Алексей Ростовцев - Резидентура. Я служил вместе с Путиным
Женевьева хлопнула Сергея по голове «Вешними водами» и объявила, что в следующий раз они посетят музей художников-импрессионистов в саду Тюильри.
– Там ты будешь нем, как рыба, – сказала она. – Русские никогда не знали разницы между Манэ и Моне.
В Люксембургском саду они провели остаток дня, угощая друг друга перлами книжной эрудиции, мороженым, жареными фисташками и колой. Вечером к ним подошел сторож и позвонил в колокольчик.
– Что это значит? – удивился Сергей.
– Это значит, что мы должны убираться восвояси. Сейчас закроют и запрут все ворота. Ночью тут нельзя находиться посторонним.
Он проводил девушку до улицы Сен-Мартен на нравом берегу Сены, где она снимала комнату в недорогом пансионе. На прощанье Женевьева чинно протянула ему руку. Они условились встретиться через неделю в саду Тюильри. Сергей вернулся в свою квартиру совершенно счастливый и умиротворенный. За один неполный день он успел по уши втюриться в незнакомую девицу. Раньше с ним такого никогда не случалось. «Не скажу о ней Калюжному, – решил он, засыпая, – имею я, в конце концов, право на личную жизнь или нет?» Таким образом, в тот и в последующий день он нарушил сразу два пункта инструкции: вступил в контакт с неустановленным лицом и не доложил об этом ни офицеру безопасности посольства, ни кому-либо другому из сотрудников КГБ, работавших под посольской крышей. Ему, человеку, имевшему солидный опыт неофициального сотрудничества с советскими спецслужбами, подобные ошибки были непростительны…
Лет за пять до описываемых событий, когда Сергей еще учился на третьем курсе иняза в Москве, его завербовало Пятое управление КГБ для внедрения в среду диссидентствующей молодежи и интеллигенции. Тогда ему было двадцать лет, а в том возрасте он любил, бреясь перед зеркалом, напевать строки Высоцкого: «Я вышел ростом и лицом, спасибо матери с отцом…» Он вышел не только ростом и лицом. Природа и умом его не обделила. Ему не приходилось бегать за девками, они бегали за ним сами, оставалось только выбирать лучших из них. Чекисты считали Сергея ценным приобретением. Агент «Антон», как нож в масло, вошел в круг диссидентствующих поэтесс, исполнительниц бардовских песенок, однако те не приобщали его к святая святых диссидентства, пока он не переспал с каждой из них. Эти претенциозные потасканные дурно пахнущие бабы называли Россию сукой, много курили, пили, сквернословили и боролись с тоталитаризмом преимущественно посредством полнейшего высвобождения своих сексуальных инстинктов и вожделений. Из общения с ними Сергей вынес стойкое отвращение к женщине как таковой. Он сильно отощал и едва не спился, но отправить на лесоповал двух мужей своих любовниц все-таки успел. После того как незадачливые правозащитники, посыпав пеплом ранние лысины и поведав суду всю правду о своей подрывной деятельности, а заодно и о подрывной деятельности Запада, загремели в Сибирь, оставшиеся на свободе диссиденты не без основания стали косо поглядывать на Сергея: ведь он был единственным русским в их компании. Агента «Антона» пора было выводить из игры. А тут как раз подвернулась парижская синекура, и все образовалось само собой. «Антона» передали на связь в разведку. Здесь, в Париже, его отцом-наставником стал немолодой, умудренный жизненным опытом весельчак и циник подполковник Калюжный, замаскированный под одного из секретарей посольства.
Калюжный три месяца не ставил Сергею никаких заданий. Порекомендовал отъедаться, лечить нервы и отпускать усы. Через три месяца Сергей снова превратился в красавца-мужчину, этакого Жоржа Дюруа, Bel Ami, дамского угодника и любимца. Тут-то на него и положила глаз мадам Журден, переводчица французского МИДа, молодящаяся бабенка в климактерическом возрасте. Как женщина она уже давно вышла в тираж, но для разведки еще представляла несомненный интерес. Калюжный наметанным оком перехватил на одном из приемов взгляд, которым мадам Журден пронзила Сергея, и тут же, отозвав своего подопечного в сторонку, шепнул ему:
– Настала пора тряхнуть стариной, сынок!
– Как, эта?! – ужаснулся Сергей.
– Эта, – печально подтвердил Калюжный. – Мужайся, Сереженька, интересы Отчизны иногда велят нам перешагивать через самих себя.
