Иван Колышкин - В глубинах полярных морей
Снимались мы достаточно долго, для того чтобы конвой смог преспокойно уйти. Досада страшная. Но винить некого. Штурман Березин работал очень точно. Константинов — сам в прошлом штурман — тоже следил за точностью счисления, несколько раз определял место корабля. Определялся и я. Но кто ж мог предполагать, что вместо двадцатишестиметровой глубины, обозначенной на карте, здесь окажется всего восемь метров?! Ворочай мы вправо — мель осталась бы в стороне. Но и конвой оказался бы вне угла атаки. Одним словом, куда ни кинь, везде клин.
Вот тебе и полоса сплошного везения!
Однако и невезение находит полосами. На следующий день мы попытались атаковать большой пароход. Но сопровождавший его сторожевик чуть не прота-
[54]
ранил нас. Мы едва успели погрузиться. Шум винтов корабля был слышен простым ухом, без всякой гидроакустики. Бомбить он нас почему-то не стал.
И снова ведем безрезультатный поиск — день, второй. И опять неприятность, похлеще всех предыдущих: оборвался трос командирского перископа. Мы ослепли. Есть, правда, зенитный перископ. Но с ним немногое увидишь, особенно на волне.
— Придется возвращаться, товарищ комдив, — мрачно сообщает Константинов.
История и впрямь непростая. С авариями такого рода нам почти не приходилось встречаться. А если они и случались, то ремонт проводился силами мастерских. Справятся ли наши моряки с такой задачей? И все-таки попытаться надо.
— Домой уйти мы всегда успеем. А сейчас надо попытаться подобрать стальной трос подходящего диаметра, — предлагаю я.
— Где мы его возьмем? Запасной трос, сами знаете, нам не положен, — сомневается командир.
— Надо попробовать швартовый конец.
За дело взялся незаменимый Туголуков, с ним — старшина группы электриков Бибиков, старшина 2-й статьи Рощин, краснофлотцы Лебедев, Чернышев и Яковенко. Под руководством Челюбеева они за ночь перебрали лебедку перископа, выточили новый ролик, вставили кронштейн, натянули новый трос вместо порванного и удалили перекос в цепи Галя. Вот они, золотые руки моряков пятой боевой! Справились-таки с задачкой!
Стальной трос, который используют при швартовке корабля, несколько отличается по диаметру от прежнего троса, да и насколько он прочен — сказать трудно. Решили держать перископ все время поднятым, пока лодка находится под водой, и опускать его только при всплытии. Так надежнее. Во всяком случае, плавать можно смело.
…И мы плаваем. Плаваем уже пятые сутки. И не только плаваем, но ищем врага. А делать это чертовски трудно: наверху бушует шторм почти ураганной силы. На перископной глубине держаться очень тяжело. Волны так и норовят выбросить нас на поверхность, особенно если всплываешь на малом ходу. Допустить этого никак нельзя: потом лодку долго не загонишь под воду. За это время
[55]
волна может изрядно покорежить рубку, легкий корпус. Да и скрытность плавания нарушится.
Поэтому мы всплываем под перископ только на среднем ходу. И наш слаженный дуэт — механик Челюбеев и боцман Нещерет удерживают лодку на нужной глубине: один — управляя плавучестью и дифферентом, другой — манипулируя горизонтальными рулями. А проделывать эту операцию приходится довольно часто. Ведь, осмотрев горизонт, мы теперь не опускаем перископ, а погружаемся сами, потом вновь подвсплываем, и так до бесконечности…
Будь у нас надежная гидроакустическая аппаратура, нам не понадобилось бы так часто осматривать поверхность моря. Но акустика в то время была далека от совершенства и на новых лодках. А о «старушке» и говорить не приходится.
Шторм начал стихать 11 октября. Но снежные заряды идут один за другим, уменьшая и без того небольшую видимость почти до нуля. Очередной заряд как раз и помешал нам посмотреть на результаты своего труда: днем мы атаковали транспорт на пять тысяч тонн водоизмещением, выпустив по нему три торпеды. Через полторы минуты после залпа все в лодке явственно услышали два взрыва. Акустик доложил, что шум винтов прекратился. А когда мы всплыли, все вокруг было окутано непроницаемой снежной мглой. Заряд вскоре прошел. Море вокруг было пустынным. Произошло это около Конгс-фиорда.
Два дня спустя мы заглянули в Тана-фиорд. Никого не повстречав, повернули обратно. Вот и выход из фиорда. Вдруг лодка плавно замедлила ход. В чем дело? Электромоторы работают на заданных оборотах. Все механизмы в полном порядке. Значит, на лодку действуют какие-то силы извне.
