Эдуард Филатьев - Бомба для дядюшки Джо
Радиоинженер Александр Павлович Цитович вспоминал:
«В институте регулярно работал общефизический семинар, им руководил лично Игорь Васильевич…
Помню, на нескольких семинарах докладывались оригинальные работы по измерению времени жизни нейтронов. В это время в зарубежных журналах печатались результаты аналогичных исследований. Причём у наших экспериментаторов время жизни получалось больше. Когда стали обсуждать, в чём причина расхождения, Игорь Васильевич улыбнулся, погладил бороду и иронично зам, етил:
— Очевидно, советский нейтрон крепше!
Думается, что после этого замечания полученные результаты проверялись и перепроверялись ещё не раз».
Тем временем приближалось время пуска первой советской атомной электростанции в городе Обнинске. О том, как это происходило — Борис Дубовский:
«В апреле 1954 года Игорь Васильевич вместе с Анатолием Петровичем Александровым, а также с А.И. Алихановым и В.С. Фурсовым прибыли к проведению физического пуска, непосредственное руководство которым было возложено на меня.
Всё трудное время как физического (аппарат был пущен 9 мая 1954 года в 18 часов), так и энергетического пуска (первый пар был подан на турбину 26 июня 1954 года) Игорь Васильевич почти непрерывно находился в Обнинске и руководил пуском АЭС».
Владимир Комельков:
«Станция была пущена 27 июня 1954 года. Тогда далеко не все понимали всерьёз слова Игоря Васильевича о том, что в связи с истощением запасов угольных месторождений атомные станции могут быть главным источником энергии, по крайней мере, для европейской части СССР…
Характерно, что ни один из выдающихся учёных Америки и Англии, основоположников ядерной науки и техники, не руководил программами такого масштаба и не внёс в них столько творчества».
Пока физики-энергетики осваивали «мирный» атом, физиками-оружейщиками завладела «третья идея», как они сами её называли. Суть её заключалась в создании нового термоядерного заряда, во многом более перспективного, чем испытанная в августе сахаровская «слойка».
Получалось, что ядерщики опять своевольничают, не выполняют строгих прямых и неукоснительных постановлений партии и правительства.
В Москве всполошились. Сахаров писал:
«Формально то, что мы делали (хотя и не афишировали), было вопиющим самоуправством. Ведь постановление правительства обязывало нас делать классическое изделие и ничего более».
На секретный ядерный объект (в КБ-11) тотчас прилетел министр среднего машиностроения Вячеслав Малышев. И он…
Вновь сошлёмся на воспоминания академика Сахарова:
«Сразу по приезде, едва сойдя с самолёта, Малышев созвал Учёный совет объекта и потребовал доложить ему о ходе работ по классическому изделию».
Физики терпеливо объяснили министру все преимущества бомбы, которую предстояло создать на основе новой идеи. Однако, по словам Сахарова:
«Малышев всё больше и больше терял самообладание, начал кричать, что мы авантюристы, играющие судьбами страны и т. п. Речь его была длинной и совершенно безрезультатной. Мы все остались при своём мнении…
На нашу сторону решительно встал Курчатов. Это особенно мешало Малышеву, связывало ему руки.
Малышев, наконец, добился того, что Курчатову за антигосударственное поведение (не знаю точной формулировки) был вынесен строгий партийный выговор (снятый только через год после отставки Малышева и удачного испытания «третьей идеи»)».
Целый год академик Курчатов ходил со строгим выговором! И хотя времена были уже, конечно, не сталинские, всё равно взыскание, полученное за «антигосударственное поведение», чем-то очень напоминало недавнюю презрительную кличку «враг народа».
Но Курчатов не сдавался. Вида, во всяком случае, не подавал.
Юрий Сивинцев рассказывал:
«Подготавливая какую-либо ответственную встречу и заблаговременно подбирая докладчика, Курчатов был исключительно разборчив. Как-то я услыхал от него афоризм:
— Научный работник должен быть, как Бог Савоаф, един в трёх лицах: раб, арап и прораб. Раб — на рабочем месте, прораб — при внедрении в жизнь итогов своей темы, арап — на трибуне, представляя её результаты».
