Юрий Корнилов - Горячее сердце

Над головой вместо неба — почерневшие доски. У крыльца топтался еще один мужик в выцветшей форменной фуражке и недружелюбно косился на Корсакова.

«Неужели ловушка? Убить решили, на червонцы позарились? — Корсаков поежился от страшного предположения. Но тяжесть нагана, заткнутого за пояс под френчем, успокоила его: — Чего испугался? Не в таких переделках бывал!»

— Я посижу на завалинке, — потянулся и зевнул Корсаков, — разморило! — И присел поближе к крыльцу.

— Дак… Это самое… Сиди… — пробурчал Герасим. — Пошли, Евсеич, в избу, — позвал он мужика, который топтался рядом.

Когда они ушли, Корсаков еще раз огляделся, прислушался: «Женских и детских голосов не слышно. Значит, всех семейных из дома убрали». Корсаков быстро переложил наган в карман галифе.

Из дверей выглянул Герасим:

— Дак… Это самое… Ждут… Это самое… тебя.

В избе прохладно, сумрачно. В углу какие-то иконы. Но разглядывать было некогда. За столом на скамье сидели Костя и Агап. На столе лежала взвешенная платина. Костя обрадовался Корсакову, словно не на несколько минут, а на годы расставались:

— А, Вася… Гони десять червонцев. За 15 граммов платины. У меня не хватило. — И тут же ссыпал платину в кожаный мешочек.

Корсаков внимательно посмотрел на Агапа, расстегнул карман френча и, чувствуя, как начинает колотиться сердце, вместо денег вынул картонное, почти квадратное, красное удостоверение:

— Вот тебе десять червонцев! Ты арестован, Агап Балаков. Следуй за нами.

— Дай, — протянул Агап лапищу к удостоверению.

— Дать не дам, но… на, прочитай. — И поднес картонный квадрат к глазам Агапа. — Коль на слово не веришь.

— Не верю! — Агап несколько отстранился и по складам начал читать:

— Объеди-нен-ное Го-судар-ст-венное По-ли-ти-ческое Управление. У-до-сто-ве-рение. Да-но си-е Корса-кову Владимиру Семеновичу в том, что он сос-тоит на служ-бе в Тагильском окр-от-деле ОГПУ в дол-жно-сти… у-пол-но-моченного. Раз-ре-ша-е-тся ноше-ние ре-воль-вера. Наган номер…

Агап отстранился еще и посмотрел на Корсакова с ненавистью:

— Без понятых не пойду.

— Ого, какой ты грамотный! Но платину продавал без понятых, следуй за нами без таковых. А для обыска будут тебе… понятые… — Корсаков не успел, закончить. Агап ударил Корсакова, но тот успел увернуться, кулачище. Агапа скользнул, по губам. Но как скользнул! Зубы зашатались. Корсаков почувствовал, что рот наполнился чем-то солоноватым. Кровь!

— Не дури, Агап! — Корсаков выхватил револьвер.

А в руках Агапа оказался тяжеленный засов, видать, он прятал его под столом.

«Надо во двор! Надо во двор! — застучало в висках, — там еще двое. Нужно видеть всех, а то подкараулят в сенях. Скорей!» Корсаков попятился с наганом в руке. За ним — Костя.

Корсаков буквально вывалился из сеней на крыльцо. Сплюнул кровь. И краем глаза увидел: у запертых ворот стоит Герасим Балаков, а рядышком топчется, сжимая кол, Евсеич.

И в тот же миг Корсаков услышал приглушенный крик:

— Берегись! Они убьют!

Корсаков бросился на крик, прохрипел:

— Агап, кому говорю, не дури… Стреляю без предупреждения. Слышишь?

Агап на секунду обернулся на хрип Корсакова, и Костя напрягся; вырвался из рук Агапа и скользнул во двор.

Агап взревел и с занесенным засовом двинулся на чекиста.

Времени для раздумий не было.

Корсаков нажал на курок. Выстрела не услышал. Осечка! Надо же, как не везет! А как все хорошо начиналось!.. «Всё, конец!» — Корсаков еще раз надавил на курок. Громыхнуло. Агап качнулся и, выронив засов, повалился на Корсакова. Корсаков спиной открыл дверь и успел шагнуть на крыльцо. Агап рухнул на порог, Корсаков обернулся с наганом к Герасиму и Евсеичу:

— Брось кол. А ты, Герасим, отопри ворота. А то…

Евсеич отшвырнул кол, как ядовитую змею. А Герасим, словно отнялись у него ноги, попытался сделать шаг вперед и не смог. Плюхнулся на землю, закрыл лицо руками:

— Дак… Это самое… Я не хотел… Это самое… Не хотел…

Корсаков наклонился к Агапу. Тот пошевелился, попытался приподняться, в горле у него забулькало:

— Ра-а-адуешься? З-з-зря! Ко-го поймал? Пе-ска-рей… Пло-тви-шку!.. Мелочишку… Зо-ло-тинки… грам-мы… А щук по-ва-а-а-жней не усек. — Агап задохнулся, замолк.

