Питер Бискинд - Беспечные ездоки, бешеные быки
В фильме есть сцена прогулки Уоррена и Джули по розовому саду большого поместья. Герой одет в модный кожаный пиджак, а у героини ненавистная причёска, которую она окрестила «Я у мамы дурочка». Романтическая музыка заглушает щебетание героев, а послушать то, о чём они говорят, было интересно, потому что Кристи, с характерным резким британским акцентом, отчитывала Битти: «Не ожидала, что ты до сих пор ставишь убогую галиматью. Вот у нас, в Европе, куда ни глянь, все снимают потрясающее кино, того же Фассбиндера, возьми. А ты всё в дерьме валяешься». После тирады она одаривала Уоррена обворожительной улыбкой, словно уста её источали мёд. Битти посмеивался, но его реакция не давала ответа на старый вопрос — а насколько серьёзен он как режиссёр? И только «Красные», его следующий фильм, развеет все сомнения.
По мере того, как росли авторитет и влияние Битти, его болезненная страсть к перфекционизму становилась невыносимой. «Уоррен оказался тем единственным режиссёром, с которым мне пришлось по-настоящему ругаться, — вспоминает Генри. — Ругались много и по пустякам. Например, он мог сказать.
— Только полночь, давайте поработаем ещё пару часиков.
— Да пошёл ты, нам в шесть вставать!
— Нет, тут ещё нужно подработать.
— Не нужно, лучше не будет, да и не надо!
Его беспокойство за результат доводило окружающих до бешенства. Кому понравится фраза: «Не нравится мне 32-й дубль и всё тут!». Актёры выматывались до предела. В последний день работали часов до трёх. Только закончили, все мигом исчезли в ночи и только Уоррен остался сидеть за столом, просматривая отснятые дубли. Ни благодарности, ни спокойной ночи, позволил всем раствориться в пространстве и на том спасибо».
* * *В конце января 1977 года Коппола вернулся на Филиппины, искренне надеясь, что предстоящие несколько недель съёмок станут последними. Элеонора осталась в Сан-Франциско и, как водится, снабдила мужа в дорогу всем необходимым: здесь были кондиционеры воздуха, скатерти, кухонные принадлежности, запас замороженных стейков, вино. Состояние Фрэнсиса беспокоило её всё больше. Не выдержав, она отправила мужу телекс, в котором высказалась о своих опасениях, о том, что, готовя запасы провизии и оборудования, он конструирует собственный Вьетнам, «именно ту ситуацию, которую собирается перенести на экран». В конце она обозвала его ублюдком, а копии сообщения направила Тавуларису Стораро и даже менеджеру производства картины. Фрэнсис был вне себя от негодования. В тот момент, когда его профессиональная карьера висела па волоске, именно жена нанесла предательский удар. Через пять дней, 5 марта 1977 года, у Мартина Шина случился сердечный приступ. Коппола понимал, что стоит об этом узнать в Лос-Анджелесе или Нью-Йорке, как картину прикроют. А если Шин так и не оправится и не сможет продолжить работу, он пропал окончательно и лишится всего на свете. Настоящий ужас охватил режиссёра, когда участники киногруппы стали названивать домой и сообщать о кончине актёра.
Характер Копполы становился всё более эксцентричным. Вот что говорил об этом сам режиссёр: «Жили мы в джунглях, пароду было чересчур много. Добавьте бесконтрольный доступ к слишком большим суммам и дорогому оборудованию. Волей-неволей свихнёшься». Теперь он жил в «Укромной долине», удивительном но красоте курорте в кратере вулкана, дымя «травкой» и за себя, и за потухший вулкан. Несмотря на перемену погоды к лучшему — невыносимая жара спала, уступив место прохладному и сухому ветру, — состояние души не изменилось, юмор по-прежнему оставался «чёрным»: только что уехала Мелисса, а в болезни Шина он винил исключительно себя. Однажды в середине марта Коппола возвращался на самолёте вместе японским шеф-поваром, который должен был приготовить изысканную говядину «кобе». Неожиданно Фрэнсис упал на колени и заплакал — начался эпилептический припадок; он бился головой о стену, падал навзничь, изо рта пошла пена. Пилоту вовремя удалось просунуть между челюстями ремень и Коппола не откусил себе язык. С Линдой Карпентер ему предстояло репетировать сцену гадания на картах «Торо» и сейчас, в бреду, он твердил, что Линда — ведьма, сам он — дьявол, картина — промысел дьявольский, что как нельзя лучше отражает и её название. Он клялся, что видел впереди белый свет и готовился к смерти. Последняя просьба режиссёра касалась окончания фильма — работу за него должен был закончить Лукас. Через пару дней казалось, что Коппола уже в порядке; с собой для показа он даже захватил один из самых своих любимых фильмов «Быть или не быть» Любичича.
