Юрий Корнилов - Горячее сердце
— Что дал Маклаков?
Дальнов сунулся было в палку, но Ильин остановил:
— Не надо. В двух словах.
— Показания развернутые. Назвал еще четырех из отряда Бишлера. Думаю, одного из них найдем.
— Отлично, — генерал припечатал свою оценку ладонью к крышке стола. — О том, что Новоселов с Ковалевым плотно вышли на Алтынова с Мидюшко, осведомлены?
Павел Никифорович в острой досаде сдвинул толстые с сединой брови. Ведь сказал же Орлов, что из Минска кое-что есть. Надо было к нему сначала. Моргай теперь. Помотал головой отрицательно:
— Нет, Анатолий Васильевич. Два часа как с поезда. Не видел материалов.
— Все материалы в следственном, у Орлова. Дальнейшие шаги по работе с ними и с теми, что привезли, обдумайте сами. А это… — генерал взял со стола переданную телефонограмму: — Это сообщение поступило вчера вечером.
Дальнов встал, принял документ, нетерпеливо пробежал текст в несколько строк:
«Интересующий вас Подхалюзин Николай Силантьевич, 1910 года рождения, осужденный по статье. 58-1 «б» УК РСФСР в июне 1945 года к 25 годам лишения свободы, отбывает наказание в сибирском лагере…»
По лихорадочному блеску дальновских глаз Анатолий Васильевич понял, что известие о здравии матерого преступника порадовало руководителя контрразведки. Сказал:
— Выносите постановление, этапируйте. Этого… Маклакова — тоже. Что касается Ковалева и Новоселова… Будет разговор с Минском, передайте ребятам мое удовлетворение.
Кабинет генерала Ильина Павел Никифорович покинул в приподнятом настроении. Подхалюзин отыскался, поездка в лагерь, где обитает приятель Подхалюзина по черным делам, сложилась удачно, Новоселов с Ковалевым добре пашут… Почему бы и не порадоваться?
Загайнов вышел от Ильина вместе с Дальновым. Шагая по коридору, коснулся его локтя:
— Пять минут найдешь для меня?
— Пять минут, — спросил в свою очередь Павел Никифорович, — не из бюрократического лексикона? Действительно — пять минут?
— Как только отомкну дверь, засеку на часах.
— Тогда найду, — с улыбкой согласился Дальнов. — Обязательно к тебе заходить? Ко мне — ближе.
Загайнов сунул руку в боковой карман, вытащил конверт, посмотрел — тот ли? — сказал:
— Можно и к тебе.
Увидев начальника, секретарь Роза оставила «ундервуд» в покое, поспешно ухватила папку, чтобы войти в кабинет следом за Павлом Никифоровичем и доложить утреннюю почту. Дальнов дружески придержал ее, завладел папкой, переложил туда сообщение о Подхалюзине.
— Потом зарегистрируешь, — и открыл обитую дерматином дверь, пропустил Загайнова.
Уже в кабинете Загайнов спросил:
— Замотался, Павел Никифорович?
— Замотался, комиссар. Какие-нибудь за мной грехи по партийной линии?
— Нет, хочу одно письмо показать.
Загайнов передал Дальнову извлеченный из конверта листок.
С расстояния вытянутой руки Павел Никифорович посмотрел на подпись. Каждая буква прописана отчетливо — Токидзе. Так расписываются люди, которые чаще пишут не на русском, а на родном языке. Надев очки, Дальнов прихватил нижнюю строчку:
«Не ленись, старик, пиши. Поклон тебе с Кавказских гор».
Загайнов счел нужным пояснить:
— Мурат Токидзе — прокурор Аджарской АССР. С фронта знакомы. Особист нашего артполка. Так что касаемое лично нас можешь опустить.
Павел Никифорович, раз уж доверили, опускать не стал ни слова и узнал много нового о секретаре парткома, отчего уважение к нему подогрелось, поднялось, как ртутный столбик. А вот последние строки удивили. Были они о Юрии Новоселове. Содержание знакомое — пересказ разговора Новоселова с председателем Верховного суда Аджарии. Ниже Токидзе давал собственный совет:
«Очень интересный у вас человек, этот Новоселов. Молодой джигит на скакуне. С чего вдруг приглянулась ему роль защитника? Не адвокат же — чекист. Щелкните-ка юношу по носу. На пользу и на добрую память. Председатель суда у нас тоже молодой, тоже с горячей кровью. Намерен официальную телегу в Свердловск накатать. Успокойте его, пожалуйста, организуйте должный ответ».
