Анатолий Рясов - Политическая концепция М. Каддафи в спектре «левых взглядов»
В этот период в Европе внутри «левых сил» произошла постепенная «реабилитация» института государства и принципов милитаризма – установок, еще за полвека до этого казавшихся немыслимыми для значительной части социалистов. Этому способствовал ряд факторов: поддержка многими «левыми» теоретиками политики своих национальных государств в первой мировой войне; размежевание анархистов; апологетика «пролетарского государства» коммунистическим режимом Советской России; вступление многих социалистов в правительства и парламенты своих стран; актуализация тезисов о необходимости государственного вмешательства в экономику, о прогрессивной функции государственного капитализма в противовес феодализму, о необходимости «переходного периода» на пути к социалистическому обществу. «Левые» и «правые» крылья появились практически во всех политических организациях, эта классификационная схема начала применяться повсеместно, порой без учета самоидентификации определяемых образований. Более того, социалистические убеждения перестали быть прерогативой «левых взглядов», сами социалисты разделились на «правых» и «левых». Происходило определенное сближение некоторых «левых» и «правых» группировок на почве неприятия либерально-парламентской системы, «правые» стали представляться более «приемлемыми» союзниками, чем недавние соратники, ставшие «ренегатами». Именно в это время (30-е гг. XX в.) в Германии, практически без противодействия социал-демократов, сформировалась идеология национал-социализма: кризис терминологии привел к тому, что «крайне правая» партия, руководствуясь популистскими принципами, включила в название своей доктрины слово «социализм». «С социологической точки зрения национальный или националистический социализм (национал-социализм = фашизм) суть не что иное, как абсурд», – писал в то время один из основоположников «левого» фрейдизма В. Райх[28]. Однако национальные и государственные ценности все больше становились доминантой политического развития большинства партий, и «левые» не были исключением[29].
Вторая мировая война стала тем международным событием, которое заставило значительную часть «левых сил», в то время представлявших собой хаотичную массу идейно изолированных организаций, попытаться переосмыслить ряд теоретических установок. Четко выработанная политическая стратегия нацизма, эффективно реализованная на практике, противостояла конгломерату разрозненных «левых» теорий. Вероятно, это послужило основным рычагом реконсолидации «левых», как теоретической, так и практической.
В эти годы произошло становление «левого» антитоталитаризма. Многие теоретики (А. Грамши, В. Серж) подвергли теорию и практику тоталитаризма серьезному критическому анализу. В ряде случаев критика распространялась не только на фашистские диктатуры, но и на сталинский режим в СССР, «антиреволюционная» политическая ситуация в котором вызывала у многих социалистов если не полное отторжение, то как минимум неудовлетворенность и тревогу. В этот период художественная литература вновь стала средством выражения политических взглядов, появился жанр «антиутопии», прообразы которого можно обнаружить еще у Ф. Кафки. Однако произведения, например, такого классика этого жанра, как Д. Оруэлл, фактически, представляли собой «левую» критику тоталитаризма, выраженную художественными средствами. В «левую мысль» частично возвратилось негативное отношение к централистским установкам, институту государства и ведущей роли партии.
Вместе с тем, в условиях противостояния нацизму, произошла консолидация многих социалистов с либералами, что нашло отражение и в теоретической сфере: взаимопроникновение концепций долгое время считавшимися заведомо противоречащими друг другу привело к углублению терминологического хаоса и квазисимбиоза «левых ценностей» с «центристскими». Предпосылки этого возникли еще до второй мировой войны, истоки этих идей шли от теоретических воззрений Э. Берштейна, К. Каутского и Ж. Жореса. Так, еще в конце 20-х гг. XX в. К. Росселли выдвинул теорию либерального социализма, а в конце 30-х гг. XX в. А. Капитини и Г. Калоджеро разработали концепцию социалистического либерализма. Согласно этим учениям, либерализм и социализм исконно являлись не противоречащими друг другу, а взаимодополняющими[30].
