Нуэль Эммонс - Чарльз Мэнсон: подлинная история жизни, рассказанная им самим
Я провернул несколько мелких краж и угнал несколько машин. Один угон я совершил по просьбе старого приятеля-гангстера: мне нужно было украсть «кадиллак» последней модели и перегнать его к знакомому этого бандита во Флориде. Мой приятель дал мне денег на расходы, а тот парень из Флориды должен был заплатить мне еще пять сотен. Я угнал тачку и доехал на ней до Флориды. Парень забрал у меня машину, всучил мне сотню баксов и велел проваливать. Ясное дело, что меня надули, но я забрал деньги и убрался восвояси. Выждав несколько часов, я вернулся и снова угнал «кадиллак». Я не собирался на нем ехать, просто не хотел давать тому чуваку повод выпендриваться из-за того, что он нагрел меня. Через какое-то время я бросил машину и вернулся домой. К моменту моего возвращения уже ходили слухи, что гангстер разыскивает меня. Полицейские еще не вышли на меня, но в то же время мне совсем не улыбалось встретиться с одним из двух ребят, замешанных в этом деле с «кадиллаком».
Еще до свадьбы моя жена хотела отправиться в Калифорнию. Быть может, из-за того, что я пообещал забрать ее туда, она и вышла за меня замуж. Да нет, все было не так, конечно, но теперь, когда меня искали, чтобы поквитаться, мы оба захотели уехать из города. Я украл «меркьюри» 1951 года. Мы загрузили в него свои скромные пожитки (они не заняли много места) и отправились в «край великих возможностей». Мы никуда не торопились. Останавливались в каком-нибудь городишке или городе покрупнее, приглянувшемся нам, и там я пытался как-то смошенничать или воровал. Если мне удавалось сбыть краденое и добыть денег, это было здорово. В противном случае мы запихивали добычу в «меркьюри» и продавали ее по пути.
Мы добрались до Лос-Анджелеса с несколькими долларами в кармане и домашней утварью, которую можно было пересчитать по пальцам. Мы сняли недорогое жилье. Жена недавно забеременела, так что я искал нормальную работу и за несколько недель сменил массу мест. Я кое-что зарабатывал да еще и подворовывал, так что все было не так уж плохо, хотя в роскоши мы и не купались. Я так привык к своему «меркьюри», что чувствовал себя законным автовладельцем. Так что когда меня арестовали прямо в нем, я наговорил полицейскому кучу гадостей. Машина была угнана в другом штате, поэтому за дело взялось ФБР. Они запели старую песню, уламывая меня сознаться во всех грехах, и за это пообещали проявить снисходительность. Я не знал, действительно ли могу сознаться полицейским в краже того «кадиллака» или они дурачат меня. Так или иначе, по делу об угнанном «меркьюри» я получил отсрочку. Из-за беременности жены судья отпустил меня, дав пять лет условно. Меня ждала еще одна повестка во Флориде. Если бы я набрался храбрости появиться в суде по этому обвинению, возможно, мне тоже дали бы отсрочку, но я боялся слишком доверять судам. Вместо этого я пустился в бега.
В течение следующих четырех месяцев моей жене пришлось много пережить из-за меня. Почему она оставалась со мной — загадка. Мы много ездили и не меньше воровали, чтобы не голодать и достать деньги на проезд. Она должна была скоро родить, и я не знал, как мы будем переезжать с места на место, имея на руках грудного ребенка. Поэтому я отправил ее обратно в Лос-Анджелес, куда к тому времени перебралась моя мама. Она могла присмотреть за Розали.
Вскоре после того, как я отослал жену в Лос-Анджелес, меня арестовали в Индианаполисе. Может показаться, что я должен быть сыт этим городом по горло, но тем не менее я снова оказался в той же окружной тюрьме, откуда все и началось. Суду было проще и дешевле отменить мои пять лет условно, чем выдвигать обвинение за очередную кражу. В итоге меня вернули в Калифорнию и отправили в федеральную тюрьму Терминап-Айленд в Сан-Педро. Мне уже исполнился двадцать один год — я вышел из категории малолетних преступников. Но теперь могу сказать, что «малолетним» я не был никогда, лишь заключенным того или иного исправительного заведения. Теперь, когда мне стукнуло двадцать один, казалось, так должно и быть, что я вступаю во взрослую жизнь в тюрьме в компании со взрослыми.
По сравнению с учреждениями, в которых я провел свою юность, Терминал-Айленд оказался настоящим раем. Тюремщики здесь выполняли свою работу — охраняли заключенных, а не притесняли их все время. Да и заключенные отбывали свой срок, не вмешиваясь в жизнь друг друга. Сидеть в тюрьме со взрослыми мужчинами было гораздо легче, чем в компании подростков, то и дело пытавшихся строить из себя крутых парней. Мне жилось настолько хорошо, что я не создавал никаких проблем и даже не помышлял о бегстве. Я собирался вести себя тише воды, ниже травы, и заработать досрочное освобождение. Я искренне верил, что, оказавшись на свободе, ни за что больше не нарушу закон, чтобы не загреметь за решетку вновь. Я вспоминал нашу жизнь с женой, волнующую дрожь и тепло ее тела, думал о ребенке и об удовольствиях вольной жизни, и понимал, что я законченный кретин, растрачивающий свою жизнь в тюрьме.
