Эдик Штейнберг - Материалы биографии

Милая мамочка, как дела в Москве, в плане дома нашего, как ты себя чувствуешь, как Акимыч, Танька? Все вы здоровы и что уже скоро весна, так лямка и тянется. У тебя день рождения, прости меня. Это у меня опять отвратительно, слушаю радио – это суд (суд над писателями А. Синявским и Ю. Даниэлем. – Примеч. Г. Маневич). Русские тем гениальны, что терпимость, порой доходящая до глупости. Но это все, что у нас творилось, творится и, видимо, будет в этом плане до бесконечности, – это отвратительно и гнусно. Их осудят, правда, нас уже осудило существование наше и, конечно, человек подвешен и кто-то этим руководит – плохо, когда Бога нет.

Милая мамочка. Ну, немного о том, как здесь. Много работаю, с ужасом думаю, что и места не хватит выложиться. День ото дня один и тот же, но это мне нравится. Я спокоен, как никогда. Сколько это протянется, Бог его знает – хорошее долго не бывает (тоска). Всю зиму пишу птицу, никогда не думал, что Александров подарит мне эту наглядность – эта тема трогает меня. Ну, увидишь. Чувствую физически хорошо, совсем отучился пить, тут выпил – плохо стало. Таруса место – Слава Богу, хоть сбежать можно куда-нибудь.

Поедет Люда в пятницу, если не забыл Акимыч, положить мне клею и сухих белил, они у меня на стеллаже, передай ей. Еще к этому куску, метра 2 или 3 холста. Костаки, шут его знает, не хочет деньги выслать, не знаю, что и подумать. Это все неприятно, потому что дрова кончились и топить нечем.

Может быть, приеду дня на два в Москву, ближе к концу месяца. Так, проветриться. Если тебе неудобно звонить ему – то не надо. Я сам, еще подожду и позвоню отсюда. Мамочка, очень поздравляю тебя, хочу, чтоб было все, как хочешь ты, ну что хорошо – то тебе. Акимыча поцелуй, передавай ему сердечный привет. Как насчет Радули? Все ведь так. Увидишь Борю Свешникова и Олю, от меня привет. Акимыч, может быть, приедет.

Здравствуй, мамочка.

Вы там болели с Акимычем, наверное, уже поправились. Приехал Гена и все мне рассказал, так как он звонил и говорил с отцом.

Что у меня? Только-только стал с симпатией работать, а то все остальное суета сует. Чувствую себя очень хорошо, немного скучно, но на сегодня основное – это работа, и я до бесконечности спокоен. Неохота никуда выезжать, ни выходить и только хоть немного, но писать. Пять работ у меня уже готовы, остальные девять скоро кончу.

Мам, у меня тут кончаются дрова, еще недели на две, а потом? Что, мать, делать. Я бы переехал в Москву, но знаешь, весна – когда можно, и я это время давно люблю, поработать с натуры, да и за два месяца кончить то, что у меня здесь. Мамочка, если это реально, я знаю, что грош нет, то ради Бога выручи меня. Это первое.

Теперь месяц я прожил, и гроши у меня кончились. В общем, февраль, март да плюс дрова – можно ли это вытянуть. Если ко мне придут гроши, то я тебе их перешлю – но знаешь, не делиться нельзя. Теперь, мамк, у меня кончается материал, если бы еще (мать, извини меня за наглость) 15 тюбиков белил и по пять флакончиков лака – ты, может быть, мне вышлешь в Тарусу, и обязательно (у меня там огромный холст) надо завернуть в него, он мне тут нужен. Попроси отца положить мне клейку.

Может, выберусь к тебе на день рождения, если меня не будет, то хочу, чтобы ты мило прожила следующий год, и целую тебя. Я бы позвонил, но гроши! В общем, видишь, это меня беспокоит до жути, не могу выбраться. Эти два месяца очень важно быть здесь. Теперь ты можешь перезанять деньги до 10 числа 27 рублей, а потом получишь деньги от Нонки (это Витина пенсия). Это надо срочно сделать.

Целую Акимыча, пускай работает, а то скоро лето. Мать, ради Бога сделай чего-нибудь. Обними Танечку, соседям большой привет.

Крепко, крепко тебя целую.

Э. ШТЕЙНБЕРГ – Г. МАНЕВИЧ

С марта 1960 года после целого ряда многократных предложений Эдика выйти за него замуж я дала согласие на совместное существование, еще не зная, насколько оно будет долгосрочным, и он переехал в марте 1966 г. из Тарусы ко мне, в мою квартиру на Часовой улице, в районе метро «Аэропорт».

Летом я попала в больницу. Дни, проведенные там, оказались проверкой наших отношений.

Гале Маневич, 13 палата.

Лапка родная, очень волнуюсь, без тебя гнусно. Машка бегает и кричит. Быстрей поправляйся, очень, очень прошу тебя. Ладно? Как дела? Буду ждать ответа. Напиши подробно, если врач будет настаивать, чтобы ты полежала, то домой не рвись. Как-нибудь Бог поможет. Что тебе нужно, напиши. Поговори насчет уколов. Я тебя очень-очень люблю, знаешь.

Привет от Ирки и В.Г. Карандаш в пакете.

Гале Маневич, 13 палата.