Физик Вениамин Цукерман:
«А как весело, азартно проводил он всевозможные совещания и заседания, в которых не было недостатка в первые годы развития атомной проблемы. Добивался высказывания чёткого собственного мнения от каждого:
— А ну-ка, скажи речь!
Опрашивал поочерёдно:
— Ваше мнение? Твоё мнение?
Если ответ удовлетворял, следовало неповторимое курчатовское «пррравильно, пррравильно» — с нажимом на протяжное раскатистое "р".
Запомнилось отличное обращение при открытии Первой конференции по управляемому термоядерному синтезу (1954 г.):
— Большевики должны овладеть секретом термоядерной реакции звёзд и Солнца!
Он очень верил, что недалеко время, когда учёные смогут реализовать энергию термоядерного синтеза не только во взрыве водородной бомбы, но и в лабораторных условиях».
Кирилл Щёлкин:
«На предприятие приезжает Игорь Васильевич — быть серьёзной и дотошной проверке! Но деловой разговор он начинает неожиданно:
— Разрешите доложить обстановку!
И докладывает. Докладывает самым серьёзным образом, без шуток. Это он задаёт тон, определяет уровень разговора, его масштаб. Потом, ознакомившись с делом, Игорь Васильевич вдруг поворачивает направление беседы:
— Пока вы здесь трудились, мы тоже не дремали. Разрешите отрапортовать о проделанной работе?
Знаем мы эти рапорты! Так и жди, расскажет что-нибудь такое, от чего возникнет беспокойство: не отстал ли ты от жизни, не опровинциалился ли?».
Где-то в середине 1954 года в Кремле приняли решение создать в стране ещё один ядерный центр. О том, как эту новость восприняли в первом, основном центре, — в книге «Апостолы атомного века»:
«И.В. Курчатов, приехав в Арзама. с-16, созвал крупное совещание и, объявив об этом решении правительства, предложил назначить научным руководителем и Главным конструктором нового ядерного центра К.И. Щёлкина. Объяснил он это коротко и ясно:
— Харитону и Щёлкину на одном объекте стало тесно!».
Причин для создания второго ядерного центра было несколько. Прежде всего, руководители страны хотели подстраховаться на случай войны, упрятав ещё один строго засекреченный объект подальше в глубине страны. Во-вторых, возникла острая необходимость (разведданные-то перестали поступать!) создать в среде атомщиков дух соперничества, конкуренции, чтобы новых идей выдвигалось побольше или, как говорил физик Лев Феоктистов, чтобы «старый кот не дремал».
Иными словами, надо было создать на Урале мощный научный центр, который мог бы соперничать с курчатовским ЛИПАНом.
И в уральских лесах, где-то посреди между Челябинском и Свердловском, возле городка Касли, неподалёку от Лаборатории «Б», которой заведовал бывший зек Тимофеев-Ресовский, начали закладывать Второй советский ядерный центр. Назвали это место Челябинском-70 (сейчас это закрытый город Снежинск). Возглавил новый сверхсекретный атомный объект Кирилл Иванович Щёлкин.
Обстановка в стране к тому времени изменилась существенно. Но мощь всесильного МГБ всё ещё оставалась незыблемой. Особенно это почувствовалось 19 октября 1954 года, когда ядерный заряд, привезённый на испытания, не сработал, и взрыва не произошло. О том неожиданном «отказе» атомного «изделия» академик Евгений Негин впоследствии рассказал:
«После поездки к месту несостоявшегося атомного взрыва Курчатова, Малышева, Зернова, Харитона и других участников мы собрались в каземате и стали спокойно разбираться в причинах отказа. Вдруг появляется некий полковник госбезопасности. В фуражке, начищенный, с иголочки. Козырнул и обращается к В.А. Малышеву, нашему министру:
— Товарищ министр! Если я правильно понял, произошёл отказ?
— Правильно понимаете.
— Разрешите начать следствие?..
Нам всем как-то нехорошо стало. Малышев так спокойно начинает говорить:
— Видите ли, здесь наука… Не война… Тут новые вещи, не всё ещё знаем. Учёные разбираются. Они тоже не сразу могут сказать, в чём причина…
— Так разрешите начать следствие?..
Цвет лица Малышева начинает медленно меняться. Он краснеет.
