Сергей Бабурин - Страж нации. От расстрела парламента – до невооруженного восстания РГТЭУ

До сих пор помню свое впечатление от этого документа. Столь принципиальная позиция моих наставников была для меня очень важна. Особенно в тот момент, когда частенько москвичи просто хватали на улице за одежду и истерично кричали: «Ты что тут против нашего любимого Бориса Николаевича выступаешь? Ты против демократии?»

Очень важна. Конечно, в последующие годы я выкраивал любую возможность, чтобы повстречаться и побеседовать со своими университетскими наставниками и в Омске, и в Питере, «сверить часы». Не удивился, услышав о решении ветеранов питерского юрфака считать мэра города А.А. Собчака персоной нон-грата для факультета. Когда же после 2000 года увидел на здании факультета памятную доску Собчака, понимая, что «из песни слова не выкинешь» — он был ведь первым и последним мэром города — не удержался и, встретив на лестнице знакомого профессора А.Ш., съязвил:

— Ну что, сдулись?

— Не спеши. Помнишь, где была его кафедра?

— Конечно.

— Пошли.

Поднимаемся на следующий этаж, поворачиваю по привычке направо… Вместо кафедры хозяйственного права — общественный туалет.

— Понимаешь, Сергей Николаевич, когда нас принудили его посмертно праздновать, то, чтобы ни у кого не возникло мысли сделать на его бывшей кафедре именной музей, совершенно случайно при капитальном ремонте сюда был перенесен мужской туалет. Теперь, если и будет музей, то уже на месте общественного туалета.

Сильный ход.

Но это будет потом. А изначально я стремился общаться, бывать на кафедральных юбилеях. К сожалению, и на похоронах. Помню трогательный юбилей А.И. Королева, немного грустный юбилей одного из последних ветеранов факультета профессора Е.И. Ливанцева, когда на банкете, сидя рядом с Н.М. Кропачевым и В.В. Лукьяновым, мы перебирали в памяти наших ветеранов. Увы, нет ничего вечного.

Ветераны Великой Отечественной войны уходят, их остается все меньше и меньше. Нет уверенности, что на следующем круглом юбилее Победы кто-то из непосредственных участников войны будет вообще. А ведь я и мое поколение застали еще активных участников гражданской войны. Начиная учиться в шестом классе, в сентябре увидел на стене план мероприятий на учебный год и изумился, прочитав в одном из пунктов: встреча с участником штурма Зимнего дворца. У нас в Таре?

И встреча состоялась. Это был скромный пожилой мужчина, проработавший в нашем городке в незаметной должности несколько десятилетий. Зимний, действительно, брал. Помнится, после революций 1917 года даже был членом Петросовета. Потом неожиданно переехал в Сибирь, в нашу глухомань. Сегодня страшно жалею, что был еще малявкой, мало что знал, не расспросил ветерана о многом. Предполагаю лишь, что после разгрома в Ленинграде зиновьевской партийной оппозиции он дальновидно сам уехал в Сибирь, забрался ближе к границе урмана (нехоженой тайги) на севере Омской области, да и стал добросовестно работать, не становясь на партийный учет. И пережил успешно роковые 30-е. Впрочем, это лишь мое предположение. А урман у нас знатный — последняя вылазка из урмана белобандитов (тех колчаковцев, что были на севере области и оказались отрезанными от Транссиба в 1919 году наступавшей вдоль железной дороги Красной армией) официально зарегистрирована в 1940 году. Вышли, разгромили сельсовет, пограбили и вновь ушли в урман. А дальше — тишина!

Через много лет, уже в начале XXI века А.В. Фоменко познакомил меня в Париже с человеком уникальной судьбы — Николаем Николаевичем Рутченко-Рутычем. Сын белого офицера, расстрелянного в Крыму красными в 1920 году, окончивший перед войной ЛГУ и даже издавший свою первую научную книгу, он за героизм получил в Советско-финскую орден Красной Звезды, был демобилизован, пошел на фронт в 1941. Дальше для меня история темная, ясно одно: конец войны Н.Н. встречал в немецком концлагере, поскольку, провозгласив русскую идею, воевал и против Красной армии, и против гитлеровцев. После войны — НТС, работа на антисоветских радиостанциях. Нигде особо не пришелся ко двору — заказчикам нужен был антисоветчик, а не русский патриот.

Беседы с Н.Н. Рутченко-Рутычем, его гостеприимной супругой Анной Анатольевной, вывезенной родителями из Крыма в 1920 году, когда ей был год от роду, позволили глубже почувствовать правду и тех, кто воевал в Белой армии.

