Валерий Шанин - Вокруг света за 280$. Интернет-бестселлер теперь на книжных полках
Единственный плюс уборки слив состоит в том, что их не нужно разглядывать – рви все подряд. Поэтому, хотя рабочих осталось меньше, чем в разгар сезона, мы собрали урожай всего за одну неделю. Потом Джон Гилкрист арендовал на два дня сортировку. И мы сами же все отсортировали по размерам и упаковали по коробкам. Сливы все равно шли не на экспорт, а по ближайшим рынкам.
Только-только закончили со сливами, как сразу начался сезон уборки нектарин. Они почему-то сильнее других фруктов страдают от вредителей. Нам поначалу приходилось не столько собирать плоды, сколько срезать зараженные плесенью ветки.
Нектарины – гибрид абрикосов и персиков. По-моему, они даже вкуснее своих «родителей». Новозеландские садоводы поначалу зарабатывали огромные деньги на экспорте нектарин в Австралию. Но австралийские фермеры постепенно раскачались и с каждым годом отвоевывают все большую часть своего внутреннего рынка. Это заставляет новозеландских фермеров постоянно совершенствовать продукцию. Сейчас большую часть составляют красно-желтые нектарины. Но им на смену приходит новый сорт – красно-белый. У Джона Гилкриста все новые молодые деревья именно этого сорта.
С окончанием уборки нектарин закончилась моя работа в саду Джона Гилкриста, но не в Роксборо. В начале марта стали созревать яблоки.
У Гилкристов яблони тоже были, но раз-два и обчелся. С ними они могли и сами справиться, поэтому я с Гийомом, Хепберн и англичанкой Кетрин, продолжая жить в том же доме, устроился работать в сад Росборо к Алексу Гордону.
Чтобы заработать на уборке яблок, нужно собирать их очень быстро, но не халтурить. Яблоко считается зрелым, если у него покраснело не меньше 40 % площади. Поначалу очень трудно на глаз отличить 35 % красноты от 45 %. А времени на то, чтобы рассматривать каждое яблоко, нет. За огромный ящик платят всего по 30 долларов.
Студенты собирали так мало, что за первую неделю получили меньше, чем была бы минимальная зарплата. Они попросились на сортировку, где платили строго за отработанные часы, вне зависимости от производительности труда.
Я поначалу тоже работал слишком медленно – два-три ящика в день, но постепенно разогнался до 4–5 ящиков и стал получать больше, чем «сортировщики». А главное, мне нравилось работать под открытым небом: свежий воздух и солнце, плюс физические упражнения – курорт, да и только.
Работа на сортировке начиналась на час раньше, а заканчивалась на час позже, чем у сборщиков, а ездили мы туда и обратно на одной машине. Поэтому у меня рабочий день фактически тоже стал десятичасовым. А первые несколько дней, пока не перевели часы на «зимнее» время, мне вообще первый час приходилось собирать яблоки в сумерках, чуть ли не на ощупь. К тому же по утрам они были ледяные, хотя в середине дня солнце грело почти по-летнему.
Самое неприятное было другое. Своей машины у меня не было, и мне приходилось ездить вместе со всеми. Но проблема в том, что сортировка, как фабрика, работает в любую погоду. А сбор яблок в сильный дождь прекращается – в мокром состоянии они сильнее бьются. Несколько раз сильный дождь начинался в середине дня, и мне приходилось возвращаться «домой» автостопом.
Когда совсем надоело постоянно зависеть от чужой машины, я стал подыскивать себе другую работу. В разгар сезона в Роксборо это означает не столько поиск хоть чего-нибудь, сколько выбор самого подходящего варианта. Редкий случай, когда предложение рабочих рук на рынке меньше, чем спрос.
С одной стороны сад Джона Гилкриста граничит с рекой, с другой тянется пустырь. За этим пустырем начинаются яблоневые сады. Туда я и направился. Там как раз шла уборка.
– Где менеджер? – спросил я у первого же попавшегося на пути человека.
– Вон там, – он показал в сторону мужчины в белой шляпе.
Майкл тут же принял меня к себе в Южные сады.
– Можешь прямо сейчас начать? Надевай сумку.
Огромным плюсом нового места работы было то, что туда я мог ходить пешком. Так восьмичасовой рабочий день дополнился двумя часовыми прогулками – по утрам и вечерам. И все же это было лучше, чем 15-минутная поездка на машине.
Осень вступала в свои права. Листва на яблонях пожелтела и стала облетать, на вершины окружающих гор вернулся снег (он был там и весной, когда я начинал свою работу в Роксборо). По утрам на траве была изморозь, на лужах образовывался тонкий ледок. Да и днем солнце уже не так сильно пригревало.