Осматриваемся в перископ. Оказывается, за нами тянется сеть с большой вешкой под желтым флагом. За вехой вздымается белый бурун — отличная замета для береговых наблюдательных постов. Меняем хода, пытаясь освободиться от сети. Не помогает. Да и страшно так маневрировать. Сеть зацепилась за корму, и ее может намотать на винты. А это — гиблое дело. Даже простой пеньковый трос, обмотавшись вокруг гребных валов, может заклинить их намертво. И тогда лодка лишится хода,
[56]
станет беспомощной мишенью для вражеских катеров и батарей.
Что это за сеть — сигнальная, специально поставленная для обнаружения подводных лодок, или просто рыбацкая, мы не знаем. Да и не в этом суть. В любом случае от нее надо избавляться. Но для этого надо всплыть. А всплывать днем в норвежском фиорде по меньшей мере легкомысленно.
Остается одно — погрузиться поглубже, чтобы притопить предательскую вешку. На глубиномере — семьдесят метров. Моторы работают на малом ходу. Лодка почти не движется. Даем средний ход. Лодка идет, но очень медленно. Не отрываем глаз от тахометров[5]. Все мысли сосредоточены на одном: только б не намотать на винты, только б не намотать… Сейчас хорошо бы лечь на. грунт, дождаться темноты и всплыть. Но глубины здесь такие, что, где ляжешь, там и останешься, — раздавит лодку.
Так шли мы около часа. Наконец настал момент, когда лодка рванулась вперед, словно ее выпустили из пут. На душе полегчало: значит, сеть оборвалась. Но на этом переживания не кончились. Наверняка остался кусок сети, который может угрожать винтам. Лишь наступление темноты положило конец нашим треволнениям. Мы всплыли. Двое краснофлотцев были посланы на корму осмотреть ограждения рулей. Стуча зубами, промокшие матросы доложили, что как раз за ограждения и зацепился тонкий длинный трос. Сеть и вешка оборвались.
Обрубили мы метров пятьдесят троса. Оставшуюся часть распутали и взяли на лодку — на память. На душе легко и свободно, как от большой победы. Еще бы! Из крупной неприятности выкарабкались.
А вокруг — красота неописуемая! Луна серебрит черные спины волн. По небу пробегают цветные сполохи северного сияния. Такое увидишь лишь в высоких широтах. Но долго любоваться природой некогда. Зарокотали дизеля, и мы двинулись в район зарядки батарей, которые порядком истощило путешествие на среднем ходу с сетью на буксире…
На следующий день у «старушки» вышла из строя гидроакустика. Нарушилась герметичность вибраторов, и туда попала вода. Акустическая аппаратура на «дека-
[57]
бристах» хотя и слабая, но совсем без нее воевать в наш век — это допускать кустарщину. Если с поломкой перископа мы «ослепли», то теперь «оглохли». Не говоря о том, что теперь нам гораздо труднее обнаружить цель, мы и сами не всегда сможем узнать, обнаружил ли нас противник. На глубине, когда бесполезен перископ, только гидроакустика может подсказать, что творится в надводном мире.
Но в таком малоприятном состоянии плавать нам пришлось лишь сутки. 15 октября пришла радиограмма с приказанием возвратиться в базу.
Назад идем надводным ходом, то и дело меняя курсы, — выписываем противолодочный зигзаг, чтобы самим не оказаться жертвой чужих торпед. Настроение праздничное. Поработали мы в море неплохо. А впереди нас ждет масса небольших, но ощутимых житейских радостей, от предвкушения которых бросает в дрожь. Предстоят встречи со знакомыми и друзьями — все мы порядком изголодались по свежим лицам и, говоря по правде, поднадоели друг другу. Будет баня, и мы отмоем «лодочный загар», прочно въевшийся в одежду и кожу, — ведь пресную воду приходилось расходовать экономно. Будет сон в тепле и на чистом белье, будет прекрасная береговая еда — не галеты, а свежий хлеб, не консервы, а натуральные продукты. Можно будет ходить сколько хочешь, а не топтаться в тесном пространстве, где два человека расходятся с трудом. Наконец, нас, как вернувшихся с победой, ожидает торжественный обед — такие обеды прочно входят в традицию.
Словом, по достоинству оценить все это может лишь человек, пробывший почти четыре недели в стальной закупоренной трубе.
Итак, пробыв двадцать пять суток в море, мы 17 октября произвели в Полярном фурор четырехкратным салютом и ошвартовались в гавани подплава. Я сразу же поспешил на свой дивизион. Командиры, здороваясь со мной, загадочно улыбались, словно состояли в каком-то заговоре. Я не придал этому значения. Но в «каюте» на береговой базе я долго не мог отыскать свой китель — на его месте висел чужой, с четырьмя нашивками капитана 2 ранга. Не сразу мне удалось разобраться, что китель-то мой, только нашивки на нем новые.
