Маргарет Макмиллан - Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую
Инструкции Грея сэру Артуру Николсону – делегату Великобритании на международную конференцию по Марокко – были простые и прямые: «Конференция по Марокко будет непростой, если не решающей. Насколько я вижу, немцы откажутся признать особое положение Франции в Марокко, которое мы обещали Франции не только признать, но и оказать помощь в его обретении дипломатическими средствами. Если ей удастся получить его с нашей помощью, это будет большим успехом англо-французского союза. Если же ей это не удастся, то пострадает авторитет Антанты, а жизнеспособность его уменьшится. Поэтому нашей главной целью должно быть оказание помощи Франции в отстаивании ее позиции на конференции»[1079].
Конференция открылась 16 января 1906 г. в испанском городе Альхесирасе, расположенном к северо-востоку от Гибралтара. Вскоре после открытия Грея постигло горе: его жена, катаясь в Фаллодоне в рессорном экипаже, запряженном пони, выпала из повозки и умерла от травм. «Я не мог ни о чем думать, – написал он в своих мемуарах, – и мне было не до работы»[1080]. Грей попросил об отставке, но Кэмпбелл-Баннерман ободрил его и попросил остаться на своем посту.
Конференция несколько отвлекла его. К моменту ее начала немцы сумели убедить международное общественное мнение в том, что Германия полна решимости поссориться с Францией[1081]. И ссора была, и к февралю конференция зашла в тупик, очевидно по вопросу, какие иностранные государства будут обучать марокканскую полицию и командовать ею (французы настаивали на том, что это будут они и испанцы, а немцы хотели, чтобы это был международный кондоминиум) и кто станет управлять Государственным банком. На самом деле суть вопроса заключалась в том, кто в конечном счете будет управлять самой страной. «Марокко, – сказал Бюлов, – это вопрос чести для нас, особенно для кайзера»[1082]. Однако Германия все больше и больше оказывалась в изоляции. Ее единственный надежный союзник Австро-Венгрия давила на нее, призывая уступить в вопросе о полиции[1083]. Италия занимала вялую позицию, а ее представитель делал все возможное, чтобы избежать ссоры. Рузвельт от Соединенных Штатов также побуждал к компромиссу[1084]. Николсон следовал полученным указаниям настаивать на поддержке Великобританией Франции. 28 февраля к Гибралтару прибыл большой английский флот, просто чтобы подчеркнуть, какой однажды может стать такая поддержка. Россия, которую немцы все еще надеялись заманить в свой лагерь, твердо стояла за своего союзника – Францию. У русских не было выбора. Их финансы пребывали в плачевном состоянии из-за войны с японцами и продолжающейся революции в стране. Россия очень нуждалась в крупном иностранном займе, чтобы не обанкротиться, и Франция была наиболее вероятным источником такого займа. Французы поставили условие для получения Россией любых займов: она должна оказать им поддержку в Альхесирасе.
К концу марта Бюлов был готов на уступки, несмотря на совет Гольштейна твердо стоять на своем. Договоренность была достигнута 27 марта и сделала Францию главным партнером в организации полиции в Марокко и дала ей решающий голос в новом Государственном банке. Сами марокканцы были ошеломлены; «они думали, что конференция будет похожа на суд, на котором Франции объявят выговор, и страны станут мягко давать советы по проведению реформ»[1085]. И хотя немцы держали лицо, они понимали, что потерпели поражение. У Германии были основания настаивать на международном управлении Марокко, а события на международной арене в предыдущие месяцы шли в ее пользу, однако неумелая немецкая дипломатия не воспользовалась этими преимуществами. Бюлов и Гольштейн попытались сделать то, что сделал бы Бисмарк, – держал бы потенциальных врагов порознь и строил отношения со всеми, но они не обладали его талантом. Гольштейн снова пригрозил своей отставкой, и на этот раз Бюлов сманеврировал так, чтобы его отставка была принята. Так закончились пятьдесят лет службы Гольштейна на благо Германии. В оставшийся год жизни он был одинок, озлоблен и беден (потерял деньги на спекуляции), но изо всех сил старался дергать за ниточки из-за кулис. Он убедил самого известного в Германии журналиста Максимилиана Хардена выступить с нападками на фаворита кайзера Ойленбурга, которого Гольштейн давно подозревал в снисходительности по отношению к Мадриду, и, по крайней мере, получил удовлетворение, видя, как Ойленбурга, об виненного в гомосексуализме, таскают по судам и изгоняют из ближнего окружения кайзера. Собственное положение Бюлова в глазах кайзера пошатнулось из-за Марокко и распространившихся слухов о его грядущем увольнении. Во время апрельских дебатов в рейхстаге по вопросу конференции в Альхесирасе канцлер потерял сознание и был вынужден надолго покинуть Берлин для выздоровления[1086].
