, начальнику Генерального штаба, или в Департамент полиции, дубликат ее представлялся царю, а иногда, смотря по содержанию письма, выписка представлялась только ему одному. С этой целью такие выписки, чисто напечатанные на пишущей машинке, в особом большом конверте с напечатанным на нем адресом царя, одним из секретных чиновников, пользовавшимся исключительным доверием царя, относились лицу, служившему и жившему во дворце и имевшему без особого доклада доступ к царю. Через это же лицо царь передавал приказания следить за перепиской кого‐либо из приближенных, или даже членов царской фамилии, подозреваемых им в каких‐либо неблаговидных поступках. Так, по сличению почерков, благодаря перлюстрации, удалось узнать фамилию лица, сообщавшего за границу разные нежелательные с точки зрения придворной этики сведения, или имя автора анонимно изданной в Лондоне на английском языке книги с изложением тайн петроградского двора, каковым оказался пользовавшийся особым расположением царя барон.

Когда великий князь М.А. [Михаил Александрович], увлеченный красотою дочери предводителя дворянства одной из южнорусских губерний, серьезно подумывал о браке с нею, то приказано было снимать фотографии с переписки влюбленной четы и дешифровать детски наивный шифр, коим они думали скрыть свои планы на будущее. Благодаря перлюстрации их намерение уехать в Англию, чтобы там обвенчаться, было расстроено1556.

Великая княгиня М.П. [Мария Павловна], по‐видимому, не пользовалась особенным доверием царя, полагавшего, что она более симпатизирует своим германским землякам, чем это приличествует русской великой княгине, поэтому за ее перепиской велено было внимательно следить, но в своих письмах она была столь осторожна, что никаких улик основательности к подозрению добиться не удалось1557.

Отношение царя к перлюстрации было весьма своеобразным. Он ею, по‐видимому, очень интересовался, ибо когда дней 8–10 не получал конверта с выписками, то спрашивал, почему ему ничего не присылают, а когда получал хорошо ему знакомый по наружному виду конверт, то оставлял дело, коим занимался, сам вскрывал конверт и принимался тотчас же за чтение выписок. Несмотря на это однако, он не принимал никаких мер согласно данным, черпаемым из выписок; так, например, он не удалил от себя барона, автора английской книги с тайнами дворца, и ничем не дал понять лицу, сообщавшему за границу нежелательные сведения, то, что он осведомлен об его неблагонадежности. Деятельность графа Воронцова-Дашкова на Кавказе стала притчей во языцех, его бранили поголовно, и русские, и инородцы; в течение продолжительного времени не представлялось царю ни одного конверта, чтобы в нем не было выписки из письма [с] резкой критикой поведения кавказского наместника, а все же он благополучно продолжал занимать свой высокий и ответственный пост, потому что царю он был мил, а жалобы всего населения края были для него голосом вопиющего в пустыне1558. То же замечалось и тогда, когда деятельность какого‐либо министра критиковалась всеми, и в письмах прямо приводились не только его промахи, но и злоупотребления. Царь все это читал, иногда приказывал «привести более точные и подробные данные», а любимец-министр продолжал себе благодушествовать на своем посту и набивать карманы, пока совсем не оскандалится.

Насколько царь интересовался деятельностью «черного кабинета», видно еще из того, что он однажды собственноручно отобрал 4 золотые и серебряные с гербами и бриллиантами портсигара в качестве царских подарков и передал их секретному чиновнику, пользовавшемуся его исключительным доверием, для раздачи сослуживцам в виде поощрения за полезную деятельность. В этом отношении император Николай II резко отличался от своего отца императора Александра III, который, когда ему доложили, вскоре по его воцарении, о «секретной экспедиции» и объяснили ему ее назначение, – ответил: «Мне этого не нужно» и в течение всего своего царствования отказывался читать выписки из писем, добытые перлюстрацией, хотя несколько министров делали попытки заинтересовать его этим делом. Александр II, Николай I и прочие цари до Екатерины II включительно охотно читали выписки из перлюстрированных писем, и в архиве секретной экспедиции находились таковые с их собственноручными пометками, как и другие документы с царскими подписями, касающиеся секретной деятельности.

Теперь, когда «черный кабинет» в России перешел уже в область преданий и представляет интерес лишь как историческая иллюстрация былых времен, следовало бы принять меры к тому, чтобы все бумаги, хранившиеся в его несгораемом шкафу, не разошлись по рукам любителей, а стали бы достоянием государства.

ПРИЛОЖЕНИЕ 3

Список перлюстрационных пунктов в империи1559

*Н.с. – нет сведений.

ПРИЛОЖЕНИЕ 4

Руководители «черных кабинетов»

1. Штер Андрей Петрович (1779 год – 27 декабря 1840‐го). Из офицерских детей. Служба: канцелярист в Санкт-Петербургском казначействе (с 1 сентября 1794 года), Главном почтовом правлении (с 1 апреля 1796‐го), помощник почтмейстера в корпусе Розенберга (с 17 января 1799‐го), находился в Главной квартире фельдмаршала А.В. Суворова «для секретного наблюдения за перепискою, проходившую чрез Полевой почтамт», зачислен в дирекцию Санкт-Петербургского почтамта (с 30 сентября 1799 года), почтмейстер Палангенской почтовой конторы (с 31 июля 1800‐го), возвращен в Санкт-Петербургский почтамт (с 16 июля 1804‐го), «неоднократно занимался перлюстрацией в собственном кабинете Его Величества» (Александра I), старший цензор Санкт-Петербургского почтамта (1831). Управлял Секретной экспедицией при Санкт-Петербургском почтамте около тридцати лет. Чины: губернский регистратор (с 30 января 1795 года), канцелярский регистратор (с 1 марта 1798‐го), губернский секретарь (с 16 апреля 1799‐го), титулярный советник (с 31 декабря 1802‐го), коллежский асессор (с 7 августа 1807‐го), надворный советник (с 31 декабря 1812‐го), действительный статский советник (1831). Награды: орден Св. Владимира 4‐й степени (август 1810 года). 25 января 1818 года была пожалована в аренду на двенадцать лет курляндская мыза Лайминг Аренсбургского (Эзельского) уезда Лифляндской губернии с платежом по 1 тыс. руб. серебром в год. Срок владения – с 31 марта 1820 года. Аренда продлевалась еще на двенадцать лет 9 сентября 1826‐го, 24 марта 1836‐го и 20 февраля 1856 года. Еще на шесть лет – 31 марта 1862 года. Мыза приносила доход до 1817 руб. серебром. Жалованье: 1285 руб. (гласно) + 1 тыс. руб. (секретно) + 857 руб. (пенсион). Пенсия по уставу должна была составить: вдове 142 руб. серебром, несовершеннолетней дочери – 47 руб. серебром. Было назначено 3 тыс. руб. ассигнациями.