Дмитрий Урнов - Кони в океане
Правда, не все так ясно было с самого начала. А именно, что в Англию и — на бега. Веками англичане признавали исключительно скачки. Разница — верхом или в экипаже,[8] но дело, конечно, не в технических тонкостях, а в традициях. «Привычки тори и скачек», даже Герцен так отзывался об английском консерватизме. И вдруг у англичан рысаки вместо извечных скакунов! Американские ковбои, как оказалось, вовсе не конники, так что ж теперь, может быть, и англичане не скаковой народ? Уж не ошибся ли кто? А то был случай, в Трансторге перепутали накладные, и целый состав лошадей, предназначенный в Италию, заблудился и вместо Рима попал в Париж, а там лошадей этих съели, естественно, — ведь французы едят и лошадей и лягушек… Нас, положим, не съедят, но… но пошлют: «Куда это вы с рысаками? Где же это видано, чтобы в Англии были бега!»
Смятению наших чувств соответствовал шторм на всем пути, пока мы, недоумевая, держали парадоксальный курс с беговыми лошадьми в страну скачек. Волны и ветер с таким видом, будто знают, что и зачем делают, били и трясли пароходик-скотовоз. Нас миновал торговый корабль «Тауэр». Он возвышался над волной, с надменным видом отшвыривая валы.
Лошади приуныли. Прежде они оживленно ржали, перекликались, заводили знакомства, иногда ссорились и били с визгом по стойлам. А в открытом море им пришлось пошире расставить ноги и держаться, чтобы не упасть и не побиться. Только Мой-Заказ еще действовал: дергал за рептух (сетку с сеном), стараясь развязать узел. Я крикнул; жеребец повернул ко мне морду и взглянул на меня с выражением: «Ну что? Уж и подергать, уж и поразвязывать нельзя!»
Наружу было страшно посмотреть. Палуба вставала дыбом. Первой сушей, которую мы за морем увидали издалека, был шведский остров Борнхольм, описанный Карамзиным и упомянутый Пушкиным. Карамзин говорил о грозных скалах, о кипящих потоках, стремящихся в море. Стало быть, он проходил от острова гораздо ближе нашего. Мы же в капитанский бинокль могли внятно разглядеть только игрушечные домики по берегу.
Передохнули мы в Кильском канале, а как только вышли из канала, море опять ударило в наш пароход.
Судить, как мы движемся, можно было по листам карты, которые сменялись на капитанском столе на мостике примерно через каждые четыре часа. Я заглядывал в ящик стола и видел, что листов еще порядочно. Ночь была удивительно темная. Мы слушали по радио голос, который спокойно сообщал: «По Балтике шторм… шторм… шторм…»
Справа, должно быть где-то у самого горизонта, вспыхнуло и пропало зарево. Потом еще и еще раз.
— Видели? — и вахтенный штурман с каким-то странным взглядом ждал ответа.
— Что это? — я, конечно, не мог знать.
— Гельголанд, — произнес он, выпрямившись, и оттого, вероятно, мне показалось, что со скорбной торжественностью.
Остров Гельголанд — отсюда фашистские самолеты поднимались на Москву.
Огонь методически возникал на горизонте.
— По Балтике, — не прекращался бесстрастный голос, — шторм… шторм…
Впрочем, в Темзу, где не чувствовалось колыхания, мы вошли по-домашнему. Пахло рекой — тоже по-домашнему. Гриша Гришашвили, пролежавший все плаванье с зеленым лицом в трюме, а теперь, имея вид «Ну, что за Англия?», хозяйски выступал по палубе. Был воскресный день и к тому же еще отлив. Вот почему не могли мы разгрузиться у причала Грейвс-Энд, где некогда садился на борт корабля Карамзин. Бухнул якорь, все затихло на ночь, только из трюма доносился стук копыт, и по очереди мы кричали туда страшными голосами:
— Сто-оять!
Утром явилась таможня. Надо было видеть лицо чиновника, когда он узнал, каков груз. О страсти англичан к лошадям спрашивают «Как у нас футбол?». О нет! И у англичан футбол, а главное, что такое сто лет футбола, когда Шекспир писал о «схватках скакунов, что легче и быстрее, чем песок, гонимый ветром»?[9] Скачки в Англии не спорт, а ритуальное действо. Таможня спускалась в трюм, как к причастию.
Чиновник снял фуражку и поклонился уставившимся на него мордам. А когда Тайфун потянулся губами к плешивой голове, англичанин с готовностью подставил ему темя, приговаривая:
— Прошу вас! Поцелуйте меня, если вам этого хочется!
Каждого жеребца он потрепал по шее и так уж, как само собой разумеющееся, спросил:
— На скачки?