Лапонька, ничего не знаю, как ты? Ради Бога, хоть пару строчек, если можешь. У меня хорошо. Сегодня после тебя у Кристины. Очень, очень волнуюсь, никаких сил нету без тебя, может быть, скоро выберешься отсюда.

Лапка, очень тебя люблю, очень, очень.

Ради Бога ответь чего-нибудь.

Гале Маневич, 13 палата.

Лапка, знаешь, если завтра состояние твое улучшится, то надо выписываться. Будем говорить с врачом. Бессмысленно лежать в этой больнице. Приехали ко мне В.Г. и Танька, я не работал, только все вымывал очень хорошо, уборную тоже очень хорошо. Завтра может быть достану работу, с утра надо позвонить. Утром поеду к тебе и попытаюсь поговорить с врачом и из больницы позвоню. Может завтра ты выйдешь. Хочу сообщить твоим родным, очень беспокоюсь, нам, Лапка, жить, а это может попортить нервы. Я хоть сегодня выспался и чувствую себя хорошо, только вот без тебя. Я и не думал, что будет так плохо, как щенку, которого топят. Кристине не звонил, не могу пока. Даже если ты выйдешь, проси, чтобы тебе не закрывали больничный лист.

Лапонька моя не волнуйся, очень люблю тебя, и когда ты придешь. Целую крепко, твой Эд. Большой привет от В.Г. и Таньки. Что тебе нужно, скажи мне, а то я не знаю, что тебе нужно.

Гале Маневич, 13 палата.

Лапонька родная моя, не знаю, когда и в каком состоянии ты выйдешь. Если так как вчера, я уже не могу. Я получил гроши 24 рубля, очень мало, и был в такой прострации, ни сил, ничего. Два дня уже так. Только водка, да и то, кроме головной боли и слабости, нет ничего. Видел вчера Кристину, они ничего не взяли. 20-го числа кто-то приедет, но не знаю. Домой пришел поздно, часа в 2. Хорошо, что еще сюда заезжал днем. Машка так радуется, когда я появляюсь, так трогательно это делает, плакать хочется. Только, что читаю твою записку, маленькая моя, – это жутко, но, слава Богу, что ты еще смогла написать. Когда я шел к тебе вчера, то встретил Володю Максимова. Он увидел меня и поперся со мной, не знаю почему. И, слава Богу, я еле пришел к тебе. «Вокруг света» ушел в отпуск. Завтра туда поеду, все узнаю. Родная моя, выходи ради Бога, у меня сил никаких, выздоравливай побыстрей. Пришла телеграмма от Леночки и Саши, они днем завтра приедут, и я уеду отсюда. После тебя сразу зайду на Васильевскую и потом сообщу вечером. Лапочка родная, очень, очень люблю, целую крепко. Привет от Машки. Напиши мне все как есть и не волнуйся. Сегодня возьму себя в руки, и все хорошо будет – прелесть Галка. Люблю Лапоньку очень, очень. Не могу без тебя, целую крепко. Твой Эдик. (Я буду ждать записку, если ты не можешь написать, попроси кого-нибудь, очень прошу.)

Э. ШТЕЙНБЕРГ – М. ГРОБМАНУ

1

Дорогой Мишка, привет.

Получил от тебя письмо, взял его у Ирки неделю назад, все было некогда заехать к ней. Я так замотался, что просто трудно куда-нибудь выбраться. Проработал я немного, старик, сил нет, да и той терпимости, какая у меня была, тоже нет. Положение у меня идиотское со всех сторон, месяц, два ничего не делаю, а только скоморох, да и то только в пьяных ситуациях. Знаешь, туда-сюда, да от себя никуда. Вот и все. Да хомут, ты знаешь какой. Наверное, еще от всевозможных пьянок.

Кого я видел и с кем общаюсь. Да, пожалуй, ни с кем. Видел раза два Борю Свешникова, один раз Холина с неразлучным Сапгиром (у этой идиотской женщины, у которой веки помазаны изум. зеленью или кобальтом зеленым, которая живет на Каляевской, и зовут ее Алена, эмансипированная блядь, да, говорят, еще переводами занимается). Там был еще Саша Аронов с каким-то сочинителем песен. Они все пели песни, а я пил водку. Песни были плохие, и я напился, и послал Игоря к е<…>не матери. Вот, старик, где я был. Я подумал, почему ты мне не устроил это знакомство давно, когда ты был еще в Москве. Видел Воробья и Аниканова, они в маразме, и в страшном маразме. Написал две картинки, одна «Сказание о граде Китеже», да вторая «Вода и девушки», и кучу рисунков, из которых есть некоторые, как мне кажется, удачные.

Да, еще вдруг у Харитонова собрались художники, всех ты, видимо, вместе не видел. Толик Зверев, Саша Харитонов, Дима, Воробей и я, плюс тетя Нюра. Мы собрали на бутылку, тетя Нюра дала нам прелестную закуску, ну, выпили, еще надо выпить, денег нет. Старик, все вместе собрались, пророки, такое впечатление у меня сложилось, я что-то наблюдал за всеми, но, знаешь, юродство неподдельное, все просто так. И что же, денег нет, выпить хотят все, но денег нет. Что никто не стоит бутылки, и все работают, как волки, да только одну бутылку нужно, и неужели никто не подаст эту бутылку? Кончилось тем, что оценивали работы Саши, он молодец, за месяц много написал, вся стена увешана. Работы очень хорошие, он прелестный художник, знаковая такая неповторимость.