Сам кайзер был подавлен. Он всегда противился тому, чтобы делать Марокко причиной войны, так как, по его мнению, обстановка в Германии была слишком опасной. Социалисты планировали крупные демонстрации на январь 1906 г., чтобы выразить протест против существенных ограничений избирательного права при выборах в прусский парламент. В канун Нового года он написал паническое письмо Бюлову: «Сначала «укоротите» социалистов, обезглавьте их и сделайте безобидными – в кровавой бане, если необходимо, а затем начинайте войну за границей. Но не раньше и не одновременно»[1087]. Столкнувшись с враждебной коалицией романоговорящих стран – Франции, Испании и Италии под руководством Великобритании, Германия временно вытеснила «желтую опасность» из мыслей кайзера. В одном из комментариев на полях протокола он посетовал: «У нас больше нет друзей, а эти бесполые пережитки этнического хаоса, оставшиеся после Рима, ненавидят нас от всего сердца»[1088].
Оглядываясь назад, пугаешься, видя, с какой готовностью страны, вовлеченные в марокканский кризис, ожидали войну. Грей, например, сказал своему другу Холдейну, что получает много сообщений о том, что Германия планирует напасть на Францию весной 1906 г., тогда как Бюлов в Берлине ожидал того же самого от Франции и Великобритании[1089]. В правящих кругах Германии были и такие, которые всерьез рассматривали превентивную войну. В конце концов, недавний успех Японии в войне с Россией показал, что нанесение удара первым сработало. Шлифен, который трудился над последними строками своего плана перед уходом на пенсию, вполне мог порекомендовать превентивную войну с Францией, и наверняка другие высокопоставленные военачальники были только за[1090]. Начальник пресс-бюро в министерстве иностранных дел в декабре 1905 г. получил от своего вышестоящего начальства меморандум, в нем его предупреждали о возможности того, что конференция в Альхесирасе вполне может поставить Германию в положение, в котором она либо утратит авторитет в глазах всего мира, либо начнет войну: «Такой конфликт весной здесь ожидают многие, и многие его желают»[1091].
Несмотря на надежды немцев, Россия оставалась верной союзу с Францией. Как только конференция закончилась, Раймон Пуанкаре, тогдашний министр финансов, сказал русскому послу в Париже, что переговоры о займе могут возобновиться. Представитель правительства России 16 апреля подписал договор на огромный заем с консорциумом банков, возглавляемым французскими банками, который обеспечивал половину финансирования. «Он говорил об услугах, оказанных в Альхесирасе, – сказал Пуанкаре, – тоном, который почти привел меня в замешательство. Он пожаловался на требования французских банков, которые, надо признать, довольно алчные»[1092]. Совершив близорукий шаг, правительство Германии запретило немецким банкам участвовать в любых российских займах в отплату за Альхесирас; «…они не получат от нас ни гроша!» – сказал кайзер[1093].
Новая дружба между Великобританией и Францией прошла первое испытание и стала в результате значительно крепче. В 1908 г. в Лондоне открылась франко-британская выставка для празднования «сердечного согласия». «Это находчивое и очаровательное выражение, – гласил английский путеводитель, – всеобщее принятие которого среди нас является тонким комплиментом французскому языку и подразумевает больше, чем оно выражает. Оно означает взаимную высокую оценку и добрую волю, общие цели и интересы; оно охватывает чувства, взаимопонимание и практические отношения…»[1094] Делькассе и Пол Камбон, безусловно, думали, что оно охватывает больше, что англичане в какой-то момент предложили им оборонительный союз[1095]. Англичане, по их мнению, избежали принятия на себя жесткого обязательства, но признали, что союз стал еще теснее. Грей написал в разгар тупиковой ситуации в Альхесирасе: «Если начнется война между Францией и Германией, нам будет очень трудно не втянуться в нее. Антанта, а еще больше постоянная и подчеркнутая демонстрация теплых отношений (официальных, муниципальных, в сфере военно-морского флота, политике, торговле и прессе) породили во Франции веру в то, что мы поддержим ее в войне. В последнем сообщении от нашего военно-морского атташе в Тулоне говорилось, что все французские офицеры считают это само собой разумеющимся в случае войны между Францией и Германией из-за Марокко. Если французов постигнет разочарование в своих ожиданиях, то они никогда нас не простят».
