КАРЛХАЙНЦ ДЕШНЕР - КРИМИНАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ ХРИСТИАНСТВА
Чтобы сделать эти обобщения наивозможно доказательными, существует один из моих основных методов - метод квантификации, подбора сопоставимых фактов, вариантов, дат, исходя из того, насколько они существенны, репрезентативны Писать историю значит выявлять основные черты. Таким образом, я занимаюсь суммированием информационного материала. Во-вторых, обобщение и квантификация составляют одно целое.
Подкрепи я совсем не новый тезис о преступном характере христианства лишь некоторой выборочной фактурой, он был бы лишен убедительной силы. Но в многотомном труде нельзя уже говорить об отдельных, недоказательных примерах При этом для меня, говоря словами Цицерона, «первый закон историографии чтобы не осмеливались говорить нечто ложное». Далее Цицерон, правда, продолжает «Затем чтобы осмеливались не говорить ничего кроме правды, чтобы не возникало никакого подозрения, что пишут из-за благосклонности или вражды», хотя по отношению ко мне это подозрение совершенно неприменимо. Я пишу из-за «вражды». Так как история тех, о ком я пишу, сделала меня своим врагом. Меня смогут опровергнуть не потому, что я не написал о том, что тоже было правдой. Меня опровергнут лишь тогда, если то, о чем я писал, было ложью.
Но так как целое (дабы тоже вставить слово о его структуре) я составлял в обоснованной надежде быть полезным многим людям, у которых мало или совсем нет времени заниматься исследованием христианства, то все факты, события, параллельности и причинные связи, которые я показываю, все выводы, которые из этого извлекаю, я воспроизвожу по-возможности ясно в следующих главах или книгах часто хронологически, нередко систематически, с особой разработкой важнейших аспектов, с цезурами, сознательным разделением тем, временными отступами, с сжиманием времени, порой дальним заглядом, отсылками, экскурсами, - ведомый единственным желанием облегчить читателю чтение, обзор, понимание контекста.
Есть немало людей, думающих, что критиковать легко Прежде всего так думают те, кто никогда или никогда всерьез не пытался этого делать - из оппортунизма, равнодушия или неспособности. Да, есть люди, которые не находят ничего отвратительнее критики, если она относится к ним. Они никогда в этом не признаются. Они говорят и всегда будут говорить мы ничего не имеем против критики, мы за критику. Но за полезную, созидающую, конструктивную критику. Не за разлагающую, сокрушающую критику При этом созидающая критика всегда та, которая в лучшем случае задевает их только мимоходом, если даже не совсем мнимо критикует, чтобы можно было дальше еще вернее утверждать и встречать ликованием. Однако «разрушительна», «неплодотворна», «заслуживает проклятия», естественно, всякая атака, касающаяся и разрушающая их основы. Чем она убежденнее, тем больше она будет осыпана проклятиями - или подвергнута умолчанию.
Более всего чувствительны к критике клерикальные круги. Именно те, которые, правда, восклицают да не судите, но сами все, что им не подходит, посылают в ад, именно те, чья церковь разыгрывает из себя высшую моральную инстанцию мира, разыгрывала сотни лет и дальше будет разыгрывать, именно те крайне возмущаются, если кто-то однажды начинает их самих мерить и судить, и чем жестче, чем уничтожающе это происходит, тем они гневнее, яростнее - причем их гнев и их ярость (в отличие от наших аффектов) являются святым гневом, святой яростью или даже исступлением, «упорядоченным исступлением», естественно, согласно Вернгарду Херингу, эксперту по моральным вопросам, «чрезвычайно ценной силой для преодоления сопротивления добру, к достижению высоконапряженных, но трудно достижимых целей. Кто не способен злиться, любовь того не полнокровна (!) Так как если мы любим добро полнокровно, со всей душевно - телесной энергией, то с такой же энергией мы будем сопротивляться злу Быть христианином это не вялое спокойствие перед злом, а мужественное выступление против него при напряжении всех сил, а к ним принадлежит и сила исступления».
С пламенным возмущением против «мании осуждения» выступают именно в этих кругах, показывают себя «на учно» возмущенными, если автор (как ужасно) «прибегаем к ценностям», «историк, взятый под опеку моралистами, переходит в амплуа обвинителя», если он поддастся «искушению» «ригористично определять горизонты ожидания», если он погрузится в «тень идеалистических максималистских требований», впадет в «судебный пафос», и все это к тому же еще без заботы о «старом историческом вопросе о конкретной реализации этических требований» (Фольк, Общество Иисуса).
