Валерий Касатонов - Мы из подводного космоса

На поминки в кафе собрались человек двадцать – родственники и самые близкие друзья. Игорь Алексеевич встал с поминальной рюмкой в руке и сказал: «Завтра утром, как обычно, взойдет солнце, а Георгий, с которым мы столько раз определяли место корабля по Солнцу, не увидит его. Он не увидит голубого неба. Он не увидит родные лица детей и внуков. Он не услышит радующих нас звуков жизни. Он ушел туда, где тихо и темно. Он ушел в вечность. Жизнь человеческая коротка и очень часто печальна. Ты нас извини, Георгий Петрович, что мы живем, а тебя с нами нет. (Здесь Ирина, сидевшая рядом с ним, заплакала навзрыд.) Внутри нас мало осталось любви ко всему живому, и, прежде всего, друг к другу. Мы люди, но начинаем забывать об этом, что нам жизнь дана на добрые дела. Спасибо тебе, Егор. Ты был лучший из нас. Там, куда ты ушел, тоже нужны такие. Придет время, и мы встретимся с тобой. А пока мы сохраним память о тебе. Честь имею!»

Волнение, переживания дня, стрессовая обстановка, видимо, сказались. На какое-то время Игорь Алексеевич как бы вырубился. Он не помнит, как с Ириной и её детьми оказался в такси. Ирина привезла его к себе домой. Он обнаружил, что сидит на кухне, перед ним початая бутылка хорошего коньяка и он пьет прекрасный кофе. Крепкий черный кофе. Большая чашка. Сознание полностью возвратилось к нему. Ирина уложила детей спать. Вымыла с лица всю косметику. Собрала волосы в пучок, и домашняя, в простом халатике вышла на кухню. Села рядом, плечо к плечу, с Игорем Алексеевичем, прижалась лицом к его морской тужурке и вновь готова была заплакать. «Я виновата. Я. Только я», – корила себя она. Игорь Алексеевич обнял её одной рукой, другой решительно плеснул в стакан коньяка, вложил ей в руку и потребовал: «Выпей!» Она, притихшая, выпила и немного испуганная посмотрела на него своими бездонными глазами – невинными и соблазнительными. «В том, что случилось, – начал говорить Игорь Алексеевич, – никто не виноват. У нас, у моряков, есть понятие – судьба. У каждого она своя. Мы с твоим отцом могли погибнуть в первый же год службы на подводных лодках, ещё курсантами училища. Но, бог миловал! Георгий Петрович и я дожили до пятидесяти, и за это спасибо судьбе. У нас было всё, что положено в жизни: и любовь, и страдания, и горе, и радость. Принимай, Ирина Георгиевна, жизнь такой, как она есть. Более того, я скажу грубо, но прямо, Егор ушел из жизни мгновенно, он даже не понял, что произошло. Он не мучился. Он не познал мук старости, когда человека терзают болезни и страданья, когда немощь отравляет жизнь. Что случилось, то случилось!»

Он ещё что-то говорил. Его решительные мужские фразы, наполненные правдой жизни, успокаивали и снимали напряжения последних дней с измученной души и сердца Ирины. Ей становилось легче, как будто неимоверной тяжести ноша спадала с её плеч. «Умеют же некоторые люди найти правильные слова. Какие они умные, люди старшего поколения. Они мудрые. Как с ними хорошо». Она потянулась к Игорю Алексеевичу. Он прижал её к себе, почувствовал, как бьётся её измученное сердечко. Ласково погладил по голове, как будто она маленькая девочка. Поцеловал в лоб. Она подняла своё лицо и, благодарная, поцеловала его в губы. Непроизвольно обняла его за шею и начала целовать, всё больше теряя над собой контроль. Он сжался: «Нельзя! Нет!» Она почувствовала его напряжение, и, не выпуская его из объятий, нежно и мягко начала упрашивать: «Будьте ко мне ласковы. Я так тяжело живу. Весь день среди мужиков, часто вижу их похотливые взгляды. Они мне противны. Последние дни довели меня до безумия. Я хочу простых человеческих отношений. Я хочу прижаться к сильному мужчине. Нас ничего не связывает. Я с вами такая, какая я есть. Вы мне всегда очень нравились. Будьте сегодня со мной. У меня никого нет ближе вас. Мне ничего не надо. Только ваше тепло, ваши руки, ваши добрые слова. Помогите мне, спасите меня», – она умоляла, всё больше и больше теряя над собой контроль. Она вся горела. Глаза её – вишнёвые омуты – манили глубиной. И Игорь Алексеевич утонул в них. – «Где взять силу воли, чтобы отказать любимой женщине. Всевышний, прости меня, грешного!», – последнее, что пронеслось у него в голове…

