Карлхайнц Дешнер - Криминальная история христианства

Вышедший из апулейского верхнего слоя Юлиан социально был ангажирован иначе, чем мелкобуржуазный отпрыск Августин, решительно примкнувший к богатым Для борьбы с голодом вследствие вторжения готов Юлиан продал свое поместье и своими действиями приобрел в Южной Италии симпатию. «На протяжении двадцати лет он вел, почти целиком предоставленный себе, смертельный спор с людьми, которые подсовывали церкви свои взгляды, которые отказывали ему в свободном обсуждении его собственных воззрений и изгнали его с епископского места, на котором он был деятелен и любим» (Браун).

Юлиан, отлученный Зосимой поздней осенью 418 г с шестнадцатью сплотившимися вокруг него коллегами, а в 419 г, как и большинство из них, изгнанный со своего стула, нашел прибежище на Востоке. Там он жил, в частности, у Нестория, вскоре тоже объявленного еретическим патриарха Константинополя, падение которого увлекло с собой и пелагианских просителей. Как «меченый человек», «Каин наших дней», которому папа Сикст III отказал в 439 г в возвращении на епископство, которого папа Лев I (440–461 гг.) проклинает вторично, Юлиан из Экланума был принужден к непрестанной бродячей жизни и умер, наконец, после 450 г, на Сицилии, после того как стал домашним учителем пелагианской семьи и все-таки половину жизни проведя изгнанником. Друзья написали на его могильном камне «Здесь лежит Юлиан, католический епископ». В Галлии, Британии и Иллирии он тоже имел приверженцев среди высокого клира, которые, однако, были вынуждены или отречься, или потерять свои кресла. Кроме того, отказалась осудить Пелагия и Целестия группа верхнеитальянских прелатов, о дальнейшей судьбе которых мы не осведомлены.

Но Augustinus увидел пелагиан и целестиан отвергнутыми — как надувшихся «ветрогонов» и триумфально «разбитых вдребезги». Недопущение свободной дискуссии он хвалил в такой же степени, как «христианских государей», потому что они «таких людей, каковыми вы являетесь, приговаривали к суровому наказанию». «Их необходимо было наставить, и по моему мнению, для них это было легче, когда урокам правды помогал страх перед строгостью». Старая тема Августина. Римская государственная власть следовала за церковью, церковь уже в его время «смогла придать такой масштаб христианизации мира, что императоры рассматривали задачи церкви и как требования империи», - констатация иезуитов Грильмейера и Бахта, христианизацией, естественно, называется прежде всего католизация.

Смута, тем не менее, не исчезла Августин становился все жестче в своих высказываниях о предопределении, о разделении человечества на избранных и проклятых. Даже на смертном ложе он атакует в незаконченном опусе Юлиана, но и сам со своим учением о милости и грехе не совсем проник в католицизм (Строгое августинианство, которое защищает учитель церкви в поздних посланиях, никогда не было признано).

Как и «еретиков», Августин, само собой разумеется, подавлял также язычников. Хотя он сам до того кормился их философией, в особенности через неоплатоников у Платона, так что дерзко утверждал то, что теперь называют христианской религией, «имеется по существу уже в древности, а не отсутствовало от начала человеческого рода, пока Христос не явился во плоти, отсюда истинная религия, которая уже всегда была, начинает называться христианской». Да, объясняет он. «Если бы старые философы могли начать с нами заново, они бы стали — при изменении некоторых немногих выражений и предложений — христианами».

Действительно, христианство отличается от неоплатонизма, в русле которого находился Августин, так мало, что епископ Синезий из Кирена к началу V-го столетия отбросил все догмы, не согласовавшиеся с неоплатонизмом.

Но ко многим значительным фигурам язычества Августин испытывал мало симпатии. Например, Аполлоний из Тианы (около 3-97 гг.) главный представитель неопифагореизма, учитель и чудотворец, «святой и божественный», противопоставляемый Порфирием и Гиероклом Иисусу, почитаемый многими императорами, даже для сегодняшних исследователей «одаренный необыкновенными силами» (Шпейер), Аполлоний, чья биография (написанная Филостратом) дает многие и захватывающие параллели с Евангелием, Августину, верящему в чудеса, кажется в определенной степени даже не смешным. «Кто, — издевается он, — мог бы это принять даже лишь за достойное смеха, когда пытаются Аполлония, Апулея или прочих опытных чернокнижников сравнивать с Христом или даже предпочитать ему?».