Разве это не гротескно, когда представитель отжившего мифологического колдовства, веры в Триединство, в ангела, черта, ад, непорочное рождение, телесное вознесение Марии, превращение воды в вино, вина в кровь хочет произвести впечатление с помощью (их) «науки»? Когда иезуит Фольк (которому тринадцатое правило его Ордена приказывает, «чтобы то, что я вижу белым, стало черным, если того требует иерархическая церковь») бахвалится «духом непредубежденной трезвости и объективности»? И разве это не вершина гротеска видеть такие фигуры еще и широко признанными самой наукой?
Но в таком случае как раз они охотно обязывают - своим отверганием ценностей, жажды судить (других), фарисейски произносимыми общими фразами, которыми украшено большинство исторических книг, - что нужно-де это и это понимать в «ситуации времени» (Демпф) позднеантичные имперское законы, к примеру, которые обращались с осужденными «еретиками» как с повстанцами, вообще тогдашнюю церковную политику императора против «еретиков» или «точно так же», как тут же охотно добавляет Демпф, «как соответствующие периоды нашей западной культуры, время примерно 1560-1648 гг., период религиозных войн» Все это и многое другое, а также время между этими периодами должно быть понято и объяснено, исходя «из духа времени» Теологические церковные историки особенно не ходят вокруг этих жестов умиротворения, умаления, преуменьшения, которые в принципе ни в коем случае не должны быть отброшены. Это необходимо понять, то есть сделать это понятным, это будет понятным и тогда, когда оно понято «исходя из духа времени», все не так уж скверно, это, так сказать, и должно было быть, история в любом случае богоугодна.
Теолог Бернард Кеттинг заявил в 1977 г в Рейнско-Вестфальской Академии наук, что сегодня де нельзя требовать от епископов константинопольского времени, «чтобы они рекомендовали императору, быть может, из чувства христианской любви равное положение всех религиозных культурных групп. Это бы означало духовный горизонт, в котором жили люди Античности, произвольно определять нашим, и наше представление о происхождении государственной власти спроецировать в IV столетие». Эти во имя исторического мышления приведенные аргументы на самом деле этого мышления совершенно недостойны, по большей части - абсурдны. Во-первых, именно языческая Античность религиозно в общем терпима. Во-вторых, именно христианские писатели II, III и начала IV столетия снова и снова и страстно требовали из «духа христианской любви» религиозной свободы. В-третьих, чего стоит «дух христианской любви» вообще, если его постоянно презирали - в IV веке так же, как столетия спустя, не в последнюю очередь и в XX (в Первой мировой войне, во Второй, во вьетнамской войне), в котором христиане едва ли жили при духовном кругозоре Античности, но наверняка все еще столь же мало в «духе христианской любви» Все это ведь не проецирование анахронических представлений. «Дух христианской любви» для власть имущих - в государстве и церкви - никогда не был нужен, им клялись только на бумаге, а в действительности отвратительно предавали. Это было истинным духом времени, и он на все времена остался одним и тем же - другое не что иное, как очковтирательство.
Однако «дух времени», апологетически столь необходимый, всякий раз совершает в голове волшебное превращение, извиняясь, обвиняя, все равно. Как будто не насмешничал еще Гете в «Фаусте».
То, что вы называете духом времени, Это в основе дух самих господ.
Если пристойно антихристианскому, весьма антиклерикальному поэту не доверяют, можно рядом поставить и св. Августина «Плохие времена, тягостные времена, так говорят люди, - пишет он - Дайте нам хорошо жить, и времена - хороши. Времена это мы, каковы мы, таковы и времена». И в другом месте Августин обвиняет не время и «дух времени», а людей, которые всю вину - подобно многим историкам сегодня - перекладывали на времена, на гнетущие времена, тяжелые времена, плачевные времена. Однако «Время никому не причиняет вред. Кто портится, так это люди, и это от людей портится оно (время) О великая боль люди портятся, людей обирают, людей угнетают. Кто? Не львы, не змеи, не скорпионы, а сами люди. В страданиях пребывают те, что портятся. Но разве не сами они это делают, если знают, что бранят?».