Едва начало светать, он встал. Тихонько оделся. Ирина проснулась, умиротворенная, ласковая. Она улыбалась, она радовалась жизни. «Да, правы французы, – подумал Игорь Алексеевич, – стресс лучше всего снимает ночь любви!» – «Останься!», – она протянула ему свою красивую руку с ухоженными ногтями. – «Нет. Скоро тебе собирать сына в школу! Не надо, чтобы он видел нас». – «Спасибо вам! (Она перешла на «Вы») Мне сегодня значительно легче…». Он прервал её: «Прошу тебя, Ирина, не говори ни слова. Мы должны осмыслить то, что случилось. Сейчас трудно найти подходящие слова. Можно всё испортить. Давай прощаться!». В прихожей Ирина нежно прижалась к нему. Снова обратилась к Игорю Алексеевичу на «Ты». «Останься, поживи у меня!», – она, в хорошем смысле слова, соблазняла его глазами, улыбкой, своим полуобнаженным телом. Он обнял её, почувствовал через тонкую ткань ночной сорочки её дивную грудь, крутые бедра, молодое и податливое теплое тело. От неё пахло женщиной. Любимой женщиной. Огонь желания обжег его, он на секунду задохнулся, но превозмог себя. «Нет. Сегодня нет!» С трудом вырвался на улицу. Во дворе женщина-дворник на высоких каблуках с метлой в руке разговаривала с кем-то по сотовому телефону. По-английски. Свежий синячок украшал её лицо. «О, Москва! Ты полна парадоксов», – заскрипел зубами Игорь Алексеевич. Целый день просидел на вокзале в тяжелых раздумьях «питомец моря смелый под сенью парусов и в бурях поседелый». Борьба с самим собой измучила его. Он осунулся. Глаза его горели. Как быть? Его плоть кричала: «Оставайся, чудак!» Его совесть и весь жизненный опыт говорил: «Не делай этого!» Только вечером подошел нужный ему поезд и повез его домой. Когда вокзал исчез, что-то ёкнуло в его сердце. Ему стало грустно и удивительно жалко Ирину, себя, свою одинокую жизнь. Переживания дня комом стояли у него в груди.

Он сидел один в купе, тупо уставившись в окно. А за окном расстилалась только чернота ночи. Вот мелькнул фонарь на каком-то переезде и снова темнота. Мрак. «Вот и она так же мелькнула в моей жизни и – темнота. Что я для неё. Ветеран – «дряхлый воин!», как говорили древние греки». Такой сильный с виду флотский офицер заплакал. Глухое рыдание вырвалось из его груди. Он сдержался, но предательская слеза медленно покатилась по его лицу, очищая душу…

А на другой день, едва он вошел домой, услышал, как разрывается телефон. Ему звонила Ирина.

71. Далёкая звезда

«Любовь – звезда, которою морякОпределяет место в океане».

Подводная лодка круто повернула на волне вправо и легла на Инкерманские створы, отлично видимые в вечерних сумерках. «Севастополь родной, мы вернулись домой …», – радостно пропел штурман, довольный, что поход заканчивается и, благодаря его мастерству, офицеры ещё успеют сегодня посидеть в ресторане «Приморский». Холодный февральский ветер из крымских степей леденил глаза, выбивал слезу, швырял брызги в лицо, но радость распирала молодых офицеров, «…ещё немного, ещё чуть-чуть». Лодка ошвартовалась у причала подводников в Южной бухте. Командир проверил внешний вид «нетерпеливо бьющих копытами» старших лейтенантов – минёра, штурмана и капитан-лейтенанта – механика, вздохнул, что не может пойти с ними, и сказал: «К подъёму флага быть на корабле». «Есть!», – весело ответили «поручики Ржевские» и скрылись во тьме.

Если весь город был уже в полусне, то ресторан «Приморский», несмотря на будний день, продолжал ещё набирать обороты. «Пароход белый-беленький, чёрный дым над трубой, мы по палубе бегали, целовались с тобой», – приятным баритоном пел популярную в то время песню на стихи Геннадия Шпаликова солист оркестра. Офицеры сделали заказ: лангет с жареным картофелем, селёдочка с лучком и штофик водочки. После первой рюмки лица их стали пунцовыми, сказывалась вахта на ветру, глаза красными, но это не мешало им оценивать представителей прекрасного пола и даже давать лёгкий комментарий. Этот профессиональный трёп способствовал хорошему аппетиту.

Её он заметил сразу же, как только она вошла в зал ресторана в сопровождении гражданского мужчины. Они сели недалеко от молодых офицеров. Она была задумчиво-прекрасна. Какие-то проблемы делали её лицо заботливым. Но глаза, миндалевидные чёрные, глаза дочери Моисея, и белоснежная кожа, кроткая улыбка – притягивали и манили. Красивая грива волос обрамляла её лицо. В ней была слабость, что так нравится мужчинам, была нежность. Она была Женщиной. Она была Женщиной его мечты.

Только по молодости можно делать такие ошибки, он понял это поздно, когда уже приглашал её на танец. В этот момент она разговаривала с мужчиной на повышенных тонах. Богиня посмотрела на него с некоторым интересом, потом очень вежливо отказала. Он почувствовал, как проваливается сквозь землю. Когда он вернулся за свой стол, не просто красный, а багрово-ярко-красный, у него было только одно желание – немедленно уйти. Друзья удержали его, а официантка, пожилая женщина по-матерински пожалела его: «Не расстраивайтесь, пригласите кого-нибудь другого». Это окончательно добило его. Вечер был испорчен …