Дальнов возвратил письмо, сказал для начала:
— Приятно познакомиться с твоим однополчанином, — и потом уж раздумчиво: — Не понимаю только: за что же щелкать Юрия Максимовича? За товарищеский разговор во время обеда? Под впечатлением всего, что узнал о Сомове, еще не то скажешь… Честно говоря, тревогу Новоселова о парне разделяю. Сомов действительно не представляет опасности для общества. По-моему, возможен вариант и без изоляции.
— Не эгоцентризм молодости? — спросил Аркадий Иванович. — Дескать, вы, старики, наворочали в свое время, а мы вон какие душевно чуткие.
— Едва ли Новоселову придет такое на ум. Понимает, кто и почему ворочал, что их тень не упала и не упадет на подлинных чекистов. Что касается чуткости… Ценю это качество. В добрых намерениях всегда поддержу Новоселова.
Глаза Загайнова одобрительно улыбались.
— Как же с официальным ответом?
— Неужели из частного разговора деловая бумага родится? — удивился Дальнов и, подумав, махнул рукой: — Пусть пишет, ответим чем-нибудь. Вроде: «Партком разобрался, приняты соответствующие меры».
— Правдиво до безобразия, — засмеялся Загайнов.
— Но ведь так? — нажал Павел Никифорович. — Поговорили с тобой, разобрались… Соответственно выясненному и меры примем.
— Новоселов член партии?
— В институте еще вступил, — ответил Дальнов и спросил: — К Анатолию Васильевичу ты с этим письмом ходил?
Загайнов укоризненно посмотрел на Павла Никифоровича:
— С письмами фронтовых друзей к начальству не ходят. Генерал — член парткома. Об очередном собрании говорили.
40
Ни Молотовский, ни другие военкоматы ничего существенного в ход оперативных поисков не внесли. Действительно, 162-я стрелковая дивизия формировалась на Урале. Призывников-уральцев было не так уж много. Костяк личного состава образовали запасные части, дислоцировавшиеся в Удмуртской АССР и в областях, прилегающих к Молотовской. Списочный состав этих частей военным комиссариатам неизвестен. Выявлено 87 человек, которые прошли через призывные пункты и осенью 1941 года в составе 162-й сражались под Вязьмой. Почти все они из стрелковых полков и, как не без основания думал Дальнов, едва ли могли знать рядовой и сержантский состав отдельного противотанкового дивизиона. Давать задания местным органам КГБ на опрос этих лиц пока воздержался. Смутная, но все же надежда была на одного человека из этой группы. В июле 1944 года он вернулся в ряды Красной Армии из партизанского отряда на Гомельщине. Воевал в Польше, Восточной Пруссии, в самом Берлине. Демобилизовался в звании старшего лейтенанта. Военно-врачебной комиссией признан «негодным к службе в мирное время и ограниченно годным второй степени в военное время». В начале Отечественной этот человек, по некоторым данным, командовал орудийным расчетом в 527-м отдельном противотанковом дивизионе. Фамилия его Смирнов, звать — Леонид Герасимович. Паспортная служба милиции дала справку, что в 1946 году Смирнов выехал в Гомель на постоянное место жительство.
Не поручить ли перспективного свидетеля Новоселову? От Минска до Гомеля не так уж далеко. Окажись, что Смирнов и Алтынов общались в каких-то пределах, допрос сподручнее вести человеку, который сам занимается расследованием и в подробностях знаком с делом. Если со Смирновым — пустой номер, тогда можно потревожить и других из восьмидесяти семи, служивших в Уральской дивизии.
Поколебавшись некоторое время, Павел Никифорович позвонил в Минск. Новому поручению Новоселов втайне порадовался: хоть проветрится от замутивших бумаг. Но, прощаясь с Ковалевым, состроил кислую мину. Александр посмотрел на него исподлобья, сказал:
— Не притворяйся, Юрий Максимович. Артист из тебя, как из меня папа римский.
Новоселов облегченно рассмеялся:
— Оперативника ноги кормят, а следователя… Виноват, я хотел сказать — голова. Вон она у тебя какая большая. Воспользуйся моим отсутствием, покрути шариками с удвоенной нагрузкой.
Хоть и шутливо говорил Новоселов, но в сказанном содержалась истина. Чекистская профессия каждого была все же предопределена складом характера. Дорогу на оперативную работу проложили Новоселову общительность, способность мгновенно ориентироваться в хитросплетениях человеческих отношений, предугадывать, казалось бы, непредсказуемые шаги людей, к коим проявлен интерес. К этим качествам, выраженным, быть может, не в столь острой форме, у более медлительного и степенного Ковалева добавлялись исследовательская хватка и аналитичность.
На пожелание покрутить шариками Ковалев ответил с напускной ворчливостью:
