Георгий Задорожников - Мемуары старого мальчика (Севастополь 1941 – 1945)
Отец дважды был представлен к правительственным наградам: медали «За отвагу» и ордену «Боевого красного знамени». Представления к награде писались карандашом, прямо на полевой сумке и в эту же сумку отправлялись. Перекинув ее через плечо, молоденький командир уходил туда к линии фронта, к окопам, не зная, что уходит в вечность и безвестность. Потом отец не проявил никакого желания искать документы, подтверждающие его пребывание в пекле войны, его наградные листы. Да и время наступило такое, что призабыли о Победе, о победителях и о наградах. Внешне отец ни чем не проявлял обиды на обстоятельства. Но помнится, значительно позже, ему выдали значок «Участник боевых действий» и носил он его с удовольствием. После войны он славно трудился. Создал на нервах отличные авторемонтные мастерские ЧФ. Являлся бессменным начальником этих мастерских долгие годы. Уважение и авторитет были на самой высокой планке. Ежегодно ко всем праздникам отмечался грамотами, значками. Но ордена и медали обходили его. Думаю потому, что мы (не по своей вине) были в оккупации (хотя немцам отец не служил), а еще, наверное, потому, что на настойчивые предложения вступить в партию, отец отвечал отказом. Он любил отвечать: «Я беспартийный большевик».
Мама и ее родная сестра Татьяна с первых дней осады были мобилизованы на рытье окопов, траншей, противотанковых рвов. Они отработали положенное честно, безотлучно. Близко к концу работ мама серьезно повредила ногу. Была вынуждена передвигаться с костылем. На этот период ее заменил брат Валентин, сын тети Тани. Там же на полевых работах он записался в истребительный батальон и проходил соответствующее обучение.
С наступлением зимы мама и тетя Таня целыми днями строчили из брезента на швейной машинке подсумки для саперных лопаток, патронташи. Все это сдавалось ежедневно на специальный пункт сбора. Пару раз относить мешок с этой продукцией, под непрекращающимся артобстрелом города, доставалось мне. Я был, смел, потому что снаряды падали очень далеко. А вот однажды мама попросила меня отнести мешок с сшитой продукцией, не смотря на то, что обстрел шел по всем кварталам. Мама была тяжела беременностью, а пройти нужно было всего через несколько домов на нашей же улице. Поэтому и посылали. Поэтому и не страшно. Предупредили: «Когда зайдешь – сними фуражку и поздоровайся».
Каменные ступени, массивная дверь резного дерева. Я подергал за шнур механического звонка. Дверь открыла женщина в черном, свободно свисающем от головы до пола одеянии. На меня пахнуло теплом от множества горящих свечей и запахом ладана (что это запах ладана я узнал потом). Все стены большой комнаты, начинавшейся сразу за входной дверью, были увешаны иконами разных размеров, плотно одна к одной. В комнате стоял желто-золотистый свет. Конечно же, я снял фуражку, конечно же, поздоровался. Монахиня, иконы, свечи – все это предстало передо мной впервые в жизни. Из широких рукавов вынырнули тонкие длинные руки, в одной – женщина держала бусы (четки), другой – приняла мой узелок. Улыбнулась. Сказала: «Спасибо». Я повернулся и вышел. Бабушка рассказала мне, что это монашенки хранят иконы со всех севастопольских церквей. Когда исчез от взрыва этот дом? Что стало с монахиней и иконами, мне не известно.
Мама и её родная сестра, а моя тетя Татьяна, брат Валентин за самоотверженный труд во время осады города были награждены медалями «За оборону Севастополя». Очень, очень обидно за отца, так мужественно и стойко участвовавшего в войне, так самоотверженно восстанавливавшего такой важный тогда объект – Автобазу Черноморского флота. Заслуженные награды обошли его. Что-то, видно, у нас не так по судьбе. «Победитель не получает ничего» – раздел мужественной мужской прозы Э. Хемингуэя. Не зря любимый писатель выбрал такое заглавие. Что-то он ведал.
10. Последняя эвакуация
Муж моей тети Татьяны был эвакуирован вместе с мастерскими плавсостава в город Поти в первые месяцы войны. Он постоянно звал к себе свою семью. Но они все не решались уезжать. Сдерживал их страх перед неизвестностью условий жизни на новом месте, страх самого путешествия (караваны кораблей уже подвергались бомбежкам и торпедным атакам подводных лодок), да и теплилась надежда, что скоро прогонят врага и заживем по-старому.
Что касается нашей семьи, то мама эвакуироваться категорически не хотела. Она не могла оставить отца, которого не отпускали с работы, она боялась за меня, потому что я был патологически труслив, предчувствовала возможность нервного срыва, считала себя не мобильной из-за беременности. Мне приходилось слышать, как мама говорила: «Ну что же, что будет, то будет. Если погибать, то всем вместе». Бабушка, человек мужественный и смелый, сказала: «Я остаюсь с Клавой, у нее дети».
