Лариса Алексеева - Цвет винограда. Юлия Оболенская и Константин Кандауров
‹…› Приехал сегодня Толстой и завтра просит меня для разговора. Я не хочу путаться, но мне невольно придется слушать все, что он будет говорить. Я почти уверен, что у Маргариты нет к нему серьезного чувства, а потому все это расстроится. Он стал невероятно худ от поездки и опять скоро едет. Спасибо, дорогая, за последнее письмо, в нем столько тепла и чувства. Верь, дорогая, что пройдет зима, и если ты не разлюбишь, то получишь старую калошу. Я так хочу быть твоим. Будь здорова и береги себя, т. к. много надо сил возиться с такой рухлядью, как твой покорный слуга. ‹…› Был у Пра и отвел душу в разговоре о тебе. Было ужасно хорошо! Будь покойна, милая, и береги себя для меня, которому ты нужна, как солнце. ‹…› Твой портрет висит в раме и всем очень нравится, я подолгу сижу перед ним и нахожу еще новые красоты. ‹…›[86]
21 сентября 1914. ПетроградЮ. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову‹…› Бедный Ямбо, если правда ты думаешь, что серьезного чувства к нему нет, – вот и все к его услугам, и легче ему, чем тебе, быть свободным, а счастья нет. Ведь если даже она согласится, то будет ли это прочно? Она же не может этого знать. Я оттягала у Али карточки Маргариты и часто вынимаю их и смотрю. Она удивительная! Как все идет к ней, даже ее имя, которое значит: жемчужина. Более причудливого впечатления от красоты у меня не было, кажется. И невероятно фантастическое впечатление производит на меня еще эта тень сходства с тобой. ‹…›[87]
Небольшая ремарка о «таинственной» Маргарите, дочери младшего брата Кандаурова, Павла Васильевича, служившего в Большом театре. Мемуаристы, а вслед за ними и многие биографы Толстого, «запомнили» ее семнадцатилетней, хотя ей на два года больше. Образ этой девушки размыт, воздушен и совершенно бесплотен: она будто создана для любования, «цветок» и «лунное наваждение», как называет ее Толстой. Роль принца из балета «Жизель» ему не слишком подходила, и он сам это понял прежде, чем сочувствующие ему «зрители» изменили свое отношение к его герою. В связи с этим еще один «рефлекс» темы «лунной девы» видится в названии пьесы «Геката», где имя древнегреческой богини, олицетворявшей собой все таинственное и связанное с душами умерших на перекрестках, если не «сплошной смысл», то случайно-неслучайный намек ли, знак…
4 октября 1914. МоскваК. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской‹…› Сегодня приехал Алеша из Львова, и я был у него. Я все забываю тебе написать, что Пра переехала к Лиле Эфрон и живет рядом с Рогозинскими. Я только не знаю № дома и квартиры. Алеша все спрашивал про тебя и просил тебе передать свой привет. Милая, милая, я ведь не могу жить без тебя! Пускай мы пока не будем мужем и женой, но та работа, которая нас соединила, должна хоть временно заменить наш союз тела. Союз душ пусть крепнет, и Бог даст, мы найдем в нем смысл жизни. Опять боюсь, что не так поймешь. Ради Бога, пиши, если не поняла. Целую тебя крепко, крепко, береги себя и будь здорова. Я тебя, девчонку, тоже до глупости полюбил. ‹…›[88]
8 октября 1914. ПетроградЮ. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову‹…› Меня рассмешил как-то племянник Фед<ора> К<онстантиновича> кот<орый> ворчал, что слово Петроград написали даже в либретто к Евг<ению> Онегину и что во времена Пушкина это звучит нелепо. А по-моему, ведь его и взяли-то из Пушкина – «Над омраченным Петроградом дышал ноябрь осенним хладом». Пушкин вообще не церемонился, у него еще и Петрополь есть. ‹…›[89]
[10] октября 1914. МоскваЮ. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову‹…› Котя, а ты не обижаешься, что я рисую тебе картинки, как Толстой Марьяне?[90]. Ты мне так сурово написал: «не считай меня за ребенка», так и вижу твой строгий мужественный вид и осанку – точь-в-точь эскиз портрета, присланный тебе мною. Целую, солнышко![91]
13 октября 1914. ПетроградЮ. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову‹…› Ф<едор> К<онстантинович> очень просит тебя сообщить адрес Маргариты Павловны, т. к. готовы ее фотографии и ему хочется ей послать. Некоторые снимки плохи, а два хороши, он эти два и напечатал. Какая она красивая и как похожа на тебя. Рисуя твое лицо, особенно ясно вижу это. ‹…›[92]
Портрет Маргариты Толстой «подарил» героине своей пьесы «День битвы»: «У нее большие синие глаза; лицо бледное, – когда она задумывается, оно становится печальное; прекрасный, почти детский рот, прямые трагические брови»[93].
