Эдуард Филатьев - Бомба для дядюшки Джо
Игорь Васильевич прекрасно сознавал состояние своего здоровья и держался очень мужественно».
15 января 1960 года Курчатов выступил на совместном заседании Совета Союза и Совета Национальностей Верховного Совета СССР. Именно там он сказал:
«Я счастлив, что родился в России и посвятил свою жизнь атомной науке великой страны Советов. Я глубоко верю и твёрдо знаю, что наш народ, наше правительство только благу человечества отдадут достижения этой науки».
Потом ему стало немного легче. Он даже посетил Харьковский физтех, где предполагалось сооружение новой термоядерной установки — стеллатора.
Физик Виталий Шафранов:
«… он едет в Харьков, решает с руководством института организационные проблемы, заручается поддержкой украинских органов власти».
Физик-радиолог Зинаида Ершова:
«В последний раз я видела и слушала Игоря Васильевича Курчатова, когда он выступал с докладом о перспективах развития атомной энергетики…
После доклада демонстрировался любительский кинофильм, снятый во время посещения И.В. Курчатовым Харьковского физико-технического института. И.В. Курчатов вместе с директором института К.Д.Синельниковым осматривал строительство нового корпуса института.
Игорь Васильевич сам лично комментировал фильм. На эпизода, х, снятых непосредственно с ним, он задерживал наше внимание, шутил, говорил, чтобы все посмотрели, какой у них красивый научный руководитель».
Борис Брохович оставил воспоминания об одном из последних заседаний Научно-технического совета Средмаша (НТС), на котором присутствовал Курчатов:
«На заседании НТС министерства за несколько дней до смерти Игорь Васильевич в своём докладе как бы начал давать присутствующим задание-завещание. Ефим Павлович Славский перебил его:
— Что ты, Игорь Васильевич, нам завещание оставляешь, что ли?».
Георгий Глазков:
«5 февраля 1960 года после окончания научно-технического совета в министерстве И.В. Курчатов собрал учёных. Он сказал, что они являются членами нового Комитета по Ленинским премиям, и зачитал распоряжение Никиты Сергеевича Хрущёва на этот счёт.
Я подошёл к Игорю Васильевичу и попросил подвезти меня в институт.
— Ты уж добирайся на метро, а я поеду лечить свои старческие болезни, — сказал он.
Ему было всего 57 лет, и я ужасно удивился этому заявлению».
Дмитрий Переверзев:
«Пятого февраля, после консилиум, а, Курчатов был весёлым и ни на что не жаловался.
— Вот, Дмитрий Семёнович, отдохнём деньков десять и поедем с тобой во Францию!».
Кирилл Щёлкин в тот момент, отчаявшись добиться и открытия в Челябинске-70 научного центра и перевода в Москву, решился на отчаянный шаг — объявил, что уходит на пенсию, по инвалидности. И лёг в больницу на обследование. И вдруг 5 февраля:
«Вечером ко мне в больницу совершенно неожиданно приехал Игорь Васильевич. Сам тяжело больной, занятый множеством дел, он находил время — это почти всегда было за счёт его отдыха — навестить заболевшего товарища. Мой сосед по палате Василий Семёнович, председатель колхоза из Киргизии, приняв участие в общем разговоре, вскоре деликатно ушёл…
Поговорив около двух часов, Игорь Васильевич собрался домой и стал разыскивать Василия Семёновича, он не хотел уезжать, не попрощавшись с ним.
После ухода Игоря Васильевича мой сосед спросил меня, кто этот приятный и умный человек, и долго не мог успокоиться:
— Неужели это сам Курчатов? Человек, известный всему миру, только подумать, сидел здесь, просто и скромно разговаривал со мной.
Это впечатление, произведённое Игорем Васильевичем, очень характерно».
Николай Семашко:
«В последние месяцы жизни Игорю Васильевичу стало трудно подниматься на второй этаж, на пульт Огры. Но 6 февраля Игорь Васильевич приехал на Огру весёлый и оживлённый. В зал уже привезли киноаппаратуру, и расположилась бригада для проведения съёмок установки».
Кинооператор Владимир Суворов:
«Курчатов тогда подошёл к нам и попросил не подвести, сделать фильм в срок».
Казалось бы, всё было в норме, всё шло как обычно.
И вот наступило 7 февраля. Роковой для Курчатова день.
Дмитрий Переверзев:
«Седьмого рано утром он спустился возбуждённый и немного растерянный.