Тем более неуклонно боролся епископ с «чудовищами всякого рода идолов», «кощунствующими культами», «идольским отродьем», «нечистыми», «отвратительными духами», которые «все злы» — «отбрось их, презирай их» Августин ругает Юпитера, «совратителя женщин», «его бесчисленные и отвратительные преступления», «распущенность Венеры», культ богини — матери, «эту заразу, это преступление», это бесчестие, самое великую мать, «это чудовище», что «замарало землю толпой продажных, публичных девок и оскорбляет небо», ругает Сатурна, который ее скорее превосходит «в такого рода бесстыднейшей лютости» При этом Августин — как позднее Фома Аквинский или папа Пий II — выступает все же за сохранение проституции, чтобы «сила страстей» не «свалила все в одну кучу» обычная католическая двойная мораль (Поддерживали-таки бордели папы, — хотя бы Сикст IV (1471–1484 гг.), основатель праздника Непорочного зачатия Марии, — епископы, аббаты, настоятельницы почтенных монастырей!) Августин повторяет все эти традиционные аргументы против политеизма, — от содержания и бесчувственности статуй до неспособности идолов помочь. И он, как многие до него, идентифицирует их с демонами.

С каким размахом, какими методами, какими беспощадными насмешками пользуется при этом святой, показывает — в меньшей мере систематизированный, чем конъюктурный, но в высшей степени детализированный, недвусмысленно направленный против язычников, «contra pagenos», — magnum opus «О граде божьем» (413–426 гг.), 22 книги, позднее одно из любимых чтений Карла «Великого». В этой книге он «из высших соображений, — возносит хвалу католик ван дер Меер, — рассчитывается с целой ложной культурой» — в пользу новой, намного худшей. И тоже методом фальсификации. Ибо в «Граде божьем», в котором вера в идолов является фундаментальным злом Римского государства (его фундаментальное зло, в качестве христианского, — шагающее по трупам властолюбие), политеизм фигурирует как главная причина нравственного падения, даже как причина падения Рима в 410 г, вообще как основа всех преступлений, всех mala, bella, discordiae[223] римской истории. Августин не останавливается в своем главном труде перед тем, чтобы языческий мир «дискредитировать сознательными искажениями» (Ф.Г. Мейер), да, он позволяет себе по отношению к язычникам «все средства», вплоть «до подтасовки цитат» (Андерсен) «Ложь и бесчестие — две причины, к которым в религии обращаются все» (Шульце).

К началу своей епископской власти Августин еще провозглашал, что лишь злые используют силу против злых. Но скоро он столь же беспощадно идет войной против язычников, как и против «еретиков». Теперь римское государство плохо само по себе — второй Вавилон — «condita est civitas Roma volut altera Babilon». Он решительно оправдывает искоренение старой веры, требует разрушения их храмов, изображений, искоренения дубрав, уничтожения всего культа мер воздействия против тех, кто до того убивал христиан. Он уверяет в существовании объединенного фронта всех объявленных им дьяволами — еретиков, язычников, евреев «против нашего единства», разумеется, все совместные попытки осилить христианство тщетны. Так, он торжествовал где-то около 400 г. «Во всей империи разрушены храмы, идолы разбиты, жертвы запрещены, а те, кто почитает богов, при уличении в преступлении привлекаются к наказанию». Он вообще фанатично сопротивлялся, говоря его словами, всем «усилиям чисто человеческой мысли, направленной на основание счастья в злосчастности земной жизни», он яростно разбил всю античную этическую традицию, по отношению к язычеству «as ready to attack as he was prepared to attack Donatists and Pelagians»[224] (Хэлпорн). Августин не хотел только, чтобы против язычников вновь применяли смертную казнь, во всяком случае, — за одну лишь веру их. Однако обычно он разрешает любое насилие, любую кару, всегда им преуменьшаемую со столь коварной причудливостью. Подобно тому как он сравнивает военный поход против донатистов с обычаем отца семейства, который каждый субботний вечер наказывает семью, так и антиязыческие законы сравнивает с мерами учителя против учеников, копавшихся и испачкавших себя в дерьме. А практически по отношению к язычникам, как и к донатистам, он принимает смертную казнь, в принципе ее отрицая.

Это действует мучительно, пишет теолог Бернгард Кеттинг непосредственно после фразы, что Августин якобы встречал язычников с «пасторской добротой и великодушием». «Однако он одобряет законы и меры императора против языческого культа, против жертвоприношений и жертвенных мест, храмов. Он обосновывает это указаниями на Ветхий Завет, где предписано, что все места жертвоприношений идолам должны быть разрушены, «как только страна окажется в ваших руках». Как только заимеют власть — тотчас искоренят полная «пасторская доброта и великодушие». При этом Августин многократно искажал буквальный смысл Ветхого Завета в пользу аллегорического толкования. Конечно, искажал он также, подобно многим, и аллегорический — в пользу буквального смотря по потребностям.