Корней Чуковский - Современники: Портреты и этюды

И вдруг Илья Ефимович страдальческим голосом негромко сказал ей:

— Убийца.

И с такою ненавистью посмотрел на нее, словно руки у нее были в крови...

Женщина мгновенно превратилась в разъяренную крысу, и мне насилу удалось увести ее прочь.

Мнения Репина о разных людях, вещах и событиях порою очень круто изменялись, но каковы бы они ни были, он вкладывал в них всю свою искренность. Даже такое, казалось бы, обычное дело, как изменение первоначальной оценки творческой личности того или иного художника, вызывало в душе у Репина бури и страсти.

Характерна, например, история его отношения к финскому художнику Акселю Галлену. Он долго не признавал его большого таланта и резко порицал его в печати.

«Это образчик одичалости художника,— писал он о Галлене в одной из своих давнишних статей.— Его идеи — бред сумасшедшего, его искусство близко каракулям дикаря».

Но через тридцать лет он написал мне о том же Галлене большое покаянное письмо:

«...Я теперь без конца каюсь за все свои глупости, которые возникали всегда — да и теперь часто, на почве моего дикого воспитания — необузданного характера... И вот: Аксель Галлена я увидел впервые (то есть его работы) на выставке в Москве в 1881 году. А был я преисполнен ненавистью к декадентству; оно меня раздражало... как самые нелепые, фальшивые звуки во время какого-нибудь великого концерта... (вдруг какой-нибудь олух возьмет дубину и по стеклам начнет выколачивать в патетических местах...) И вот я, в этаком настроении, наткнулся на вещи Гал-

497

лена в Москве... А эти вещи были вполне художественные... И он, как истинный и громадный талант, не мог кривляться... И этим не кончилось: в «Мире искусства», когда я писал о Г аллене, я даже не представлял хорошо его трудов — так, по старой памяти... А потом, будучи в Гельсингфорсе, я познакомился с его работами... и... готов был провалиться сквозь землю... Это превосходный художник, серьезен и безукоризнен по отношению к форме. Судите теперь: есть отчего, проснувшись часа в два ночи, уже не уснуть до утра — в муках клеветника на истинный талант... Ах, если бы вы знали, сколько у меня на совести таких пассажей!!!»1

Другой столь же заметной чертой его личности была неутомимая пытливость. Стоило очутиться в «Пенатах» какому-нибудь астроному, механику, химику — и Репин весь вечер не отходил от него, забрасывал его множеством жадных вопросов и почтительно слушал его ученую речь. Путешественников расспрашивал об их путешествиях, хирургов — об их операциях. При мне академик Бехтерев излагал в «Пенатах» теорию гипнотизма, и нужно было видеть, с каким упоением слушал его лекцию Репин. Каждую свободную минуту он старался учиться, приобретать новые и новые знания. На восьмидесятом году своей жизни снова взялся за французский язык, который изучал когда-то в юности. Впрочем, отчасти это произошло оттого, что он романтически влюбился в соседку-француженку, ибо, подобно Гёте, подобно нашим Фету и Тютчеву, был и в старости влюбчив, как юноша.

Школа не дала ему тысячной доли тех знаний, которыми он обладал. Невозможно понять, как умудрялся он выкраивать время для слушания лекций и чтения книг.

Еще в семидесятых годах Стасов писал Льву Толстому: «Репин всех умнее и образованнее всех наших художников»2.

Как-то возвращаясь с ним из Питера в звездную ночь, я был удивлен его неожиданным знанием небесных светил. Он называл все созвездия и приветствовал их как старых друзей. Оказалось, что еще в восьмидесятых годах он проштудировал «Беседы по астрономии» Фламмариона и многое запомнил на всю жизнь.

Бывало: в Куоккале вьюга, ветер с моря наметает сугробы.

_________________

1 Письмо от 18 марта 1926 года.

2Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка. Л., «Искусство», 1929, с. 34.

498

Репин, слабый семидесятилетний старик, после целого дня колоссальной работы упрямо шагает на станцию, изнемогая под тяжестью шубы, облепленной мокрым снегом.

Пройдя три километра в гору, он покупает в кассе железнодорожный билет и долго ждет запоздавшего поезда.

— Куда вы?

— На лекцию,— отвечает он с неожиданной бодростью своим мажорным, юношеским басом.— Сегодня в зале Павловой лекция о Древнем Египте.

Ради того, чтобы послушать о Древнем Египте, он истратит четыре часа на дорогу (туда и обратно), вытерпит жестокую давку в трамвае и вернется домой во втором часу ночи.

Его тяга к науке была так велика, что уже знаменитым художником он задумал поступить в университет в качестве простого вольнослушателя. Но это оказалось невозможным из-за тогдашних университетских порядков.