И вот уезжают наши дорогие и близкие люди, моя тетя и брат. Сроки на сборы минимальные. В оцинкованное корыто увязаны самые необходимые вещи, и еще что-то уложено в один старый чемодан. Сестры обнимаются и плачут. Возможно, что расстаемся навсегда. Валентин суров и мужествен. Севастополь горит, пожаров уже не тушат, единичные взрывы снарядов. Вечер душный. По небу летают крупные куски сажи, а вот птиц нет. Вижу как вдали, в перспективе улицы, Валентин тащит на спине неудобное корыто, от тяжести груза его качает. Последний взмах рукой, и они исчезают, спускаясь под горку на Артиллерийскую улицу.
Лидер «Ташкент» забирает раненых и решивших уехать, собираясь уж в который раз совершить свой опасный рейс. Никто не знает, что рейс его будет последним. Посередине родного Черного моря, он будет неоднократно атакован немецкими самолетами и начнет тонуть. С залитой водой палубы, под обстрелом и бомбежкой, в бешеном темпе люди и вещи перегружаются на подоспевшие эсминцы. Корабли ни на минуту не прекращают оборонительную стрельбу. «Ташкент» дотащится до берегов. Эсминцы доставят наших родных в Батуми. Обо всем этом мы узнаем только через два года.
11. Последние дни
Приходит жаркий и душный июнь. Город весь в руинах, людей нигде не видно, но немцы продолжают обстрелы и бомбежки. На дне воронок догорают останки деревянных перекрытий, от них в стоячем воздухе запах дыма и застарелой гари. В небе вместо птиц витают пластинки сажи. Удивительно, в это время в прошлом году над стеной нашей террасы мотались быстрые стрижи и ласточки, в отверстиях между камнями были их гнезда. Теперь: «Здесь птицы не поют, деревья не растут».
Электричества давно нет. Исчезла вода. Для технических нужд за водой ходят к морю. Пытаются ее кипятить, фильтровать, чтобы использовать для питья. Из этого ничего не выходит. У воды остается мерзкий тошнотворный привкус. Где-то находят старые колодцы. Это далеко. Бабушка носит воду в ведрах на коромысле. У других людей тоже появляются эти забытые приспособления. Где хранились, как сохранились?
С нами всю осаду жил беспородный пес по клички «Джек», ласковый и смышленый. Он интересно подвывал под духовую трубу, то ли фанфару, то ли большой горн, доставшийся мне от отступавшего военного оркестра (трубу принес отец). Он мог «петь» без устали, пока у меня хватало сил дудеть. У пса была своя деревянная будка, в которую он прятался, когда начинало взрываться вблизи. В подвал его затащить было невозможно.
В один из жестоких налетов на береговую батарею, которая была недалеко от нас, изрядно перепало и нам, часть бомб упала в опасной близости от дома, ещё больше корежа старые воронки и развалины соседних домов. Когда все кончилось, я вышел во двор, и первое что увидел – будка Джека была сдвинута взрывной волной отверстием лаза вплотную к стене дома и привалена камнями. Я бросился спасать друга. Когда удалось освободить лаз, пес выполз из конуры, но даже стоять не мог, его валило на бок. Восстановился он быстро, но ходил, шатаясь, как пьяный. Никаких повреждений на нем я не нашел. Его контузило. В подтверждение правильности моего первого диагноза, у него пропал голос. Я стал дуть в трубу, а Джек, как обычно, задрав голову кверху и приоткрыв пасть, старался мне подпевать. Но из пасти вырывалось только жалкое еле слышное сипение. Правда, к утру следующего дня он был в полном порядке. В оккупацию он около месяца жил при нас, но так как в доме еды не было, он надолго исчезал добывать себе пропитание где-то на стороне. Скорей всего воровал. Потом исчез навсегда, бабушка выразила подозрение, что его убили немцы.
Кроме Джека, у меня была еще кошка Матрешка. Еще задолго до войны ее котенком бросили нам на крышу добрые дети. Вместе с нами она пережила осаду и оккупацию и еще 10 мирных лет и скончалась от старости. Вот у кого не было проблем с питанием. Крыс в развалках развелось много. Матрешка была искусстный охотник. Несмотря на свой небольшой рост, она валила здоровенных крыс и прежде чем их есть, всегда приносила к ногам бабушки. Она числила ее за главного человека, конечно же, та её кормила остатками еды. Вот она и приходила делиться. Получив нужную дозу похвал, одобрений и восхищения, принималась трапезничать. Она, как и Джек, избегала прятаться с нами в подвале. По окончании бомбежки появлялась как бы ниоткуда, садилась, и, не проявляя ни малейшего беспокойства, принималась себя вылизывать.