— Н-нет, на бега…
Ехали мы поездом, плыли пароходом, всю Англию пересекли в автофургоне от Лондона до Уэльских гор и все время сомневались, туда ли едем?
В пути, конечно, каждый был нам рад. Лошади! Просили и посмотреть, и погладить, спрашивали, кто самый лучший.
— Спросите, кто самый ленивый, — толковал Катомский, — я вам сразу скажу: Тайфун. Кто хитрый? Померанец. А избалован кто больше всех? Эх-Откровенный-Разговор. Замолчи, с-скотина! — тут же кричал он страшным голосом, потому что Эх-Откровенный-Разговор, для краткости. — Родион, желая, видимо, подтвердить данную ему аттестацию, начинал капризно долбить копытом.
В дороге были мы как дома. Достаточно копыт, хвоста, и, увидев их, какая бы ни была там кровь, рысистая или скаковая, всякий заговаривал с нами по-свойски. Один инженер из Манчестера увлекся беседой настолько, что опоздал к поезду, и, когда мы стали ему сочувствовать, только рукой махнул: «Бросьте! Это просто приятно, позабыть обо всем на свете за разговором о лошадях». Но вот таможенник, человек бывалый, услыхав «рысаки», взглянул так, будто обнаружил у нас контрабанду. А мы и сами не вполне понимали, как это в Англию и на бега: все равно что среди католиков проповедовать ислам.
Но сомнения наши в конце концов рассеялись, хотя и в самый последний момент, уже у ворот ипподрома, когда мы прочли афишу: «Новое в Англии! Бега по пятницам и субботам». Потом стояло: «Британская ассоциация рысистого спорта», а еще ниже — «Признана в США».
Наши лошади в Англии первым делом подстилку съели. Не сено и не овес, а — солому.
— Позор! — сокрушался Гриша Гришашвили. — Что теперь о нас подумают?
Подумали такое, что нам и в голову не могло прийти.
— Зачем же, — спрашивают, — вы каждый день денники отбиваете?
«Денники отбивать» — стойла убирать, и у себя дома мы это действительно делаем каждый день, но здесь лошади сами все «убрали», только местные наши хозяева поняли исчезновение соломы по-своему.
— Что ж вам, соломы жалко? — Гриша им так и сказал.
— Соломы сколько хотите, но ведь это лишний труд!
«По-ихнему и лошадей чистить лишний труд», — ворчал Гриша, потому что чистки у англичан в самом деле не видно было.
А мы надраивали своих жеребцов, как положено, три раза в день и — вновь вызвали недоумение. «Что это вы? Бросьте!» — кажется, хотели нам сказать. Настолько вмешиваться в наш распорядок, конечно, не решались, однако это можно было ясно прочесть у них по глазам.
Высказаться прямо мешала спортивная этика. Все это секреты. Если спор на финише решает даже вес подков, то каждый жест в священнодействии вокруг спортивного коня имеет значение таинства.
«А вдруг вся суть в подстилке и в неустанной чистке?» так, возможно, думали они. «Чистить не чистят, а грязи не видать и до чего резво едут!» — вот что озадачивало нас.
В обращении с лошадьми англичан, казалось бы, учить нечему, однако они всеми силами хотели заглянуть в нашу конюшенную «кухню». И не только в конюшенную, но и прямо так, без кавычек, в кухню, в тарелку к нам. В борьбе за приз не только тяжесть подков играет свою роль, но и вес наездника.
«Как же они выдерживаются?» — символом этого вопроса осталась в памяти у меня фигура управляющего ипподромом. «Выдерживаться» — это на конюшенном языке означает сохранять нужный вес, и пришлось управляющему немыслимо изогнуться ради того, чтобы и британской вежливости не нарушить, и на обед наш посмотреть.
Посмотреть, что мы едим, можно было, войдя в наше жилье, «караван». Однако нужен предлог, чтобы войти. Ведь первое правило вежливости: не лезь, куда не просят! Можно, как бы невзначай, проходя мимо, сказать «Здравствуйте» и заскочить в гости. Но «Здравствуйте» вполне получалось через окно. Управляющий приветствовал нас с улицы в то время, когда мы орудовали ложками, и между прочим потянул носом. Разглядеть наше меню ему все-таки не удалось. Он собственному носу не поверил. Тогда он появился в дверях и заявил: «Погода прекрасная, не правда ли?» И — слегка приподнялся на цыпочках. Увидел наше пиршество и не поверил своим глазам. Пришлось ему ступить на две ступеньки повыше со словами: «Прилив еще, кажется, не начинался…» Держась прямо, как королевский гвардеец, и продолжая беседу про прилив, управляющий скосил глаза на нашу трапезу. По лицу его можно было прочесть: «Так, так… Подстилку меняют каждый день, чистят трижды, а сами лапшу с мясом лопают. Оригинальный тренинг!»