В деле «Мадлены», а так наша разведка окрестила мадам Журден, Сергею пришлось играть роль ложного следа для Сюртэ[21] и гаранта безопасности Калюжного. Если бы контрразведка вздумала подслушивать разговоры Сергея с мадам Журден, то не нашла бы в них ничего предосудительного, а если бы мадам Журден, с которой Калюжный работал с соблюдением всех правил конспирации, вздумала выкинуть какой-нибудь фортель в отношении советского разведчика, она в тот же миг лишилась бы своего любовника, который стал ее Богом и смыслом жизни. Сергей всякий раз шел «на дело», стиснув зубы и скрепя сердце. Однажды на одной из встреч с Калюжным он разрыдался и стал истерично кричать, что с него довольно и он требует немедленно отправить его на родину.
– Те московские шлюхи с гитарами были лучше, – говорил Сергей, преодолевая спазмы в горле и размазывая по лицу слезы. – Они требовали только секса, а эта хочет, чтобы я ее еще ласкал и говорил ей нежности.
– Возьми себя в руки, сынок, – сурово перебил его Калюжный, наливая в стакан «Мартеля». – На, выпей и вспомни о том, как предки наши горели за идею на кострах, шли на виселицы и под расстрел, падали на амбразуры, десятилетиями гнили в одиночках. То, что я заставляю тебя делать, – это всего лишь легкая разминка на пути к истинному подвигу во славу Отечества.
После этого случая Сергей замкнулся и ушел в себя. Он затосковал по родине, но не по порочной Москве, а по российской глубинке. Где-то в недрах его сознания постепенно формировался образ прекрасной женщины с русой косой, которая умела бы варить вкусный борщ, лепить аккуратненькие пухленькие пельмешки, рожать детей и не ведала бы ничего о политике, авангардистских веяниях в искусстве и виртуальном мире. Возникшая из пены парижских книжных развалов Женевьева была частичным воплощением этого образа.
Между тем роман его с Женевьевой развивался с бурной стремительностью. Встречи их становились все более частыми, так как им было все труднее обходиться друг без друга. «Соприкосновение душами» первой наскучило Женевьеве, и однажды в погожий сентябрьский день, когда они забрели в уединенный уголок Булонского леса, она спросила в упор:
– Серж, неужели тебе никогда не хотелось обнять меня?
– Мне только этого и хочется, черт побери! – ответил он. – Но я ведь дал зарок.
– Кому?
– Тебе.
– Я этот зарок с тебя снимаю.
Он схватил ее в охапку и стал целовать спутанные душистые волосы, широко распахнутые зеленый глаза, вздернутый нос, пухлые свежие губы:, шею и грудь там, где был вырез блузки. У нее было чистое дыхание и нежная атласная кожа. Он быстро пьянел, и она, хохоча, принялась отбиваться от него кулачками. Наконец, это ей удалось. Она отошла на шаг и укоризненно сказала:
– Серж, любимую женщину нельзя выпивать всю сразу, как рюмку водки, ее надо дегустировать маленькими глоточками, как дорогое вино.
Она взяла его под руку, заглянула ему в глаза, улыбнулась и добавила:
– Жаль, что хозяйка нашего пансиона не позволяет своим постояльцам приглашать в гости особей противоположного пола, не то я позвала бы тебя на день рождения.
– А когда твой день рождения?
– Ровно через неделю.
– Мы отпразднуем его в каком-нибудь кафе, скажем, в «Курящей собаке».
– Нет, так не пойдет. Я хочу, чтобы мы были только вдвоем. И никого вокруг. Знаешь, у меня есть знакомый портье в «Амбассадоре». Он даст нам номер на сутки и документов у тебя не спросит. Я принесу закуски, ты – бутылки, кое-что закажем в ресторане. Ты согласен?
– Почему бы и нет. Где этот «Амбассадор»? Кажется, в районе Оперы?
– Ты прав. Это старый четырехзвездочный отель на бульваре Османа в двух шагах от Оперы.
– Кто был Осман? Турок какой-нибудь?
– Темнота! Барон Осман был префектом Парижа в эпоху Наполеона Третьего. Он проложил и застроил все двенадцать проспектов, расходящихся от площади Этуаль, а кроме того, разбил Большие Бульвары.
«Амбассадор» Сергею не понравился. Старая мебель, нет смесителя в ванной, сливной бачок барахлит, да еще и вид из окна на помойку во дворе-колодце. Когда он сказал об этом Женевьеве, она выдала на ужасном русском языке знаменитую пословицу: «С милым рай и в шалаше». Он рассмеялся, подошел к ней сзади и стал целовать ее теплый затылок, пахнущий липовым цветом. Она мягко его отстранила.
– Не мешай мне готовить салаты. Нацелуемся еще. Хорошо, что ты принес одно шампанское. Любовь не должна быть пьяной. Расскажи лучше что-нибудь. Ты много читал и много знаешь.
– Я расскажу о смесителе. Это чисто русское изобретение. Когда Черчилль в сорок первом прилетел в Москву и впервые увидел смеситель, то заметил глубокомысленно, что такое может позволить себе только тоталитарный режим, но все же попросил у Сталина один экземпляр для своей лондонской квартиры.
