Бембер Гаскойн - Великие Моголы. Потомки Чингисхана и Тамерлана
На этом одолженном животном Хумаюн и въехал в Умаркот, маленький городок среди пустыни, где положение неожиданно сменилось к лучшему. Раджа и его сыновья выехали навстречу отряду моголов, приветствовали их со всяческим уважением и предложили Хумаюну семь тысяч конного войска, с которым он мог бы выступить против Хусейна. Поводом к этому новому, неожиданному альянсу послужило то, что Хусейн убил отца раджи. Однако Умаркот стал знаменитым в истории Великих Моголов в связи с несравненно более значительной и долговременной переменой в судьбе семьи. Это здесь 15 октября 1542 года пятнадцатилетняя Хамида подарила жизнь Акбару.
Личный друг и биограф будущего императора Абу-ль-Фазл описал знаменательное событие в присущих ему неподражаемых выражениях – его манера вызывала насмешки и пренебрежение многих читателей на Западе, однако таков был чисто условный стиль тогдашней персидской прозы, и Абу-ль-Фазл пользовался им с гораздо большей живостью, чем многие и многие собратья по перу. Он говорит нам, что «родовые муки пришли к ее величеству, и в благоприятный миг единственный в своем роде перл, хранимый Господом, явился в своей славе»; после этого царственный младенец «был омыт и успокоен руками осененных тенью, но излучающих сияние, целомудренных, совершенных телом дев», а затем «добронравные, правоверные няньки завернули божественную форму и священное тело в благотворные пеленки и приложили медовые уста младенца к плодоносным грудям, и рот его усладила животворная влага».
Груди Хамиды были плодоносными весьма недолго. Положение кормилицы было политической должностью немалого значения, так как ее собственные сыновья считались молочными братьями будущего монарха, и в этом заключался восхитительно дешевый способ, при помощи которого Хумаюн, еще недавно вынужденный занимать деньги под двадцать процентов, чтобы заплатить жалованье солдатам, мог вознаградить кое-кого из своих приближенных. Абу-ль-Фазл перечисляет имена девяти знатных женщин, которым была предоставлена честь кормить царского отпрыска до тех пор, пока его не отнимут от груди, и добавляет, что было и много других, однако особа, удостоенная особой чести возглавить очередь, плохо рассчитала сроки и была все еще беременна, когда в ней возникла необходимость; в результате она осталась в списке, но только на пятом месте. Рождение сына было событием, которого окружение Хумаюна дожидалось годами. Ему уже исполнилось тридцать четыре года, и потребность в наследнике становилась столь настоятельной, а отношение к любой забеременевшей женщине из его гарема столь лестным, что Гульбадан рассказывает об одной наложнице, ухитрившейся изображать фальшивую беременность целых двенадцать месяцев (на том основании, что одна из ее родственниц будто бы родила ребенка с опозданием на три месяца), прежде чем ее разоблачили.
Этот недостаток наследников, проблема, которая в будущем станет мучить Акбара до двадцати семи лет, кажется тем более удивительной, что в царском гареме находилось до нескольких сотен молодых женщин и сын любой из них мог оказаться вполне приемлемым в качестве наследника императорского трона. Детская смертность играла определенную роль, но о смерти отпрысков царского рода обычно упоминалось в хрониках или дневниках, и число таких упоминаний недостаточно для объяснения дела. По-видимому, в беспокойной жизни императора моголов секс играл куда менее значительную роль, чем нас вынуждают предполагать чисто условные представления о гаремах. Само собой разумеется, что Хумаюн лично занимался составлением гороскопа для наследника, который в перепечатанном тексте Абу-ль-Фазла занимает около шестидесяти страниц, и каждое указание истолковывается в благоприятном смысле, что, кстати сказать, оправдалось в дальнейшем.
Хумаюн при содействии своих новых союзников из Умаркота добился кое-каких успехов в борьбе против Хусейна, однако Хусейн теперь был настолько раздражен затянувшимся пребыванием Хумаюна в Синде, что предпочел избавиться от него посредством подкупа. Получив две тысячи вьюков зерна и триста верблюдов (большинство из них были такими дикими, «словно не знали они ни города, ни вьюка, ни человека семь, а скорее даже семьдесят поколений»), Хумаюн переправился через Инд 11 июля 1543 года и двинулся на северо-запад, к Кандагару – навстречу самому большому из всех унижений, каким братья когда-либо подвергали его.
