Кармен Майкл - Танго в стране карнавала

— Является дом мой. Я войти?

Человек в гамаке подскочил с энтузиазмом, которого я не ждала, и устремился к воротам:

— Да, входите. Входите!

Я было задалась вопросом, не зарубит ли он меня топором, но, решив, что сейчас чересчур жарко, чтобы кого-то убивать, а тем более энергично махать топором, проследовала за ним.

О своей храбрости (или Кьяриной, ну да все равно) мне не пришлось пожалеть. Длительная экскурсия по Каса Амарела — я будто листала страницы роскошного подарочного издания — развернула передо мной великолепные интерьеры ар-нуво рубежа девятнадцатого и двадцатого веков в удивительном смешанном стиле бразильских тропиков и французского maison,[24] с отголосками китайского влияния династии Мин. Может показаться, что это звучит чересчур напыщенно, но, смею уверить, я ничуть не преувеличиваю. Дом и впрямь был потрясающим, это был не просто вылизанный городской модерн, а нечто большее.

Но все по порядку. Человек, дремавший в гамаке, оказался звездой бразильских мыльных опер, звали его Паулу; со временем я узнала, что сниматься он начал, чтобы избежать помещения в психиатрическую лечебницу. Он торопливо провел меня по длинному вестибюлю, выложенному французскими изразцами, а потом в одну из трех необъятных гостиных, образующих первый этаж.

Полотна в стиле Руссо, изображающие красочных туканов и бразильских попугаев в ядовито-зеленых зарослях, спорили с шезлонгом из зебровой шкуры, а бразильские полки резного дерева гнулись под тяжестью бронзовых религиозных скульптур, ваз эпохи Мин, пепельниц из выдувного стекла. В середине комнаты стоял круглый кофейный столик, усыпанный лепестками роз и уставленный свечами. Из окон со ставнями-витражами были видны крутой склон и запущенный сад за домом. По саду весело носился ротвейлер ростом с теленка — любимец Паулу по имени Торре. На гигантском манговом дереве висели качели на двоих.

В другой комнате обнаружился гигантский круглый стол, сервированный золотыми тарелками и медными кубками. Стены были украшены натюрмортами с изображением роскошных спелых фруктов — тронь, и они лопнут, — в каждом углу стояли каменные вазоны с зелеными растениями. Последняя комната на первом этаже была декорирована в стиле имперской Португалии: два ярко-синих кресла-трона, конторка красного дерева (за которой никто не работал), множество барочных серебряных статуэток восемнадцатого века, большая гравюра Дебре с изображением короля Жуана VI и белая скамеечка для коленопреклонений — явно для невольника, который будет растирать мне ноги.

Не успела я опомниться при виде всего этого великолепия, а меня уже тянули по широкой пологой лестнице на второй этаж, к ванной с хрустальными канделябрами, выложенной восхитительной синей плиткой.

— Просто потрясаю… — начала я, восхищенно рассматривая сотни хрусталиков, но Паулу приложил палец к моим губам, не давая закончить.

Он был готов взорваться от гордости. Он потащил меня прочь из ванной по коридору, с заходом в каждую из комнат второго этажа, в которые мне раньше удавалось заглянуть с улицы.

Там я лицом к лицу столкнулась со своей мечтой — наследство в Сан-Тропе, вот что это такое! Передо мной стояла красная лакированная кровать, предназначенная какой-то китайской принцессе, — с ручками с двух сторон, за которые рабы поднимали ее и носили. У окна — необъятной величины письменный стол из резного черного дерева. Старинные китайские фонари свисали с потолка, а ветерок легонько покачивал колокольчики на балконе, и они тихо звенели. По улице, лязгая, проехал желтый трамвай. Через дорогу виднелись беленые стены дома священника.

Снизу донесся мужской голос, и Паулу, прервав экскурсию, устремился навстречу его обладателю. Спустя короткое время они появились вдвоем, таща растение в белой резной деревянной кадке. Господин, присоединившийся к нам, был лет шестидесяти, симпатичный, благородного вида, одетый в белые шорты и малиновую футболку. Стройные загорелые ноги, аккуратная седая бородка клинышком, ухоженные руки без морщин. То, как уважительно Паулу представил его, указывало, что это и есть истинный владелец дома. Тот улыбнулся и произнес несколько слов по-французски. Я посмотрела на него в замешательстве, и он извинился:

— О, простите! Я принял вас за француженку. Что скажете, дорогая? Как будет лучше, по-вашему, слева или справа от стола?

Густаво (его звали Густаво) пристально глядел на меня, а я вперила взор в растение, каким-то образом поняв, что вопрос не праздный и от моего ответа напрямую зависит, как сложатся в будущем наши отношения с владельцем самого изумительного дома в Санта-Терезе.

