Густав Шпет - Комментарий к роману Чарльза Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба»
ЧАСТЬ 18
Фабричная система
Реорганизация сельского хозяйства и сосредоточение крупных земельных владений в руках небольшого количества богатых лордов совершались в Англии в XVIII веке еще до появления на селе машин. К этому землевладельцев побуждало, с одной стороны, увеличение сбыта хлеба и продуктов деревенской кустарной и мануфактурной промышленности за границу, а с другой стороны — стремление усилить свое политическое влияние в парламенте, так как лорд имел возможность посылать в палату общин угодных ему представителей своих владений. Раньше крестьяне и мелкие земельные собственники пользовались не только лично им принадлежащею землей, но также общинными земельными пустошами, на которые могли выгонять скот и которые они частично обрабатывали даже под засев. Лорды скупали земли у мелких землевладельцев и в то же время добивались через парламент права производить нарезанье общинных земель, в результате чего получали возможность присоединять к своим владениям и огораживать лучшие участки, а мелкие владельцы или вовсе разорялись, или оттеснялись на худшие. Количество безземельных, а затем и бездомных сельских рабочих сильно росло и вскоре переросло спрос на них. Цены на хлеб поднимались и поддерживались на высоком уровне правительством, представленным теми же землевладельцами, а цены на рабочую силу, напротив, падали благодаря разного рода уловкам, к которым прибегали наниматели. Так, например, в силу существовавшего закона о бедных, при недостаточном заработке семьи ее поддерживал приход; наниматели пользовались этим для снижения заработной платы и отсылали нуждающихся к приходу.
Кроме того, что помощь нуждающимся ложилась на приходы бременем, заставлявшим их снижать пособия, рабочие, оторванные от земли и дома, постоянно кочевали с места на место. Таким образом, они выбывали из своего прихода, а напрашиваясь в чужие, обременяли их и входили в столкновение со своими товарищами. Работавшие без ограничения времени, голодные, раздетые и лишенные минимально сносного жилья, люди приходили в отчаянье и бешенство. Когда введение машин в сельском хозяйстве уменьшило спрос на сельскохозяйственных рабочих, положение их ухудшилось до степени, где кончается даже рабское терпение. Правда, развитие индустрии позволило многим из них бросить поля и перейти на постоянную работу в города, на фабрики, но и там вместе с ростом производительности спрос на рабочие руки катастрофически падал, и положение фабричных рабочих было не лучше положения их сельских товарищей. Промышленный кризис и неурожай 1816 г. поставили рабочих города и деревни уже не перед угрозой привычных для них голодания и нищеты, а перед угрозой голодной смерти.
Уже само введение машинного производства и сокращение в связи с этим количества занятых в данном производстве людей вызвало реакцию со стороны рабочих, выразившуюся в разрушении машин. После 1816 г. эта форма протеста повторяется в более широких масштабах, и к ней начинают прибегать также сельскохозяйственные рабочие, доходя до поджогов сложенного в скирды или собранного в житницы хлеба. Выход из кризиса на время приостановил это неорганизованное движение, тем более что против него были приняты суровые меры (Шесть актов; ч. 21), но к концу 20-х годов, в период второго кризиса, оно возобновилось с еще большей силой.
Тем временем новая экономическая система окончательно утвердилась, и Англия стала первым государством крупной и развитой индустрии. Отношения между рабочими и предпринимателями определились и вылились в систему, которая получила в Англии название фабричной. В узком смысле, как простое понятие «фабричная система» означала систему промышленности, основанную на применении машинного производства, но за этим формальным понятием скрывается сложный социально-исторический смысл, который давал основание современникам говорить о «проклятии фабричной системы». Роберт Пиль-старший (отец знаменитого министра Роберта Пиля; ч. 22), сам крупный фабрикант, дал такую характеристику «фабричной системы»: «Использование бедных в работе, — говорил он (в 1816 г. перед парламентской комиссией), — без разбора и ограничения будет иметь для будущего поколения последствия столь серьезные и печальные, что я не могу без ужаса о них подумать, — великие деяния британского гения, благодаря которым машины наших фабрик доведены до такой степени совершенства, из благодеяния для страны превращаются в самое грозное проклятие».