В гражданской войне не бывает только правых и только виноватых. В чем величие живущей в Испании Главы Российского Императорского Дома Великой княгини Марии Владимировны — она объясняет даже сторонникам монархии, что вырывать из истории России или видеть только в черном цвете советскую эпоху — глупо и антинационально. Не надо считать, что у нас есть право судить поколение наших дедов, посмотрим (кому повезет), какими словами нас будут оценивать наши внуки!

Важно не только помнить ветеранов, чтить поколения, которые были до нас, но важно и не повторять их заблуждений, а соединив воедино силы потомков, каждому на своем месте делать дело — созидать, строить могучую и процветающую Россию. Именно так я воспринимал свою деятельность депутата в Верховном Совете, а потом и в Государственной Думе Российской Федерации.

В августе 1992 года открывался Московский Дом Чешира — специализированный на травмах опорно-двигательной системы Центр реабилитации инвалидов из числа воинов-интернационалистов. Руководитель центра, энергичный подвижник идеи генерал-майор Науман, с которым мы познакомились на Съезде РОС, настойчиво пригласил меня быть. Гостей на открытии было немного, да и сам дом был небольшой (Ю. Науман сравнил построенный на деньги британского лорда особнячок с подаренной пуговицей, мундир к которой еще надо пошить). Впервые после 1983 года увиделся с И.Е. Пузановым, уже генерал-лейтенантом, ставшим заместителем командующего Московским военным округом.

В момент, когда мы с М. Лиходеем у входа в здание вспоминали наши афганские будни, мимо прошел в Дом небольшого роста мужчина с лохматыми седыми бровями и лукавым взглядом из-под очков. Пожимая мне руку, он с мягкой иронией сказал:

— Приветствую главного ненавистника МИДа.

Видел я его впервые, потому стал гадать, кто это, что не «козыревец», понятно.

После короткого знакомства с медицинским центром и торжественного открытия начался скромный фуршет. Седовласый незнакомец, судя по всему, ровесник моего отца, стоял рядом с митрополитом Питиримом и призывно махнул рукой, предлагая к ним присоединиться. С владыкой мы уже были знакомы. Приветствовав обоих, я отказался от водочки и взял стакан сока.

— Сергей Николаевич, хочу вам представиться…

Вежливо, но твердо я перебил:

— В этом нем необходимости. Комсомол был и останется светлейшей частью моей жизни. А в годы юности, пусть по фотографиям, но первых секретарей ЦК ВЛКСМ мы знали в лицо, уважаемый Борис Николаевич.

Это был Б.Н. Пастухов, ставший в тот момент первым заместителем министра иностранных дел России.

Так произошло наше знакомство с этим замечательным человеком. Память о комсомоле сразу нас соединила, мы тепло поговорили о 70-х, горестно о текущих временах. Через много лет я признался, что избрание неведомого нам, сибирским школьникам, Б.Н. Пастухова первым секретарем ЦК комсомола меня потрясло, поскольку новому нашему комсомольскому лидеру было уже 40 лет! Для нас тогда 20-летние казались сверхвзрослыми, а 30-летние — стариками, дела которых идут к закату. Лишь когда мне самому исполнилось 40, я понял, что и 60, и 70 — это не возраст. Главное, чтобы было здоровье и буйство души, чтобы человек сохранял тот юношеский кураж, который гонит прочь скуку и равнодушие. Это и есть пассионарность.

Мы часто контактировали впоследствии по служебным делам, особенно на кавказском направлении. Иногда спорили (особенно в период, когда в российском МИД заправлял А. Козырев), но действовали дружно и согласованно. Но всегда Б.Н. Пастухов был образцом четкости и самодисциплины, последовательности в проведении линии Кремля. Как только мог, он пытался передвигать «генеральную линию» в направлении государственных интересов.

Даже в мелочах он сохранял высокий уровень своей работы. В 90-е годы российские начальники, особенно в Правительстве, перестали брать трубку телефонов даже правительственной связи, ставя все чаще дублирующие аппараты в своих приемных. Между тем, связь потому и называлась правительственной, что ее имели право использовать только лица, на которых номер был зарегистрирован. В какой-то момент Б.Н. Пастухов оказался единственным членом правительства, который всегда трубку телефона брал сам. Я не мог как-то сдержать восхищения:

— Борис Николаевич, Вы единственный руководитель в Российской Федерации, который соблюдает служебную инструкцию по использованию АТС. Кроме Вас это делает только патриарх Алексий II. Не могу не сказать, что Вы традиционно — эталон и пример для подражания.