Я осмотрела растение, прошлась по комнате, прикинула, как будет падать свет, а потом сообщила свое решение: лучше поставить его слева. Паулу передвинул кадку, и я попросила сместить ее дюймов на двадцать.

— Ренессанс? — спросила я с французским прононсом, но он поправил, сказав, что это барокко, и я заподозрила, что на самом деле он понимает в этом не больше моего.

Густаво уточнил, уверена ли я, что растение не нужно переставить на правую сторону, и я с королевским величием махнула рукой, давая понять, что уверена. Разумеется, я блефовала.

Вечером того же дня я вернулась в Каса Амарела на ужин — только на сей раз по приглашению. Мы обсуждали антиквариат, Европу и австралийскую скваттерократию.[25] Я прихватила с собой к ужину австралийского вина («Джейкобс Крик» по 40 долларов за бутылку), и Густаво смаковал его, преувеличенно рассыпаясь в благодарностях. «Божественный напиток!» — восклицал он, а потом предал анафеме кошмарные бразильские вина.

Я улыбалась. Мне не было ровно никакого дела до вина. Сейчас я могла думать лишь об одном: о той громадной пустующей комнате китайской принцессы.

Я тактично перевела разговор, заметив вскользь, что он живет в таком большом пустом доме один. Густаво учтиво ответил на это, что иногда пускает в комнаты знакомых и друзей, а также, время от времени, «тех, кто ему интересен».

После еще одного ужина-разведки я явно перешла в эту последнюю категорию и попросила убежища в Каса Амарела на Руа Жоаким Муртину в Санта-Терезе. Он согласился, что я поживу у него месяц, и мы чокнулись в знак заключения сделки.

— Подойдет ли вам китайская комната, душка?

— Подойдет, — ответила я, чуть не плача от восторга и благодарности. — Она мне подойдет.

Я перебиралась ночью, аки тать, протащив под покровом темноты свой Ю-Би в комнату принцессы и повесив свои три жалкие перемены одежды в шкаф, внутри которого впору было прогуливаться. Карине я, помявшись, объяснила, что хотя «Хостел Рио» мне очень нравится, но мне уже двадцать восемь, и в этом преклонном возрасте уже трудновато выносить соседей по комнате. Хочется побыть одной.

— Мне вообще-то казалось, что ты собралась остановиться всего на несколько дней, — подколола меня Карина с хитренькой усмешкой.

— Да мне больше никуда не хочется, — радостно ответила я. — Поближе познакомлюсь с Санта-Терезой, а если бы ты видела мою новую комнату…

Она ласково улыбнулась:

— Нашла что-то недорогое и недалеко?

— Да, — закивала я. — Прямо в двух шагах отсюда.

Вечером, когда Карина подвезла меня до нового места, лицо у нее вытянулось, как если бы она внезапно узнала, что ее подружка оказалась принцессой Монако.

— Подруга, как только сможешь, давай ударим по коктейлям, — крикнула я, вытягивая из багажника Ю-Би и уже чувствуя себя наследницей виллы в Сан-Тропе. Сидящая за рулем Карина, не отрывая глаз от желтого дома, только удивленно кивнула.

Поднявшись наверх, я первым делом запихнула ковбойские сапоги и шляпу в пластиковый пакет, сунула его вглубь шкафа и начала готовиться к ужину. К счастью, на дне Ю-Би обнаружилось маленькое черное платье, которое я сумела утаить от придирчивых глаз Стефани и Скай, когда упаковывалась в Баттерси. Десять лет я таскала это маленькое черное платье с собой, на случай, если меня — как будто одну из девушек Бонда, только что выбравшуюся из джунглей, — вдруг пригласят на ужин во дворец магараджи в Индии или, скажем, на коктейль в уединенный загородный особняк европейского графа. Ни разу, ни в одном из путешествий, оно мне не пригодилось — я все время щеголяла в красной хлопчатобумажной рубахе и донельзя выношенных джинсах «Ливайс» (мы со Стефани окрестили их «урыльником» из-за одного приключения, которое им пришлось пережить в долине Меконга во Вьетнаме). Но все это было раньше, до переезда в Каса Амарела.

Густаво, владелец дома, был великолепен — настоящий аристократ, в котором удачно сочетались португальская, немецкая и аргентинская кровь. До переезда в Рио он держал рестораны в Сан-Паулу. По всему дому тут и там встречались фотографии в элегантных рамках: он и другие загорелые красивые люди на яхтах в Греции, в купальных костюмах шестидесятых или семидесятых годов, или он в меховой шапке стоит с лыжами на склоне горы в Сан-Морице — ну и другие подобные картинки рая для богатых.