Джеймс Веллард - Вавилон. Расцвет и гибель города Чудес

Этот Томас Герберт, который впоследствии сопровождал Карла I на эшафот, был одним из первых европейцев, посетивших Персеполь и сделавших зарисовки руин, а также некоторых клинописных надписей. К сожалению ученых, которые решили приступить к дешифровке недавно обнаруженных знаков, три строчки, зарисованные Гербертом, не принадлежали к одной надписи. Две строчки были взяты из одной надписи, а третья – из другой. Сами знаки также были воспроизведены с недостаточной точностью; то же можно сказать и о копиях, предоставленных итальянскими и французскими путешественниками. Можно лишь представить, какой переполох вызвала так называемая «надпись из Тарку», которую якобы скопировал Сэмюель Флауэр, представитель Ост-Индской компании в местечке под названием Тарку у Каспийского моря. На самом деле такой надписи никогда не существовало. Сэмюель Флауэр скопировал не надпись, а 23 отдельных знака, которые он считал характерными для клинописи, разделив их точками. Но на протяжении многих лет этот ряд независимых знаков многие исследователи пытались перевести как единое целое, в том числе и такие авторитеты, как Эжен Бюрнуф и Адольф Хольцман. Некоторые даже утверждали, что им это удалось.

Путаница, неразбериха и ошибки конечно же были неизбежны, так как и сам язык, и письменность оставались неразгаданными. Впоследствии выяснилось, что персепольские надписи были сделаны на трех языках, что оказалось важным для дешифровки, возможности которой обозначились на исходе XVIII столетия благодаря работе двух французских ученых – Жана Жака Бартелеми и Жозефа Бошана. Великий датский исследователь Карстен Нибур также заметил, что надписи на оконных рамах дворца Дария в Персеполе повторяются восемнадцать раз и записаны тремя разными алфавитами, но он не сделал очень важный вывод, что вне зависимости от алфавита тексты дублировали друг друга.

Можно утверждать, что до тех пор, пока не были определены языки надписей, все попытки перевести их оставались всего лишь упражнениями по криптографии. Постепенно надписей обнаруживалось все больше, и благодаря находкам Ботта и Лэйярда их количество возросло до сотен тысяч. Около 100 тысяч надписей было найдено в библиотеке дворца Ашшурбанапала; еще 50 тысяч – во время раскопок в Сиппаре; десятки тысяч в Ниппуре, а в Лагаше так много, что утрата около 30 тысяч табличек, разворованных местными жителями и продаваемых по цене 20 центов за корзину, осталась практически незамеченной. Десятки тысяч табличек до сих пор лежат в 2886 известных тутулях, или холмах, возвышающихся на месте древних городов.

Очевидно, литература исчезнувших цивилизаций столь же важна для понимания их обычаев и образа жизни, как и памятники, – пожалуй, она играет даже более важную роль. И ученые, которые занимались необыкновенно трудной задачей по разгадке тайны странных знаков в виде стрелочек, проделали не менее значимую работу, чем копатели, хотя именно последним доставались слава, почет и финансовая поддержка. Это неудивительно, поскольку изучение клинописи начиналось как упражнения по криптографии и филологии, а эти науки не особенно интересны широкой публике. И даже когда профессор Лассен из Бонна в 1845 г. сделал первый приблизительный перевод персидского столбца надписи на великом бехистунском рельефе Дария, внимание на этот факт обратили лишь его коллеги. Обычное пренебрежение публики к таким специалистам приводило порой к тому, что они, в свою очередь, с недоверием и пренебрежением относились к более удачливым коллегам-дилетантам. Ведь они знали, что, пока, например, Лэйярд богател и становился знаменитым, Эдвард Хинкс, пионер в расшифровке давно исчезнувших языков Месопотамии, провел всю жизнь в одном из церковных приходов ирландского графства Даун и единственной его наградой за сорок лет упорного труда стала медаль Королевской ирландской академии. О Хинксе говорили, что «он имел несчастье родиться ирландцем и занять незначительный пост сельского священника, так что, вне всякого сомнения, с самого начала он был вынужден примириться с последующими пренебрежением и безвестностью». О степени почтения, с какой к нему относились даже в ученых кругах, можно судить по единственному выделенному для него короткому параграфу в «Атенеуме», где ему позволили объяснить всего одно из наиболее важных открытий в исследовании ассиро-вавилонского языка. И все же что касается наших знаний вавилонской истории, то Эдвард Хинкс сделал несравненно больше, чем Генри Лэйярд. Ведь на самом деле все те предметы и произведения искусства, которые Лэйярд отослал из Нимруда в Европу, поведали ученому миру мало что нового. Величие Вавилона и его памятников было уже описано Геродотом; о могуществе империи Навуходоносора повествует Ветхий Завет. Сам Лэйярд также почти ничего нового для себя не узнал и даже имя раскопанного им города определил неверно. На самом деле это была не Ниневия, а упоминаемый в Библии Калах (Калху). Его ошибка понятна: ни он, ни кто другой не мог прочитать надписи, которые объяснили бы, что это за город.

