Олег Сувениров - 1937. Трагедия Красной Армии
И все же нередко это была не их вина, а их беда. Их так учили. Чтобы все было по Марксу – Энгельсу – Ленину – Сталину. И чтобы никакой «отсебятины» и, боже упаси, своемыслия. А ведь еще Аристотель писал: «Раб от природы тот, кто настолько лишь причастен уму, чтобы понимать чужие мысли, но не настолько, чтобы иметь свои собственные». И очевидно вполне правомерно ко многим и многим представителям предвоенных выпусков начсостава РККА применить высказанную невольным эмигрантом И.А. Ильиным мысль о ряде молодых российских поколений: «Так они росли, не зная ни свободы, ни академии, годами привыкали к тоталитарной каторге ума»87.
Одним из наиболее печальных последствий массового уничтожения военных кадров было не только значительное снижение профессиональной подготовки командного состава, но и резкий упадок инициативности, самостоятельности, всегда связанной с известным риском. А в сложившейся ситуации рисковать никто особенно не хотел. Каждый понимал, что любая инициатива не только наказуема, но при определенных условиях может стоить головы. Осенью 1939 г. группа слушателей Академии Генерального штаба в составе девяти человек была направлена для помощи, для опыта в Оперативное управление Генштаба. Впечатления были настолько потрясающими, что один из этих слушателей не выдержал, решился и 13 января 1940 г. написал Ворошилову: «13.IX.39 г. мне приказали сделать карту для Наркома (военные действия между Германией и Польшей). Я попросил материал – разведданные. Мне т. Карпухин сказал: материал у Ильченко. Ильченко дал мне «Пионерскую правду». Я не поверил, что для Наркома. Оказалось, действительно карта была доложена через полковника Дубинина[80] Наркому. В процессе же всего действия, как по польско-немецкой кампании, так и по нашей с поляками, никто данных о противнике по карте не вел, на карту не наносил»88.
Резкое снижение интеллектуального потенциала РККА (а вследствие этого и уровня военного профессионализма) с неизбежностью должно было сказаться самым негативным образом при первом же серьезном военном столкновении. Когда во время советско-финляндской войны Сталин в присутствии других членов Политбюро спросил Ворошилова: «Почему наша армия топчется на Карельском перешейке, неся большие потери? Где обещанные успехи?», нарком обороны СССР взорвался и выкрикнул правду-матку (тут же не на трибуне, а между своими): «А с кем воевать-то? Все думающие командиры расстреляны, а новых нет»89. В данном случае Ворошилов хорошо знал, что говорил.
Но признался он только «в закрытом порядке». Публично же продолжал всячески бахвалиться. А ведь предупреждали умные люди незадачливого наркома и давно. Еще в 1931 г. полковник Белой армии А. Зайцов совершенно справедливо, как показали последовавшие события, писал: «Ахиллесова пята Красной армии – ее командный состав… Он не на высоте тех требований, которые ему предъявит война»90.
Когда же началось массовое истребление высшего начсостава РККА, вдумчивые зарубежные наблюдатели сразу обратили особое внимание на резкое снижение его интеллектуального потенциала. Ворошилова и Буденного сплошь называли «чисто декоративными фигурами», «конмарксистами». Отмечали крайне низкий уровень общего образования даже у окончивших те или иные военно-учебные заведения. Резонно писали о том, что нередко части, а то и соединения возглавляются «шпионовыдвиженцами». «Командный состав Красной армии, – писал в 1938 г. Е. Месснер, – сполз в своей интеллигентности на уровень средний между европейским и китайским…» И далее он очень своеобразно и резонно замечает: «Это не значит, что Красная армия не может воевать. Это значит, что она не может воевать «малой кровью». Неопытный пахарь замучит себя и коней – и все же вспашет меньше, чем искушенный крестьянин… Так и в военном деле: офицерство знающее и – это самое важное – офицерство интеллигентное проливает кровь бережно, как искусный хирург, офицерство же неинтеллигентное «пущает кровь» без меры, как цирюльник». И почти пророчески предсказал: «Красная армия, пока она будет руководиться нынешним офицерством, будет армией кровавых боев – может быть победа, может быть поражение, но во всяком случае кровавые»91. Да и действительно, какого «военного искусства» можно было ожидать от окончившего Военную академию им. Фрунзе командира, который (как отмечалось в приказе 1939 г. по ОрВО) сделал в боевом приказе 92 грамматических и технических ошибки?92 Теоретические возможности старшего и высшего начсостава настолько оскудели, что даже в день Красной армии 23 февраля 1939 г. со статьей «Армия передовой военной науки» в центральном органе НКО смог выступать лишь капитан (Б. Игнатов)…
Так было при Ворошилове. Его убрали после провала на Карельском перешейке. Мера, безусловно, правильная. А кого поставить на должность наркома обороны? Решили – С.К. Тимошенко. Надо со всей определенностью признать, что под руководством нового наркома было сделано немало для повышения боеспособности Красной армии. Но ведь и он звезд с неба не хватал. По свидетельству И.В. Дубинского, после одного большого учения И.Э. Якир так сказал о Тимошенко: «Хороший у меня зам. по коннице. Вот только одно… он замечательный исполнитель, но не мыслитель. А смотреть вперед полезно и кавалерийскому начальнику»93. Военачальники – мыслители в тот момент (да и всегда!) нужны были как воздух. А где их взять? Постреляны, порубаны, лежат в земле сырой… И все же среди уцелевших конечно оставалось немало умных, образованных и опытных командиров. Без них Победа Сорок пятого была бы, наверное, просто невозможна.
