Василий Стенькин - Под чужим небом
Таров возвратился в Харбин. Естественным следствием крушения планов и надежд эмигрантов были растерянность и общее уныние. В высших кругах белой эмиграции с новой силой вспыхнули склоки, раздоры, грызня. Семенов все время отсиживался на своей даче в Дайрене, в Харбине почти не показывался.
Таров стал было подумывать о том, что не пора ли попроситься домой. Правда, даже Казаринову он не открывал своих беспокойных дум.
Но развернулись новые события...
По соседству с Таровым жила семья Батуриных: Мария Васильевна — вдова каппелевского офицера, погибшего под Иркутском, ее восемнадцатилетний сын Ростислав и четырнадцатилетняя дочь Нина. Славку привезли в Харбин, когда ему было лет пять-шесть. Он вырос на глазах Тарова. О родине Славка знал по рассказам матери и других эмигрантов. Рассказы эти были не всегда объективными и не очень честными. Что-то подсказывало мальчику, что верить им нельзя. Он тянулся к Тарову, ожидая услышать от него что-то другое. Но Ермак Дионисович не мог открыть всей правды и все же старался зародить и сохранить у Славки добрые чувства к России.
Однажды Таров, мучаясь бессонницей, вышел на крыльцо и закурил. Был тот предрассветный час, когда ночь не ушла, а утро еще не наступило. На ветвях каштанов лежал иней. По Конной улице, воровски озираясь, бежал Ростислав. Увидев Тарова, он оторопело остановился и поздоровался, еле сдерживая одышку. Вид у него был растерянным и напуганным.
За несколько дней до этого Таров видел Ростислава в форме «Российского фашистского союза» — черной косоворотке, с черепом и скрещенными костями на рукаве. Тогда он огорчился и посчитал себя виноватым в том, что не смог уберечь парня от фашистской заразы. И вот сейчас подумал, не выполнял ли Славка поручения союза. Он присел на перила крыльца и окликнул Ростислава.
— Ты откуда? Такой вид, будто убил кого-то. — Таров знал: если человеку высказать тяжелое обвинение, он обязательно станет оправдываться и раскроет правду. Славка молчал.
— Чего молчишь?
— Боюсь... Тут такое дело, Ермак Дионисович.
— Ты что, перестал доверять мне?
— Ладно, расскажу. — Ростислав по-мальчишески тряхнул рыжими кудрями. — Только дайте слово, что сохраните тайну...
— Разумеется, — сказал Таров и подумал: «Еще совсем мальчишка, все игра для него». Но игра оказалась не такой уж безобидной.
— Сегодня поджигали вагоны на Бензянском вокзале.
— Зачем?
— Не знаю.
— А вчера? — наугад спросил Таров.
— Вчера стреляли холостыми патронами по машинам с японскими флажками.
— Почему по японским? По другим тоже стреляли?
— Нет, только по японским, так приказал Константин Владимирович.
— Родзаевский?
— Он и Лев Павлович...
— Какой Лев Павлович?
— Ну, Охотин, помощник Родзаевского... Некоторые кидали гранаты без взрывателей в дома, где живут японцы, а то просто вели пальбу из винтовок в Фуцзядяне[3]...
— А хорошо платят, что ли?
— Платят? Пустяки. По пять даянов за ночь.
— Да, не густо... Нравится тебе у них?
— Приветствие нравится: «Слава России!» Они не только языки чешут, что-то делают.
Уснуть в ту ночь Тарову не удалось. Едва задремав, как был разбужен лязгом гусениц о булыжную мостовую. Ермак Дионисович сунул ноги в расшлепанные тапочки, подошел к окну, раздвинул ситцевые занавески. По улице с грохотом ползли танки и тупорылые грузовики. В машинах сидели японские солдаты, в руках винтовки с примкнутыми плоскими штыками. Над городом кружились самолеты. За ними опускались тысячи листовок, летели, как бабочки, трепеща крыльями. Воззвания появились на заборах, на стенах домов. В них говорилось, что народ Маньчжурии восстал против самозванного правительства Гоминьдана и пожелал создать свое независимое государство Маньчжоу-Го. Японское императорское правительство, руководствуясь чувством гуманности и глубочайшего уважения к народу, решило оказать ему помощь в достижении благородных стремлений.
«Значит, весь этот спектакль со стрельбой, гранатами, поджогами японцы разыграли сами: им нужен был предлог», — думал Таров, сопоставляя рассказ Ростислава и развернувшиеся события.
Позднее он узнал, что провокационные действия были организованы японцами и в Чанчуне, и в Цицикаре, и в других китайских городах.