Пиль как будто становится на точку зрения неорганизованных рабочих, направивших свой разрушительный гнев на бездушные машины. Но действительный смысл «фабричной системы» и, следовательно, проклятие ее заключалось не в машинах. Принципом развития промышленности была признана свобода. Ее толкование и составляло действительный смысл системы. А свобода эта понималась по-разному применительно к предпринимателю и применительно к рабочему. Где предпринимателю была предоставлена свобода нанимать, эксплуатировать и рассчитывать рабочего, там на долю рабочего оставалась только свобода выбора между скорой смертью от голода или медленным умиранием от того же голода, болезни и дегенерации. Законы 1799 и 1800 гг. карали всякое объединение рабочих, которое добивалось увеличения заработной платы или уменьшения рабочего дня. Закон о запрещении рабочих союзов был введен со специальной целью гарантировать свободу промышленности, но вот как характеризует его один из историков английского права: «Единственная свобода, о которой тут заботились, была свобода предпринимателя от какого бы то ни было принуждения со стороны рабочих».
Когда в 1824 г. удалось убедить парламент в том, что для процветания промышленности действительно должна быть предоставлена какая-то свобода и рабочим, вышеупомянутый закон был отменен. Но лишь только рабочие начали организовываться и провели первые стачки, в парламент полились жалобы предпринимателей, и в следующем же году новый закон был скорректирован в пользу последних. Право на объединение и выработку общих требований у рабочих не отнималось, но запрещалось «принуждать» товарищей к совместным выступлениям или преследовать нежелающих подчиняться общему решению. Кара за нарушение запрета была очень сурова, вплоть до каторжных работ. На деле простой разговор о необходимой солидарности рабочих мог быть подведен под действие этого запрета.
Результаты так понимаемой «фабричной системы» сказались быстро. Заработная плата понижалась, питание и жилищные условия рабочих ухудшились до крайней степени: питались едва ли не отбросами, жили в сырых, нетопленных подвалах, где спали вповалку мужчины, женщины и дети, здоровые и больные всеми возможными болезнями. Люди обессиливали, тупели, развращались, дегенерировали, становились преждевременными инвалидами и идиотами. В погоне за более дешевой рабочей силой фабриканты стали заменять мужской труд женским, — жена или дочь рабочего невольно выступали конкурентами мужу и брату, и нередко именно на женщину, с ее пониженным заработком, падало бремя содержания целой семьи.
Но скоро и женский труд показался препринимателям дорогим: к машинам начали приставлять подростков и детей. Более того — дети были поставлены в условия конкуренции. Дело в том, что как ни безвыходно было положение рабочих, они старались не отпускать детей на фабрики — и ради устранения конкуренции, и по побуждениям простого родительского и человеческого чувства. Началась погоня за «свободными» детьми — за сиротами, содержавшимися на средства приходов, приютскими детьми. Под предлогом приучения к машинам их заставляли трудиться без ограничения времени, до истощения сил, брали и на дневную и на ночную работу. Их пища была той же, что у домашних животных, платье на них — отрепье; не только о своем жилище, но и о своей койке не приходилось помышлять там, где нора, освобожденная ушедшим на смену, тотчас занималась притащившимся от станка, засыпавшим на ходу жалким подобием человеческого дитяти. Медицинский надзор приходил сюда только затем, чтобы исследовать физические силы такого существа, определить его бо́льшую или меньшую пригодность для работы, — в тех случаях, когда из нескольких кандидатов можно было выбрать лучших. Но зато, когда их не хватало, их можно было привязать к машине веревкой такой длины, какая позволяла эту машину обслуживать, или заковать в ножные кандалы. Если положение взрослых рабочих было «похоже» на положение черных рабов, то положение детей только тем отличалось от положения негров на южноамериканских плантациях, что ребенок физически слабее взрослого. Насколько широко было распространено такое рабство белых в Англии начала XIX века, каковы здесь пределы «наилучшего» и «наихудшего», какие в них количественные отношения (вопросы, постановкой которых буржуазные историки хотят смягчить ужасную картину) — не столь важно для понимания того, в чем суть и смысл так называемой «фабричной системы», системы эксплуатации!