ЗНАЧИТЕЛЬНОЕ ОСЛАБЛЕНИЕ ПОЛИТИКО-МОРАЛЬНОГО СОСТОЯНИЯ ЛИЧНОГО СОСТАВА РККА
Очевидно, можно довольно определенно утверждать, что одной из сознательно поставленных высшим партийным руководством целей в развязанной и направляемой им охватившей всю страну кампании по борьбе с «врагами народа» и беспощадному их уничтожению было стремление погрузить страну в пучину страха. Уже в «Манифесте Коммунистической партии» Маркс и Энгельс не посчитали нужным скрывать свою позицию: «…Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией»94. Через много лет Энгельс снова вернулся к этой проблеме и совершенно однозначно заявил, что «…победившая партия по необходимости бывает вынуждена удерживать свое господство посредством страха, который внушает реакционерам ее оружие»95.
Своими практическими властными действиями большевики доказали, что они являются прилежными учениками отцов-основателей нового учения. В годы Гражданской войны, ожесточенной классовой борьбы в 20-е годы, и особенно с началом массовой насильственной коллективизации жители городов и сел необъятного Союза натерпелись страха немало. Казалось, что этого хватит и им и их детям «на всю оставшуюся жизнь». Все современники могли видеть это невооруженным глазом. И совершенно не случайно известный немецкий писатель Эмиль Людвиг пытался обсудить эту проблему со Сталиным. Во время беседы с ним 13 декабря 1931 г. он прямо заявил: «Мне кажется, что значительная часть населения Советского Союза испытывает чувство страха, боязни перед Советской властью, и что на этом чувстве страха в определенной мере покоится устойчивость Советской власти»96. Сталин сказал Людвигу, что он ошибается. «Ваша ошибка – ошибка многих». Признав, что политика устрашения в арсенале советской власти действительно существует, он заверил, что применяется она только по отношению к остаткам умирающих, ликвидируемых классов, а не менее 90 % населения поддерживают советский строй потому, что он «обслуживает коренные интересы рабочих и крестьян»97.
Однако совсем по-другому эта проблема ставилась в известной именно в начале 30-х гг. пьесе А.Н. Афиногенова «Страх». По сообщению Ю.Г. Фелыптинского, Сталин основательно поработал над ее рукописью, вписав целые тирады, направленные против разного рода уклонистов и потенциальных «врагов народа», но все же оставил место, в котором говорилось, что если обследовать сто граждан, то окажется, что 80 действуют под влиянием страха, и даже не выбросил знаменитый тогда монолог главного героя пьесы профессора Бородина: «Мы живем в эпоху великого страха. Страх заставляет талантливых интеллигентов отрекаться от матерей, подделывать социальное происхождение… Страх ходит за человеком. Человек становится недоверчивым, замкнутым, недобросовестным, неряшливым и беспринципным… Страх порождает прогулы, опоздание поездов, прорывы производства, общую бедность и голод. Никто ничего не делает без окрика, без занесения на черную доску, без угрозы посадить или выслать…»98
Беседа Сталина с Эмилем Людвигом была опубликована в апреле 1932 г. Сталин, следовательно, говорил здесь «на публику». В разрешенном же им монологе героя пьесы «Страх» отношение Сталина к этой проблеме отражалось, на мой взгляд, более адекватно. Об этом же свидетельствует и его недвусмысленное признание, сделанное 28 июня 1935 г. В этот день он принял широко известного французского писателя Ромена Роллана. Поскольку их разговор не предполагался к опубликованию (на русском языке он был напечатан лишь спустя 54 года), Сталин был до циничности откровенен. Судя по записи в дневнике Роллана, который прежде всего спросил «великого гуманиста», как понять постановление ЦИК СССР от 7 апреля 1935 г., разрешающее применение смертной казни к детям, начиная с 12-летнего возраста, Сталин заявил: «…необходимо внушить страх. Мы должны были принять этот репрессивный закон, грозящий смертной казнью детям-преступникам начиная с двенадцати лет и особенно их подстрекателям. На самом деле этот закон мы не применяем. Надеюсь, он и не будет применен. Естественно, публично мы этого признать не можем; потеряется нужный эффект, эффект устрашения»99.
