Альфред Мэхэн - Роль морских сил в мировой истории

До 20 июня западный ветер, неожиданно ставший постоянным, лишал Хьюджеса возможности занять выгодную позицию. Наконец он решил в этот день принять бой и дождаться атаки. Сюффрен атаковал 15 кораблями 18 кораблей противника. Стороны открыли огонь в 4.15 вечера и вели его до 6.30. Они понесли почти равные потери, но английские корабли, покинув место боя и свои войска, вернулись в Мадрас. Сюффрен встал на якорь перед Куддалуром.

Теперь английская армия попала в очень трудное положение. Суда снабжения, от которых она зависела, ушли перед сражением 20 июня и не могли вернуться. Легкая кавалерия султана беспокоила английские коммуникации на суше. 25 июня генерал, командовавший англичанами, писал, что «находится в постоянной тревоге со времени ухода эскадры, учитывая характер господина де Сюффрена и подавляющее превосходство французов теперь, когда мы предоставлены самим себе». Он был избавлен от этого беспокойства вестью о заключении мира, которая была доставлена парламентером из Мадраса в Куддалур 29 июня.

Если оставались какие-то сомнения относительно сравнительных достоинств двух флотоводцев, последние несколько дней кампании устранили их. Хьюджес ссылается на определенное число больных и недостаток воды как причины уклонения от сражения. Однако трудности Сюффрена были не меньшими[179]. И если Сюффрен имел преимущество в виде порта Тринкомали, то это лишь следствие того, что Сюффрен овладел им благодаря превосходству в флотоводческом искусстве и энергии. Простой факт, что он с 15 кораблями заставил 18 английских кораблей прекратить блокаду, освободил блокированную армию, укомплектовал свои экипажи и дал решительный бой, производит впечатление, которое в интересах истины не следует умалять[180]. Вероятно, уверенность в себе Хьюджеса серьезно поколебали его частые встречи с Сюффреном.

Хотя извещение о мире, присланное Хьюджесом Бюсси, опиралось только на неофициальные письма, оно никак не способствовало продолжению кровопролития. Власти, представленные в Индии двумя странами, вступили в переговоры, и 8 июля конфликт прекратился. Через два месяца Сюффрен получил в Пондишери официальные депеши. Заслуживают внимания его высказывания о содержании этих депеш, поскольку они демонстрируют состояние удрученности, в котором он выполнял свою благородную миссию: «Хвала Господу за мир! Потому что в Индии будто бы потеряно все, хотя у нас имелись средства навязать свою волю. С нетерпением жду ваших указаний и искренне молюсь, чтобы мне разрешили уехать. Только война способна помочь перенести некоторые скучные вещи».

6 октября 1783 года Сюффрен отбыл наконец из Тринкомали во Францию, сделав остановки на Иль-де-Франсе и мысе Доброй Надежды. Путь домой сопровождался беспрерывными и искренними овациями. В каждом порту представители различных социальных слоев и стран оказывали ему сердечный прием. Его особенно обрадовало уважение со стороны английских капитанов. Так и должно быть. Никто так очевидно не имеет право претендовать на уважение, как воин. Ни в одном из сражений Хьюджеса и Сюффрена, кроме последнего сражения, англичане не имели больше 12 кораблей, но 6 английских капитанов отдали жизнь в упорной борьбе с этим противником. Пока Сюффрен был у мыса Доброй Надежды, эскадра из 9 кораблей Хьюджеса, возвращавшаяся с войны, стояла на якоре в бухте. Капитаны английских кораблей во главе с отважным коммодором Кингом с Exeter восторженно приветствовали французского адмирала. «Добрые голландцы приняли меня как своего спасителя, – писал Сюффрен, – но среди почестей, которые польстили мне больше всего, ни одна не доставила мне удовольствия большего, чем уважение и внимание, засвидетельствованные здешними англичанами». По прибытии на родину на Сюффрена посыпались награды. Уехав из Франции капитаном, он вернулся контрадмиралом. Сразу же по его приезде король учредил специально и пожизненно для Сюффрена четвертую вакансию контр-адмирала. После смерти адмирала вакансия была упразднена. Эти почести были завоеваны Сюффреном лично. Они были данью его неукротимой энергии и таланту, проявившимся не только в бою, но и в стойкости, не покидавшей его при любом разочаровании и возраставшей по мере требований преодоления непрерывных нужд и несчастий.