Синие – кандауровские – глаза Оболенская не раз отмечает в письмах и как любящая женщина, и как живописец. В толстовском описании они не менее завораживающи: «У нее такие мечтательные, такие очаровательные синие глаза, что мне кажется – о чем бы она ни заговорила, о вас, например – кажется, что вы должны быть действительно необыкновенным человеком, раз о вас думают такие глаза»[94].
21 октября 1914. ПетроградЮ. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову‹…› У меня перед обедом была С. Толстая. Она решила обходить знакомых художников. Она выглядит и чувствует себя лучше, была веселая, смотрела мои работы. В Винограде ей очень понравился именно виноград – зелень, а небо она нашла не в тон (смотрела вечером с огнем). Особенно ей понравился пейзаж для Ф<едора> К<онстантиновича>, краски которого она находит для меня наиболее характерными – и фигура тети из двойного портрета, в кот<ором> она нашла сезанновский подход в характеристике. Так она, по крайней мере, говорила. Больше у меня нечего было показать – я ей первой после Ф<едора> К<онстантиновича> показывала Виноград. Она теперь пойдет к Жуковой,[95] Лермонтовой[96] и Магде смотреть, что сделали они. ‹…›[97]
23 октября 1914. ПетроградЮ. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову‹…› Завтра ко мне придет Софья И<сааковна> со своей картиной, кот<орую> ей нужно подмазать пастелью, а у нее нет, и она будет поправлять ее у меня. Когда она позвонила по телефону, вышло очень забавно, т. к. я на вопрос «дома ли Ю<лия> Л<еонидовна>» не своим голосом спросила – «а кто спрашивает?» и тут же на месте узнав, кто, – я превратилась в Юлию Леонидовну. Дело в том, что я спасаюсь от покушений ВОХа[98], т. к. по слабости характера могу уступить, а ни за что не хочу. И поэтому я действую вроде какой-то гусеницы, притворяющейся мертвой. ‹…›[99]
25 октября 1914. ПетроградЮ. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову‹…› Вчера я пошла к Званцевой, где был и Петр<ов>-Водкин, и вернулась с пустой головой. Кузьма весел, рассказывал о своей дружбе с какой-то старухой, спасающейся в пещере, – и это было любопытно. А в общем, скучно. Он уже откуда-то знает о Толстых. Надеюсь, они не подумают на меня? Ждала Софью Ис<ааковну>, но она что-то не пришла. ‹…›[100]
7 ноября 1914. МоскваК. В. Кандауров – Ю. Л. ОболенскойМилая, милая! Только что получил твое письмо, и ты меня прости, если я откровенно тебе скажу, что оно произвело на меня гнетущее впечатление. Оно холодно! ‹…› Детка, детка, как сложна жизнь и ее устройство! Боже мой, как я страдаю за тебя и за все наше дело. Лучше все отложим до нашего свиданья и поговорим спокойно. Если все поладим и уладим, то тогда откликнешься на просьбу Алеши написать ему портрет Маргариты. Ящика не бери, т. к. палитры и немного кистей у меня есть. Скорей бы прошла разлука, и я бы увидел тебя – мою дорогую Юлю. ‹…›[101]
8 ноября 1914. МоскваК. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской‹…› Я начинаю приходить к убеждению, что глуп, как кочан капусты. Сегодня меня догонял во дворе Алеша и кричал: «Стой, садовая голова!» Это все же выше капусты. Близость свидания меня радостно волнует, и я жду с волнением. Пишу нервно и бестолково, не суди строго любящего тебя ламповщика, а будь добра и снисходительна к его слабости. Ты приедешь в день подачи моего прошения о пенсии, т. е. 12 ноября, но я постараюсь его подать 11-го, чтобы день пробыть с тобой. ‹…›[102]
9 ноября 1914. ПетроградЮ. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову‹…› Я так люблю, когда милые голубые глаза смотрят на мой холст, как хорошо! Все сразу узнают, вот и Толстая сразу отличила этюд для Ф<едора> К<онстантиновича> (повторение твоего) с голубой полынью, сказав, что это для меня самое характерное, а таким оказывается всегда то, что я пишу для тебя. Ведь и Судейкин на жюри из всех работ нашей школы выбрал тогда один твой этюд. Мое солнышко, радостных снов и счастливой жизни. Сны-то – Бог с ними – лучше жизнь. ‹…›[103]