— Какие щуки? Какие? Говори, Агап, говори! — потряс его за плечо Корсаков. — Скажешь, грех твой наполовину простится. Говори!

Агап перевернулся — откуда только взялась сила? — на спину, с кровью выхаркнул:

— Не-е по зу-бам… щуки… А они не фу-у-нты, а сотни фунтов з-о-о-лота да пла-тины от… ото… оторвали у вас…

Корсаков вытер рукавом пот, он почувствовал, нутром почувствовал, что Агап знал о чем-то, что важнее всех фунтов платины, которые он изъял за годы чекистской работы, он, Корсаков, переловивший десятки контрабандистов и сотни скупщиков. Наклонился к Агапу.

— Дышит? — почему-то шепотом спросил Костя.

— Преставился. — Корсаков прикрыл веки Агапа, обернулся к Косте: — Дуй за милицией… Понятых веди! Чтобы одна нога тут, другая там!

— Есть, товарищ командир!.. А вы? Как вы? — Костя с опаской взглянул на Герасима и Евсеича.

— Исполняй приказ. А я их тут допрошу…

Костя исчез за воротами, было слышно, как он затопал по улице. Корсаков с наганом подошел к Герасиму:

— Вставай… Рассказывай… О каких щуках племяш твой упомянул?

— Дак.. Это самое… — попытался отползти Герасим. — Это самое… Не ведаю… Ей-богу…

— Предупреждаю, чистосердечное признание учитывается на суде. А вам с Евсеичем за нападение на должностное лицо грозит вышка! Пойми, дурья голова, высшая мера. Расстрел!

— А меня-то за что расстреливать? — взвизгнул Евсеич. — А я, чо? Уговорили меня постоять…

— Говори ты, кого имел в виду под щуками Агап? — Корсаков ударил рукоятью нагана по воротам. — Кого?

— Кого-кого, — не выдержал Евсеич. — Начальство.

— Какое начальство?

— Приисковое да городское. А ты слепой, что ли? Не видишь, как драги оставляют целики с металлом? Обходят их. Мы, старатели, и то знаем, что в целиках платина. Богатющая. Кумекай, для кого их хранят, от кого скрывают?.. А драги паровые разобрали… Для чего? Да робить им еще и робить бы! И сколь!.. Американские ле… эле… — Евсеич запутался в длинном слове.

— Электрические… — подсказал Корсаков.

— Угу, лектрические, не собраны… А те, что собраны… По мелким речкам не идут. Так сколь золотишка да платины щуки отхватили у вас? А ты за граммы… Кумекаешь?

— Кумекаю, кумекаю, говори, — торопил Корсаков.

— А старателей обсчитывают, вовремя не дают расчет. Кумекаешь? К кому нас толкают идтить? К скупщикам. А ты нас к стенке!

— Но вы же хотели нас прикончить за триста червонцев?

— Не-не… — сжался Евсеич, — это не я… Это Агап все.

Корсаков задумался. Он знал, что рабочие недовольны разбором паровых драг. Но спецы говорили, что паровые устарели. Нужна механизация. И он радовался, что на приисках устанавливают американские мощные электродраги. А выходит, драги эти не везде могут работать… А паровые уже убраны. Неужели вредительство? Но в каких масштабах! Корсаков ахнул. Сколько за один год из-за этой путаницы недодано золота и платины! А ведь мы за границей на золото все покупаем для нашей промышленности! Да и старателей не зря кто-то толкает к скупщикам. Надо немедленно писать рапорт на имя Ногина, а может, даже Матсона.

Корсаков услышал шаги. В калитке стояли Костя и два милиционера. За ними растерянно переминалась молодушка в платке до бровей и бородатый низкорослый старатель — понятые.

— Займитесь этими, — указал наганом Корсаков на лежащего на пороге Агапа, на утопившего в руках голову, сидящего у ворот Герасима, на потного, перепуганного Евсеича… — Составьте акт… Не забудьте тщательно обыскать дом и двор. А я рапорт начальнику ОГПУ пойду писать. Важный… Время не терпит… — Корсаков сунул наган за пояс, под френч, и торопливо зашагал в милицию.

«Кто же щуки? Щуки — надо же так сказать о вредителях. — Корсаков посмотрел на знойное небо, на синеватые гряды тайги и подумал: — Так и не взойти мне на шихан!»

С шихана подул ветер. Грудь опять начало ломить. Видно, к перемене погоды.

Глава вторая

Ногин

За окном заметно потемнело, на город навалилась лиловая тишина. Она словно концентрировала звуки, переносила их за несколько кварталов. В открытую форточку влетали остервенелый лай собак, крики играющих ребят, басовитый призыв извозчика: «Эй, гражданин хороший! Садись, прокачу, как купчика, но дешево — за полрупчика!»

Потом на несколько секунд смолкло все, будто город вымер. И вдруг на вокзале протяжно и как-то надрывно закричал паровоз: «У-у-у-умер! У-у-у-умер Кор-са-ков!»