Высочайшая целеустремленность – как в ведении всей кампании, так и в отдельных боях под огнем противника – была выдающимся качеством Сюффрена. И, присоединив к ней его ясное и твердое убеждение в необходимости поиска и уничтожения вражеского флота, мы, вероятно, определим главные черты его характера как военного деятеля. Это убеждение являлось светом его путеводной звезды, в то время как целеустремленность – источником его душевной силы. С точки зрения тактики (в смысле проведения учений кораблей, придания единообразия их действиям и маневрам) он, видимо, имел недостатки и, вероятно, сам допускал, с долей раздражения, справедливость критики его в этом отношении. Характеризовал ли он на самом деле когда-либо тактику как прикрытие робости или нет (имея в виду элементарную или эволюционную тактику), в его действиях было нечто, что позволяет верить в это. Такое пренебрежение к тактике, однако, небезопасно даже для гения. Способность кораблей двигаться, соблюдая единообразие и точность маневра, слишком важна для выявления всей силы эскадры, чтобы относиться к ней легкомысленно. Это имеет существенное значение для того сосредоточения усилий, которого Сюффрен справедливо добивался, но которое не всегда заботился обеспечить при помощи предварительных диспозиций. Как это ни парадоксально, но верно, что только эскадры, способные осуществлять регулярные движения, могут позволить себе, временами, пренебрегать такими движениями. А готовности воспользоваться благоприятной возможностью для самостоятельных действий в бою следует ожидать только от тех капитанов, которых привычка к учебным маневрам познакомила с переменными фазами последних. Хоу и Джарвис, видимо, открыли путь успехам Нельсона. Сюффрен слишком многого ждал от своих капитанов. Он заслуживал права ожидать большего, чем имел, но не той мгновенной оценки обстановки и крепости духа, которые, кроме как в редких случаях природной одаренности, достаются только практикой и опытом.

И все же Сюффрен был чрезвычайно крупной личностью. За вычетом всех его недостатков должны остаться героическая стойкость, бесстрашие в принятии на себя ответственности и в столкновении с опасностью, быстрота действий и гениальная безошибочная интуиция. Она побуждала Сюффрена преодолевать косные традиции отечественного флота, добиваться приличествующей ему главной роли – то есть ведения наступательных действий, которые обеспечивают преобладание на море посредством уничтожения вражеского флота. Если бы Сюффрен встретил в своих помощниках таких же ревностных исполнителей, какие были у Нельсона в готовом виде, то не было бы ни малейших сомнений в том, что эскадра Хьюджеса была бы разбита в то время, когда она уступала в численности эскадре Сюффрена (когда к ней еще не подошли подкрепления). А с уничтожением английского флота едва ли можно было опасаться неудачи в принуждении к капитуляции всего Коромандельского берега. Какое влияние оказало бы это на судьбу полуострова или на условия мира, можно только догадываться. Сам Сюффрен надеялся на то, что в результате достижения преобладания в Индии мог последовать славный мир.

Война больше не дала Сюффрену возможности отличиться. Оставшиеся годы жизни он провел в почетной должности на берегу. В 1788 году, с возникновением осложнений в отношениях с Англией, его назначили командовать большим флотом, вооружавшимся в Бресте. Но перед тем как покинуть Париж, Сюффрен неожиданно умер 8 декабря, в возрасте шестидесяти лет. В то время, кажется, не возникало подозрений в том, что он умер не по естественным причинам. Сюффрен был чрезвычайно тучным человеком апоплексического склада. Но через много лет стала циркулировать внешне обоснованная история о том, что его убили на дуэли, случившейся на почве спора о его деятельности в Индии. Его старый соперник в морских сражениях, адмирал Хьюджес, умер в 1794 году в преклонном возрасте.

Глава 13

Капитуляция Корнуоллиса ознаменовала окончание активных военных действий на Американском континенте. Их исход на самом деле был предрешен в тот день, когда Франция решила использовать свою морскую силу для поддержки восставших английских колоний, но, как нередко случается, отличительные черты эпохи суммировались в одном примечательном событии. С самого начала военный вопрос ввиду природных особенностей страны (длинной береговой линии с устьями рек, глубоко вдающимися в сушу, и, соответственно, более легким передвижением по воде, чем по суше) вращался вокруг контроля над морем и выгод этого контроля. Непонимание этого Хоу в 1777 году, когда он двинул английскую армию к Чесапику и Филадельфии вместо оказания поддержки продвижению Бургойна, сделало возможным поразительный успех у Саратоги, где изумленная Европа стала свидетельницей капитуляции 6 тысяч регулярных войск формированиям американских поселенцев (10 тыс. – Ред.). В течение четырех последующих лет, до сдачи Йорктауна, обстановка менялась в зависимости от появления у побережья флота той или иной стороны или от того, взаимодействовали ли английские военачальники со своим флотом или проводили свои операции вне зоны поддержки британского флота. Наконец, в критических условиях все оказалось зависимым от того, французский или английский флот появится раньше и какова будет их относительная мощь.