В атмосфере, возникшей после разоблачения XX съездом КПСС культа личности И.В. Сталина, во второй половине 50-х гг. XX в., европейские «левые» начали поиск новых путей к социализму, идеологически независимых от СССР. Некоторые социалисты выступили против тезиса об универсальности Октябрьской революции, а затем и против универсальности советской модели для переживаемой эпохи, считая «марксизм-ленинизм» серьезным искажением учения К. Маркса. В этих условиях для европейских компартий вопрос выработки собственной теоретической программы и соотнесения ее с проблемами единства коммунистического движения начинал приобретать особое значение. С целью адаптации коммунистической доктрины к социально-политическим и экономическим особенностям европейских стран и в соответствии с традициями их политической жизни сформировалась модель еврокоммунизма. Работы С. Каррильо стали попыткой системного изложения взглядов этого политического направления, в рамках которого диктатура пролетариата, революционный путь и тезис об уничтожении государства оказались неприемлемыми, взамен им провозглашались традиционные ценности либералов: демократия, плюрализм и права человека[31]. Еврокоммунисты выдвинули тезис об организационной, тактической и идеологической автономии каждой из компартий, о необходимости изучения особенностей развития коммунистического движения в каждой отдельной стране[32].
Крах довоенной европейской социальной системы, политический разрыв социал-демократов с прежними ориентирами в идеологии и политике, советская догматизация «левой мысли» стали необходимыми условиями концептуального переформулирования марксисткой теории. Кризис авторитарно-бюрократических моделей и курс на неолиберализм вызвал серьезные опасения у значительной части социалистов, ощущавших, что в «левых взглядах» становилось все больше рутины и повторений, чем оригинальности и новаторства. В 50-60-х гг. XX в. в Европе завершил свое теоретическое оформление так называемый «западный марксизм» (или «неомарксизм»), теоретические разработки которого зачастую складывались вне каких-либо организационно оформленных рамок и противостояли как советскому «диамату» и «истмату», критиковавшимся как вульгаризированная и догматизированная интерпретация марксизма[33], так и сугубо эмпирическим исследованиям европейских социал-демократов. Такие теоретики, как, например Л. Альтюссер, К. Корш, Г. Лукач, Г. Маркузе, Ж.П. Сартр, стремились модернизировать «левую мысль», сделав акценты на некоторых важнейших философских аспектах, ранее не принимавшихся во внимание.
Появилась обоснованная критика «ортодоксального» марксизма как теории и мировоззрения рабочего класса, стала отрицаться сама идея диктатуры пролетариата, а бюрократизация социалистических режимов начала рассматриваться как неизбежный результат захвата власти рабочим авангардом. Фактически, в этот период европейскую «левую мысль» характеризовала потеря революционного субъекта, которым долгие годы в глазах «левых» являлся пролетариат. Труды «неомарксистов» были проникнуты уже не идеей прогресса, а глубоким пессимизмом, отсутствием четких и вероятных перспектив перехода от либеральной демократии к социалистической в исторических условиях расцвета «общества потребления», слияния политики и коммерческой выгоды в единый комплекс интересов, угрозы ядерной войны и глобальной экологической катастрофы. Одна из парадоксальных черт новой теоретической культуры «левых» – отсутствие в ней интернационального взаимодействия[34].
«Западный марксизм» (наряду с ранним европейским социализмом, анархизмом и «левым фрейдизмом»[35]) оказал серьезное влияние на движение «новых левых»[36], представители которых в конце 60-х гг. XX в. выступили с резкой критикой теории и практики «старых левых» – коммунистических и рабочих партий, обвинявшихся в недооценке роли вооруженного насилия и устаревших суждениях о движущих силах революционного процесса. По мнению «новых левых», все действующие партии и профсоюзы интегрировались в существующие политические системы[37]. «Старые левые» добились государственной власти и оказались интегрированы в существующую мировую политическую систему, против которой выступали до прихода к власти. «Сегодня революционная теория – враг любой революционной идеологии», – писал Г. Дебор[38]. Рабочие, перестав выступать в качестве радикальной оппозиции, превратились, согласно воззрениям «новых левых», в опору существующей системы, буржуазного образа жизни, в «сублимированных рабов развитой индустриальной цивилизации»[39], и в таких исторических условиях пролетариат уже оказывался не способен стать движущей силой коренных социальных изменений. По мнению ряда теоретиков, такой силой должны были выступить леворадикальная интеллигенция и молодежь, в первую очередь студенчество. Этим объяснялось восторженное восприятие и поддержка «новыми левыми» массовых студенческих выступлений в 60-е гг. XX в., некоторые из которых (май 1968 г. во Франции) впоследствии трактовались рядом теоретиков как эксперименты осуществления «прямой демократии». По сути, эти попытки вытеснения власти посредством массового самоуправления стали последними «вспышками» революционности для европейского «левого движения».