Из Сан-Франциско тут же прилетела Элеонора. По словам Синди Вуд, ещё одного «кролика», которая, как и режиссёр, проживала в «Укромной долине», Коппола попросил её рассказать жене о его связи с Карпентер. Молодая актриса так и сделала. После чего Фрэнсис и Элли начали обсуждать варианты развода или раздельного проживания. «Я оказался в ловушке любовного треугольника, устал от всего страшно. Тут и приступ у Марти, и мои деньги на кону, и с женой всё наперекосяк», — рассказывал Коппола. Но на окончательный разрыв он решиться не мог: «Детей я терять не хотел. Знаю, многие идут на такое, а я — не мог. Не такой я человек, чтобы уйти, вычеркнуть из жизни одну семью и завести другую. Никогда не пойду на это, не могу и всё тут». Кончилось тем, что он стоял перед Элеонорой на коленях, гладя сё ноги и приговаривая: «Никогда ничего подобного, никогда».
Годовщина начала основных съемок, 20 марта, прошла в работе, без торжеств и излишеств. На удивление быстро от болезни оправился Шин и к середине апреля уже вовсю работал. Наконец, в начале мая Коппола закончил съёмки на Филиппинах. В середине июня 1977 года он вернулся в Сан-Франциско на самолёте «Би-Эй-Си-111», машине внушительных размеров на 180 пассажиров, раза в четыре больше «Гольфстрима». Выпросил он его у миллионера из Южной Африки, сколотившего состояние на навозе и других органических удобрениях. После 238-ми дней съёмок (в два раза больше, чем снимали «Челюсти») у режиссёра было 250 часов отснятого материала. Возвращение состоялось спустя несколько недель после премьеры «Звёздных войн». Утверждённый первоначально в 13 миллионов бюджет приближался к 30 и продолжал расти. За время работы Фрэнсис по смете задолжал 14 миллионов и потерял в весе около 40 килограммов. «Юнайтед артистс», вбухавшая в проект 25 миллионов, посчитала разумным застраховать жизнь режиссёра на 15 миллионов долларов — по крайней мере, в случае его смерти хозяева оставались не внакладе, а с миллионом в кармане. Коппола язвил, что мёртвый он, оказывается, стоит дороже.
Однако на завершение картины требовалось ещё 10 миллионов. Пришлось задействовать все свои активы — вплоть до дома в долине Напа и будущей прибыли от «Чёрного жеребца», картины, которую при его поддержке снимала Кэролл Баллард.
Коппола намеривался закончить картину как можно быстрее, работая в авральном режиме. Он поделил картину между несколькими монтажными группами, значительно расширив их состав. Места за столом получали даже бывшие няни, а также любое теплокровное существо, переступившее порог его кабинета. Ветераны монтажной службы недоумевали: «Монтаж превратился в тусовку фанов Фрэнсиса!». Что бы ни говорили, а режиссёр дал возможность работать многим подающим надежду специалистам, которым не светило место в кинобизнесе ни в Нью-Йорке, ни в Лос-Анджелесе, потому что они не состояли в профсоюзе. «В профессии я достиг всего только благодаря его чудному безрассудству!» — отмечает редактор звука Джерри Росс.
Тем не менее, депрессия Фрэнсиса практически остановила работу. «Каждое утро в течение трёх месяцев мы приходили на работу, а делать, по сути, было нечего», — говорит помощник режиссёра по монтажу Ричард Кандиб. Осенью несколько человек были уволены, а сам Фрэнсис улетел в Европу на своём «Би-Эй-Си-1П» (В интерьерах салона Тавуларис использовал элементы декора рабочего кабинета режиссёра на земле. Он же разработал и униформу экипажа.) По слухам, в поездке Копполу сопровождала Мелисса.
В октябре Фрэнсис признался Элеоноре, что любит другую женщину. «Эмоции, словно буря, накрыли меня постепенно, — записала она в дневнике. — Волна шла от ног к груди, ударила и опрокинула меня». Коппола сказал, что любит их обеих. «Верить его сказкам было спокойнее, — продолжает Элли. — Точно как у Кэй в финальной сцене «Крёстного отца»: всё было за то, что её муж отдаёт приказы убивать, но, услышав на прямой вопрос ответ «пет», она верит его словам. Так и я все эти годы относилась к маленьким подаркам, запискам, мелочам, что находила после командировок в карманах Фрэнсиса. Чего стоит одна булавка, полученная им на Филиппинах, которую он всегда держал па шляпе — «на удачу»! На мой вопрос он неизменно отвечал: «Элли, она просто друг, она мне очень помогает и для тебя — безобидна». Я верила словам, не принимая во внимание никаких улик. Я боялась правды». Элли вспомнила о судьбе Джекки Кеннеди, которая смогла начать жить по собственному усмотрению только после гибели своего мужа. «Частичка меня ждала, когда Фрэнсис, наконец, оставит меня или умрёт, а я заживу по-своему». Она отпустила его, вышла на кухню и, что было сил, грохнула массивную вазу о стенку.