«Здесь (в Москве.— К. Ч.) я было хотел поступить в университет...— писал он Стасову 20 октября 1881 года,— но там, начиная с Тихонравова, ректора, оказались такие чинодралы, держиморды, что я, потратив две недели на хождение в их канцелярию, наконец плюнул, взял обратно документы и проклял этот провинциальный вертеп подьячих. Легче получить аудиенцию у императора, чем удостоиться быть принятым ректором университета!!» 1

Такое страстное было у него любопытство ко всякому знанию, к науке. «Ах, как я люблю ученых!..— восклицает он в своих воспоминаниях.— На меня лично в глуши, где нет образованных людей, нападает безнадежная тоска... Тоска по умным, по ученым лицам»2.

Благоговейно произносил он имена Менделеева, Павлова, Костомарова, Тарханова, Бехтерева, с которыми был дружески близок, и глубоко презирал тех художников, которые до старости остаются невеждами.

Я любил читать ему вслух. Он слушал всеми порами, не пропуская ни одной запятой, вскрикивая в особенно горячих местах.

На все обращенные к нему письма (от кого бы то ни было) Репин считал своим долгом ответить, тратя на это по нескольку часов каждый день. Страстно любил разговоры на литературные и научные темы. Зато всякая обывательская болтовня о болезнях и дрязгах, о квартирах, покупках и тряпках была для него так отвратительна, что он больше пяти минут не

_________________

1 И. Е. Репин и В. В. Стасов. Переписка, т. II, с. 69.

2 И. Е. Репин. Далекое близкое М.— Л., «Искусство». 1944, с. 355-356.

499

выдерживал, сердито вынимал из жилетного кармана часы (на цепочке, старинные, с крышкой) и, заявив, что у него неотложное дело, убегал без оглядки домой, несмотря на все протесты и просьбы собравшихся.

Чтение книг и журналов было его ежедневной привычкой. Каждую книгу он воспринимал как событие и разнообразием литературных своих интересов превосходил даже профессиональных писателей. Это разнообразие сказалось во многих его письмах ко мне.

«Перечитываю Короленко,— писал он мне на восемьдесят третьем году своей жизни.— Какая гениальная вещь его «Т е н и». Я удивлен, поражен и никогда не мог представить себе, откуда у него такие знания греков,— и так универсально! Ах, что за вещь! (С о к р а т, Олимп, граждане Эллады!) Удивительно, непостижимо! Как мог он так близко подойти к святая святых язычества?.. Такие живые портреты: нет, это выше всяких портретов,— это живая жизнь олимпийцев... А его же мелкие жанры! Вот откуда вышел Горький. А помните наши сеансы здесь? Он образец скромности и правды» 1.

И вот отрывок из другого письма:

«На днях Юра дал мне на прочтение «Врубеля» Грабаря. Не ожидал! Прекрасная вещь — умно, интересно и даже с художественностью написано. Браво, Грабарь! И Врубеля мне стало еще жальче и еще жальче. Задастся же вдруг природа обрушиться на такого истинного художника!!! Ах, что это было за бедствие — вся жизнь этого многострадальца!!! Слов нет выразить. И какие есть перлы его гениального таланта!»2

И в третьем письме:

«А я принялся читать Луначарского и удивлен, за что его ругают? А у него очень много интересного в «Критических этюдах», особенно о Горьком... Вообще у него очень много хорошего и большая смелость и оригинальность в мыслях. Вообще в новой литературе теперь так много талантливости, совсем неожиданно. Да, Россия еще жива»3.

И в более позднем письме:

«Е с т ь ч у д о! Это чудо прислал мне Дмитрий Иванович Яворницкий... «Две поездки в Запорожскую Сечь Яценка-Зеленского, монаха Полтавского монастыря, в 1750—1751 годах». Выпишите скорее эту брошюру... Это такой шедевр литературного искусства! Этот монах Яценко уже почти 200 лет назад был экспрессионистом в нашей литературе, и его книжку про-

____________________

1 Письмо от 31 января 1926 года.

2 Письмо от 3 февраля 1912 года. Автором этой книги был не И. Э. Грабарь, а С. П. Яремич.

3 Письмо от 8 февраля 1927 года.

500

чтете не отрываясь. Его небезукоризненная грамота екатерининского времени с невероятной живостью рисует Запорожье... Уверен, что Вы, как и я (старый дид), будете танцевать от радости от писания Яценка-Зеленского»1.

Здесь, в этих случайных отрывках, диапазон его литературных интересов: Луначарский — и старинный монах, характеристика Сократа — и Врубеля.