За Эдвардом Хинксом последовала череда таких же ученых, которым удалось превратить ассириологию в настоящую науку и в конечном итоге расшифровать загадочные клиновидные письмена на ассиро-вавилонских памятниках. Вполне естественно, что широкая общественность не знала о них и не интересовалась их трудом, так как все их открытия публиковались в малопонятных для рядового обывателя журналах, издаваемых той или иной Королевской академией, и представляли интерес исключительно для специалистов. Вряд ли следует ожидать, что обычного читателя заинтересует следующее открытие Хинкса: «Если первичному согласному предшествует «и» или «у», в то время как вторичный согласный обладает той же характеристикой, что и первичный, и соответствует этому гласному, то следует вставлять «а», либо как отдельный слог, либо как гуну гласного».

Но все же такие на первый взгляд небольшие и незначительные открытия, сделанные сельским священником, проложили дорогу к решению того, что казалось недоступной тайной. Как было замечено в начале главы, человеку с улицы достаточно лишь остановиться перед быками в Британском музее или Восточном институте Чикаго и посмотреть на надписи, которыми покрыты эти чудовища, чтобы осознать все величие задачи, стоявшей перед первыми исследователями вавилонской письменности. Многие ученые вначале даже считали, что неизвестный язык не поддается расшифровке и шансы перевести надписи практически равны нулю. Сам Генри Роулинсон признавался, что все эти трудности приводили его в такое уныние, что он иногда склонялся к тому, чтобы «полностью оставить исследование в крайнем отчаянии и вследствие невозможности добиться какого-то удовлетворительного результата».

Вместе с тем, как это случается при исследовании неизвестных или малоизвестных языков, время от времени появлялись различные любители-энтузиасты, обладавшие, по их собственным заверениям, немалым умом и достаточной ученостью, чтобы предоставить вниманию общественности готовый перевод надписей еще до расшифровки письменности, не говоря уже о синтаксисе и морфологии мертвого языка. Типичный пример таких «ученых» – Уильям Прайс, секретарь сэра Гора Узли, чрезвычайного посла Великобритании и полномочного представителя его королевского величества при персидском дворе в 1810—1811 гг. Уильям Прайс сообщает, что, находясь с посольством в Ширазе, он посетил развалины Персеполя и скопировал «с великой тщательностью» многие из надписей, в том числе и находящиеся на такой высоте, что приходилось использовать телескоп. Далее он пишет:

«Не было никаких деталей, позволяющих узнать, алфавитные это или иероглифические знаки, но они состоят из стреловидных штрихов и похожи на отпечатки на кирпичах, находимых в окрестностях Вавилона».

В примечании Прайс добавляет, что «обнаружив некоторые алфавиты в одном древнем манускрипте, автор питает большую надежду на то, что с их помощью сможет прочитать эти почтенные надписи».

Удивительно, насколько часто в истории науки объявлялись подобные загадочные манускрипты, и, как правило, в самых отдаленных и труднодоступных частях света, причем прочесть их удавалось лишь немногим посвященным. Тем временем Уильям Прайс, приобретя «древний манускрипт» и отвергнув за ненадобностью все правила филологии, представил миру то, что называл «буквальным переводом» вавилонской надписи на глиняном цилиндре:

«Берега алчности могли бы переполниться, возвысься наша тщетность над виноградным камнем, и наша нация, лишенная ножен и разделенная, постыдно подверглась бы опасности под тройной короной.

Это был бы показ голубых бусин и пустого трона. Счастлив человек, который может показать виноградный камень на этом дворе, не разъеденном злом: ибо грехи, свершенные здесь, должны зачесться в великом дворе (небес)…»