Камран изгнал Хиндала из Кандагара за то, что тот отказался читать хутбу на имя Камрана, и Хиндал жил теперь в насильственном изгнании в Кабуле, практически под домашним арестом. Кандагаром по воле Камрана правил Аскари, получивший от старшего брата приказание схватить Хумаюна. В начале декабря Хумаюн достиг провинции Кандагар и получил известие, что Аскари с большим войском направляется ему навстречу с весьма враждебными намерениями. Хумаюн решил, что единственный выход для него – перебраться в Персию в надежде на помощь шаха, и поспешно покинул свой лагерь вместе с сорока преданными сподвижниками и Хамидой, которую сопровождала одна-единственная женщина. Наступил декабрь месяц, предстояло ехать по горам, через засыпанные снегом перевалы, и потому маленького Акбара, которому исполнилось четырнадцать месяцев, оставили в лагере на попечении всей домашней прислуги; когда через несколько часов сюда прибыл Аскари, Джаухар сам вручил ребенка его дяде, и Аскари «взял дитя на руки и обнял его». В европейской истории начала XVI века было бы фатальной ошибкой допустить, чтобы чей-то наследник попал в руки другого претендента на трон, но тимуридские царевичи, кажется, были способны соблюдать некий неписаный кодекс в борьбе за верховенство, и кодекс этот охранял младенца Акбара и, кстати сказать, несомненно служил Хумаюну руководством в его отношениях с братьями. Аскари передал ребенка на попечение собственной жене, а она – и это общепризнано – относилась к нему с величайшей добротой.
Отряд Хумаюна был плохо подготовлен к переходу в столь суровых условиях. В первую ночь, обходясь без прислуги и даже не имея котла для приготовления пищи, они были вынуждены сварить конину в воинском шлеме, но, тем не менее, в начале января пробились в Персию и, должно быть, с великим облегчением обнаружили, что шах Тахмасп настроен по отношению к ним благожелательно. Он послал местному правителю подробные указания – они сохранились до нашего времени – о предоставлении царственным гостям соответствующей одежды, продовольствия, средств передвижения, жилья и приспособлений для купания. Даже дорогу, по которой они ехали, приказано было перед ними подметать и поливать водой.
Хумаюн мог теперь путешествовать в условиях, к которым не привык, но вначале он целый месяц провел, осматривая Герат. Как и Бабура до него, Хумаюна покорили культурные традиции Тимуридов в их наиболее утонченной форме, и эта сторона его пребывания в Персии имела большое значение для истории Индии в будущем. Художник Бехзад перенес свою мастерскую из Герата в Тебриз примерно сорок лет назад, но пока Хумаюн гостил у шаха, он познакомился с двумя достойными учениками Бехзада – ходжой Абд-ус-Самадом и Мирсаидом Али. Хумаюн пригласил их приехать к нему, когда – возможно, из-за недостатка уверенности в себе он употребил слово «если» – он вернет свой трон. Они так и сделали. Именно у них Хумаюн и юный Акбар брали впоследствии уроки рисования (предмета, которому нынешний хозяин Хумаюна, шах, тоже обучался), именно под влиянием этих двух персов индийские художники предприняли «Дастан-и-Амир-Хамза» – первые большие серии картин в стиле, который сейчас именуется могольской школой.
Следующие сорок дней были проведены в Мешхеде, с посещением усыпальницы имама Ризы[21] и встречами с местными священнослужителями; только в июле гости прибыли к шаху Тахмаспу в его летнюю резиденцию на запад от Казвина в Сурлике. Встреча двух монархов была ознаменована великим множеством пиров и выездами на охоту. Дары сыпались на Хумаюна как из рога изобилия, а он в свою очередь обратился к тайному хранилищу легко перевозимых сокровищ – драгоценных камней, спрятанных в зеленом, с вышитыми цветами кошеле, который Хумаюн носил под одеждой. За три года скитаний он немало камней роздал вождям местных племен – с целью подкупа или в награду, но в кошеле еще оставалось достаточно драгоценностей, достойных теперешнего особо важного случая. Хумаюн взял перламутровую шкатулку и положил в нее среди других, менее крупных бриллиантов и рубинов «Кохинур». Абу-ль-Фазл немедля отметил с особым ударением, что стоимость этих даров превысила затраты шаха на Хумаюна «более чем в четыре раза».
Однако за всеми этими празднествами скрывалась серьезная напряженность. Тахмасп, как и отец его Исмаил, был фанатическим приверженцем распространения шиитской доктрины. Трудно было бы найти менее вызывающего раздражение гостя-суннита, нежели Хумаюн, поскольку жена его Хамида была шииткой, так же как и Байрам-хан, один из главных приближенных Хумаюна, которого тот отправил перед своим прибытием послом к Тахмаспу. Но шах хотел, чтобы Хумаюн открыто принял шиизм, – того же, чего в свое время его отец хотел от Бабура. Уговорами, лестью и даже угрозами пытались принудить Хумаюна надеть на голову шиитский колпак и остричь волосы на шиитский манер. Наконец ему преподнесли запечатленную на бумаге шиитскую доктрину; он проявил к ней вежливый интерес и сказал, что охотно скопировал бы текст. Этого оказалось недостаточно. От него ожидали подписи под этим документом. К великому потрясению Джаухара, сбежавшего из Кандагара, чтобы присоединиться к повелителю, Хумаюн поставил свою подпись.