Уборка яблок была в самом разгаре – едва заканчивался один сорт, за ним шел другой. Рабочий день у меня начинался с часовой прогулки. Потом восемь-девять-десять часов с 15-минутным перерывом. Сбор яблок – занятие для мизантропов или любителей уединенного образа жизни. С утра привозят ящик, ставят его между двумя рядами деревьев, и ты начинаешь собирать в него яблоки. Своих соседей видишь только мельком за деревьями. Босс появляется только изредка, поболтать о жизни, проконтролировать процесс, выслушать жалобы. Пообщаться удается только с трактористом. Он привозит пустые ящики, забирает полные, выдает квитанции. По этим квитанциям в конце каждой недели и оплачивают. По ним же можно всегда точно определить, кто собирал тот или иной ящик. Если брака будет больше десяти процентов, за работу могут и не заплатить. Поэтому, хотя и нужно яблоки собирать как можно быстрее, обращаться с ними лучше аккуратно.
Все когда-нибудь кончается
Новозеландскую визу, вне зависимости от того, на какой срок она была выдана первоначально, можно продлевать вплоть до года – с момента въезда в страну. Продление стоит шестьдесят пять новозеландских долларов – причем неважно, на какой срок. Но продлевают визу только в соответствии с количеством «показных денег», из расчета минимум по 1000 новозеландских долларов (примерно 450 американских) на месяц. Поэтому каждые полтора-два месяца я приезжал в Даниден, показывал справку с банковского счета с 1500–2000 долларами, продлевал визу на 1,5–2 месяца, отправлял деньги домой и возвращался назад в Роксборо. И так три раза.
Каждый раз при продлении визы я показывал справку из банка, где указывалась не только сумма на счете, но и последние десять операций. И только на четвертый раз (!!!) иммиграционный чиновник вдруг обратил внимание, что у меня часто встречается графа, отмеченная «SAE» (зарплата).
– А это что???
– Зарплата!
– Как!!! У вас же нет разрешения на работу (как я уже отмечал, все знают, что в Новой Зеландии работает 90 % туристов – из тех, кто находится здесь больше одного месяца – но Иммиграционное управление официально этого признавать не хочет).
Признаваться, что я работаю на уборке фруктов, в меру сил помогая новозеландскому сельскому хозяйству избежать финансового краха, я не стал – зарплата иммиграционных чиновников не зависит от того, соберут урожай или нет. Поэтому я пошел в наступление:
– Я ведь каждый раз при продлении визы писал, что продление визы мне необходимо, чтобы закончить работу над книгой о Новой Зеландии. И мне, как журналисту, платят гонорары за статьи в российских газетах и журналах!
– Так вам из России деньги перечисляют?
– А то!
– Даже в этом случае нужно оформлять разрешение на работу. Поэтому туристическую визу мы вам не продлим, приходите на следующей неделе и подавайте заявление на получение разрешения на работу.
Я вернулся в Роксборо, прощаться. Но пару дней я все же еще отработал. В последний вечер я не смог уснуть. Чувствовал себя так плохо, что пришлось вызвать «Скорую помощь». Врач приехала быстро, померила давление, пощупала пульс и сообщила, что ничего серьезного нет. Но обязательно нужно пройти обследование. Если у меня что-то серьезное, то поездка в Южную Америку отменяется. Придется прерывать кругосветку и возвращаться назад в Москву. Но вначале нужно решить проблему с визой.
В Иммиграционном управлении чиновника, который хотел, чтобы я оформлял рабочую визу, не было. Ко мне вышел его начальник.
– Извините. Мы учли, что вы не собирались нас обманывать. Поэтому продлили вам визу, как вы и просили – еще на два месяца.
Возвращаться назад в Роксборо я не стал. Сезон уборки там уже заканчивался, а на Северном острове скоро должна была начинаться уборка киви.
В древности путешественники, отправлявшиеся в дальние края, не только пропадали с глаз своих друзей и родственников, но и теряли с ними всякий контакт – вплоть до возвращения (если не считать редких оказий и переданных через много рук весточек). Я еще застал это время. В 1991 г., улетев в США, я не только ни разу не позвонил домой, но и не послал ни одной открытки. И, когда через два с половиной месяца вернулся назад, только тогда и узнал обо всем, что произошло за время моего отсутствия.
В XXI в. ситуация радикальным образом изменилась. Развитие современных видов связи привело к тому, что путешественники могут поддерживать постоянный контакт с теми, кто остался дома. За те два с половиной года, которые я находился в дороге, я постоянно общался со своей семьей через Интернет и был в курсе всего, что происходит в Москве. Поэтому можно сказать, что какая-то часть меня так никогда дома и не покидала.