— Я написал заключительную часть к докладу во Франции, — сказал Курчатов. — Послушай, пожалуйста!
И начал читать.
— Ну, что ж, хорошо, Игорь Васильевич! По-моему, хорошо!
— Ты думаешь? Ладно, отдыхай! — и ушёл к себе наверх».
Юлий Борисович Харитон находился в тот момент в санатории в Барвихе, где его и навестил Курчатов. Ефим Славский писал:
«Игорь Васильевич поехал с тезисами доклада в Барвиху к Харитону. Читал ему их. Там и умер на лавочке во время чтения».
Борис Брохович:
«За час до смерти Игорь Васильевич балагурил с женщиной-врачом санатория. И на её вопрос: "Как здоровье? " — отвечал: „Во!“, показывая большой палец и поднимая трость…».
Анатолий Александров:
«В воскресенье 7 февраля 1960 года утром мне позвонил Ю.Б. Харитон. Он был в Барвихе, лечился. Он сказал только:
— Приезжайте скорее, Игорь Васильевич умер!»
Смерть Курчатова наступила оттого, что тромб закупорил один из кровеносных сосудов. Кончина внезапная, мгновенная. Медицина против этого бессильна.
После внезапной кончины
После ухода Курчатова из жизни его атомная команда стала быстро распадаться. Впрочем, «таять» она начала ещё при жизни Игоря Васильевича — один за другим уходили на самостоятельную научную работу его недавние сподвижники и соратники.
Почему?
Анатолий Александров объяснял это так:
«В результате работы над урановой проблемой настоящей, крупной научной школы, в общем, Курчатовым не создано. Он торопился всегда в работе, ему нужны были такие люди, как, скажем, Панасюк, Дубовский, которые выкладываются целиком на ту работу, которую они вели, но, может быть, поэтому у них не было времени подумать.
А всё-таки, конечно, школа научная — она образуется не только из самой конкретной работы, но и из обдумывания работы. Из работы вместе со своими учениками, обдумывание каких-то новых проблем…
У Курчатова как раз и не получилось ни одного преемника, кто мог бы полноценно и с лихвой его заменить. Такого не было. И больше того, все те, кто пришли и возглавили направления в его институте и вообще в области урановой проблемы, как её называли тогда, это были не его ученики… Арцимович не был его учеником, Кикоин не был его учеником. Мы все вышли всё-таки из школы Иоффе, вот это была наша научная школа».
Люди давно уже поняли: чтобы создать физическую школу, сам создатель должен быть физиком с большой буквы. В книге «Апостолы атомного века» по этому поводу приводится интересный расклад:
«В одном из журналов была опубликована та. блица, своеобразный «гамбургский счёт» физиков. Они были разделены на 5 уровней.
Первый — Эйнштейн в гордом одиночестве.
Второй — Хокинг, который, сидя в инвалидной коляске на балконе своего дома в Калифорнии, создал теорию гравитации, для чего ему пришлось создать новый, крайне сложный раздел математики.
Третий — два российских физика: А.А. Фридман и А.Д. Сахаров. Фридман решил уравнение Эйнштейна, навечно войдя в историю мировой физики, после чего был арестован и погиб в лагере от непосильного труда на лесоповале.
Четвёртый уровень — Ландау и кто-то ещё.
Пятый — все остальные.
Таблица обсуждалась физиками, и не слышно было, чтобы кем-то она оспаривалась. Можно сказать, что из наших физиков Сахаров был равен Фридману, на голову выше Ландау и на две — всех остальных».
Из тех, кто принимал участие в создании советского атомного оружия, в четвёрку самых лучших вошли всего два физика. И среди них — ни одного курчатовского выдвиженца! Мало этого, никто из соратников Курчатова не совершил ничего выдающегося. Ни при жизни своего шефа, ни после его кончины. Ни Флёров, ни Мещеряков, ни Арцимович, ни Кикоин…
Могут, правда, сказать, а как же диффузионный метод? Ведь он же всё-таки пошёл!
Да, пошёл. И в этом вопросе СССР значительно обогнал Запад. Советские центрифуги оказались наиболее перспективными приборами в деле обогащения урана. Идеи доктора Фрица Ланге получили, наконец, воплощение в действительность — на Западе ахнули, когда узнали, как далеко вперёд ушёл диффузионный метод, отработанный в Советском Союзе.