Первые несколько месяцев заключения я был полон благих намерений исправиться. Жена присылала мне письма почти каждый день и навещала меня так часто, как только могла. Я не мог налюбоваться нашим сыном и был уверен, что в лепешку разобьюсь, но обеспечу ему детство получше, чем было у меня самого.
Но! — похоже, что моя жизнь представляет собой череду сплошных «но» — не исполнилось нашему ребенку и года, как приходы моей жены в тюрьму прекратились. Она перестала писать, даже не попрощалась. Мать рассказала мне, в чем дело: «Твоя жена уехала и стала жить с каким-то водителем грузовика». Я чуть с ума не сошел! Весь мир перевернулся, и это было ужасно. Я писал Розали, умоляя передумать и увидеться со мной. Она была нужна мне, я любил ее и хотел видеть маленького Чарли. Хотя я так и не получил от нее ответа, все- таки несколько недель я лелеял надежду, что с водителем у нее ничего серьезного и в конце концов она вернется ко мне. Надежда рухнула, когда мама сообщила мне, что моя жена, сын и ее новый дружок уехали куда-то из штата. С тех пор я ничего не слышал о ней и о нашем ребенке и ни разу не виделся с ними. Вместе с надеждой вернуть жену я потерял и желание встать на путь истинный.
Меня поставили работать за пределами тюрьмы. Я решил, что раз жена больше не придет ко мне, я сам разыщу ее. И я попытался сбежать. Но, как и мои бесчисленные прежние попытки сбежать из колоний, эта попытка тоже провалилась: меня поймали еще на территории тюрьмы, когда я пытался завести машину.
Из-за попытки побега мне отменили режим минимальной изоляции — теперь мне не разрешалось работать за пределами тюрьмы. Вдобавок мне дали еще пять лет условно после того, как я отсижу свой текущий срок. Мне еще повезло, но я не видел повода для радости. Моя семья, ребенок и хороший послужной список в тюрьме были моим пропуском к условному освобождению. И теперь все мои мечты пошли прахом.
Я снова ожесточился и стал ненавидеть всех и вся. Мне было очень горько, когда мама отвела меня в суд, когда мне было двенадцать. Я ненавидел ее за то, что она не разрешила мне остаться с ней после моего первого побега из воспитательного дома Гибо. Чувство горечи, которое я познал в Плейнфилде, засело во мне на всю жизнь. Я больше не винил мать и не злился на нее, но зато жену я ненавидел со всей силой.
Даже если бы она осталась со мной и ждала бы моего возвращения из Терминал-Айленда, не знаю, чем бы все это закончилось, ведь было ясно как божий день, что со мной что- то не так. Быть может, все началось с того, что я был незаконнорожденным ребенком и детство мое прошло непонятно как — что с матерью, что без нее. Может, всему виной были годы, проведенные в Плейнфилде, или безумие моего дяди Джесса и дедушки. Я точно знаю одно: пока жена не бросила меня, я был исполнен желания начать законопослушную жизнь ради нашего будущего. Знаю я и то, что разочарование, охватившее меня после того, как я осознал, что потерял жену навсегда, стало поворотной точкой в моей жизни. Отбросив всю чепуху про добропорядочную жизнь, я осознал себя вором, который знает лишь свое ремесло. Я решил добиваться успехов в том качестве, к которому проявил склонность еще в семилетнем возрасте, украв у соседских детей игрушки и спалив их. А где еще можно стать настоящим преступником, как не в тюрьме — месте, до отказа заполненном антиобщественными типами всех мастей?
Помимо краж и воровства, я учился обходить закон. Я уже изрядно поднаторел в этом, хотя и не добился особого успеха. Зато я не сомневался в своей способности найти себе криминальную работенку при необходимости. Но сейчас больше всего меня волновал статус. Вор или бандит с пистолетом за поясом в тюрьме считаются кем-то вроде «синих воротничков», а вот сутенер или мошенник высшего разряда приравниваются к президенту банка, они из разряда азартных игроков, которым завидуют другие заключенные. Девочки и секс — самая интересная тема для мотающего срок парня, а на свободе на девочках можно еще и заработать кучу денег. Раз уж я решил связать свою жизнь с криминалом, то почему бы не заняться тем, что привлекало меня больше всего? Что могло быть лучше, чем получать каких только пожелаешь девочек, позволяя им зарабатывать деньги и обеспечивать бывшему заключенному тот образ жизни, о котором он мечтает?