Всему миру известен «мукденский инцидент». В одну из сентябрьских ночей японцы разрушили железнодорожное полотно и облыжно обвинили в этом китайцев. Так был создан предлог для ввода войск в Северо-Восточный Китай.
В газетах «Харбинские новости», издававшейся японцами для белогвардейцев, в белогвардейских листах появились портреты последнего отпрыска цинской династии Пу И, который был объявлен верховным правителем Маньчжоу-Го. Японские советники осуществляли фактическое руководство страной, вводили и утверждали оккупационный режим...
В судьбе Тарова произошел крутой поворот.
В середине мая его с утра вызвал атаман. Такое случалось редко. Обычно Семенов появлялся в войсковом управлении поздно. Правда, Таров заметил, что после вторжения японских войск в Маньчжурию хлопот у атамана прибавилось.
Семенов что-то писал, низко склонившись над столом. У него была небольшая близорукость, но очками атаман не пользовался.
— А, студент, садись. Сейчас...
По обращению Ермак Дионисович догадался: предстоит важный разговор. Странно, но в таких случаях Семенов почему-то называл его не по фамилии, не по званию, а этим шутливым прозвищем, оставшимся от их петроградской встречи. Семенов сосредоточенно думал, его густые подвижные брови то взлетали, то сдвигались, и тогда на переносице обозначалась глубокая складка.
— Как поживаешь, студент? — спросил Семенов, отрываясь от бумаг.
— Терпимо, ваше превосходительство!
— Сиди, сиди... Есть разговор. — Он откинулся к спинке стула. — Я, однако, повторю слова, сказанные когда-то в «Метрополе». Мне опять понадобился умный бурят...
Семенов задумался на секунду и, задержав взгляд на лице Тарова, добавил:
— На очень ответственное дело... Только ты можешь, другого человека у меня нет... Хочешь побывать в родных местах?
— Я считал себя полезным здесь, ваше превосходительство, при вас... — Такое предложение со стороны атамана Таров ждал, обсуждал различные варианты с Казариновым. Но Центр считал пока нежелательным возвращение Тарова на родину. Там рассчитывали переключить возможности Тарова на выяснение японских планов: давно уже знали, что Япония рассматривает Маньчжурию, как плацдарм для нападения на Советский Союз.
— Не скрою, капитан, я доволен тобою, и мне жалко расставаться. Но интересы дела превыше всего. Сейчас там ты нужнее. Другого человека у меня нет, — повторил Семенов. — Надо помочь нашим людям на родине, напомнить о нас, подтолкнуть... Потом поговорим подробно...
— Позвольте, ваше превосходительство, подумать день-два. — Таров понял, что отказаться он не сможет. Надо прямо доложить об этом Центру. Ермак Дионисович, наверное, и себе не признался бы в том, что в эти минуты на донышке сердца теплилось радостное чувство. Очень хотелось побывать на родной земле.
— Думать не запрещаю, а отказываться не советую. — Семенов встал, всем видом своим показывая, что считает дело решенным. Таров тоже поднялся.
— Сегодня у нас вторник? — спросил атаман. — Так вот, о своем согласии доложишь в четверг. Тогда поговорим и о цели твоей миссии...
Когда Таров вышел из кабинета, Семенов попытался вернуться к незаконченному документу, но не мог. Шпионская миссия Тарова, должно быть, напомнила атаману о том, как унизительна связь его самого с начальником Дайренской ЯВМ[4] капитаном Такэокой. Генерал-лейтенант русской армии, атаман казачьего забайкальского войска и вдруг... Каждый месяц Такэока вручает ему тысячу иен и всякий раз требует расписку в получении этой ничтожной суммы...
И Семенов с горечью вспомнил выступление перед американским судом генерала Грэвса в апреле двадцать второго года. Грэвс говорил, что по его предположению, Семенов, задерживая поезда на станции Маньчжурия, отобрал у пассажиров ценностей не меньше, чем на четырнадцать миллионов рублей. «Если бы сохранились эти миллионы, — думал атаман, — я не позволил бы Такэоке унижать меня грошовыми подачками. Все ушло на содержание войска».
Эти воспоминания покоробили атамана, он чертыхнулся.
Таров попросил доктора срочно информировать Центр о сложившемся положении. В воскресенье Михаил Иванович сообщил: выезд разрешен.
В назначенный день и час Семенов и Таров пришли в японскую военную миссию. Их принял начальник отдела подполковник Тосихидэ. Прижав ладони к коленям, он отвешивал поклоны гостям и преданно улыбался. Когда были закончены взаимные приветствия, расспросы о жизни и самочувствии, уселись на коврики возле низкого столика. Тосихидэ поблагодарил Семенова за помощь и содействие, которое он оказывает японской военной администрации.