Мэлор Стуруа - Жизнь и смерть Джона Леннона
Может ли Леннон оставаться художником, выпекая вместо пластинок хлеб? Может ли он по-прежнему считать себя мужчиной, стирая и гладя детские пеленки? И ответ был вновь положительным. Я его выстрадал в течение пяти лет.
Снова небольшая пауза — вдох и выдох:
— Творчество, как жизнь. Художник творит, как дышит: вдох — выдох, вдох — выдох. Если ты ничего не вдохнул, то и выдохнуть тебе нечем и нечего. Если у тебя нет ничего, что сказать людям, и ты честен — ты молчишь, а если лжив, суетен — то пичкаешь их подделками. Шум — безвоздушное пространство для музыканта. Когда вокруг меня шум, и в особенности когда шум во мне самом, я не могут творить. Я имею в виду шум-звон, а не хаос-глину, из которого сотворяют миры. В течение длительного времени я не мог не только сочинять, но и слушать музыку — такой шум стоял в моей голове. Я не прикасался к роялю и гитаре, не включал радио, не посещал рок-клубы. Я стал «звуковым монахом». Кстати, я вообще отчасти монах, отчасти стрекоза. Это тоже вдох и выдох.
Затяжка — глоток, затяжка — глоток, вдох и выдох, вдох и выдох.
— Я не могут представить себя нехудожником, представить себя переставшим творить. Я не верю во все эти разговоры: такой-то, мол, выдохся, такой-то, мол, исчерпал себя. Видимо, он просто не был творцом. Мне всегда кажется, что в глубокой старости, перестав сочинять музыку, я начну писать книги для детей. Я навеки обязан открытием мира «Алисе в Стране чудес» и «Острову сокровищ». Мой долг перед детьми — сделать для них то, что сделали эти книги для меня.
Пять лет продолжался вдох «звукового монаха», и вот наконец наступило время выдоха. Буквально за несколько дней до убийства Леннона вышел в свет его новый диск «Двойная фантазия». Первая песня на этом диске называлась «Starting over» — «Начиная сначала».
Английское слово «over» предельно или, вернее, беспредельно многозначно. Его переводы на русский язык иногда занимают целую страницу убористого текста. Но здесь мне хочется остановиться лишь на одной удивительной трансформации этого многогранного, как алмаз, словечка: оно одновременно указывает и на окончание действия — ««все кончено», «все пропало», и на начало в смысле «снова», «вновь», «еще раз». Удивительный лингвистический парадокс, имеющий, как мне кажется, глубокие философские корни в самой жизни: без конца нет начала, и наоборот. Так вот, в творчестве Леннона до добровольного пятилетнего затворничества слово «over» употреблялось исключительно как «конец», чаще всего как конец мечты — «The Dream is over». В устах нового Леннона «over» зазвучало оптимистически, как начало — «Starting over». Эта песня открывала диск. Закрывала его другая — «Hard Times are over» — «Кончились тяжелые времена».
Первое ощущение, которое тебя охватывает при знакомстве с «Двойной фантазией», — я это уже слышал, это ранние «битлзы»! Ощущение хотя и первое, но обманчивое. Простота «Двойной фантазии» уже не простота «йе, йе». Она ясна, но не бездумна и соотносится с последней, как притча — с частушкой. Недаром, комментируя свой последний диск, Леннон говорил: «Я наконец нашел самого себя. Я обнаружил, что был Джоном Ленноном до «битлзов» и останусь Джоном Ленноном после них. Так тому и быть. Воздух очистился. Очистился и я сам».
«Служенье муз не терпит суеты». В «Двойной фантазии» есть песенка «Наблюдая за колесами»:
Люди говорят, что я сумасшедший,Поступая так. Ну что ж…Они дают мне всяческие советы,Чтобы спасти от погибели.Когда я говорю, что я о'кзй,Они смотрят на меня как-то странно.Ты, мол, не можешь быть счастлив,Перестав играть в эту игру.А я вот просто сижу и смотрю,Как колесаВертятся и вертятся.Я искренне люблю наблюдать их вращениеСо стороны.Я больше не катаюсь на карусели.Пусть она крутится без меня.
Певец, который отказывался быть скаковой лошадью, тем более не хотел быть крашеной лошадью с ярмарочной карусели. Он рвался в завтра и отлично сознавал, что на карусели в завтра не поедешь. «Я не верю во вчера», — говорил он в одном из своих последних, предсмертных интервью. Это было больше чем скрытая полемика с другим «экс-битлзом» — Полом Маккартни, написавшим знаменитую песню «Я верю во вчера». Леннон не просто просыпался от многолетней спячки. Он выздоравливал после тяжелой болезни, после кризиса, победив наркотики, алкоголь, а главное — звездный недуг, лесть и льстецов.
Он был еще слаб, но жизнерадостен. Оптимизм наполнял его легкие, как музыка. В день своего сорокалетия он не оборачивался на пройденный путь, а смотрел вперед. С надеждой: «Все говорят о последних пластинках, о последних концертах, как будто бы игра окончена. Но мне всего сорок лет и впереди, если бог даст, еще сорок лет творческой жизни. Не будем заниматься гробокопательством, вырывая из земли на потребу ностальгии публики тела Пресли и «битлзов». Все равно из этого ничего путного не получится. Распятые на кресте прошлого не оживают. Я не собираюсь умирать в сорок лет. Жизнь только начинается. Я верю в это, и это придает мне силы!»
За несколько часов до убийства Леннон говорил: — Мой новый альбом о сегодня и завтра. Я как бы веду беседу с поколением, выросшим и мужавшим вместе со мной. Я как бы окликаю его: я — о'кэй, а как идут ваши дела? Как вы прошли сквозь все это? Да, тяжелыми были семидесятые, как отрава. Но ничего, мы выжили. Давайте же сделаем восьмидесятые прекрасными! В конце концов это от нас зависит, какими они будут…
«Я никогда не видел Джона таким счастливым, как в последний день его жизни», — вспоминает продюсер Леннона Дэвид Геффен. Работа спорилась в этот декабрьский день на «Фабрике пластинок», где Леннон и Оно записывали свой второй диск — «Молоко и мед». Джон был в приподнятом настроении, строил планы на будущее. Он говорил, что собирается совершить кругосветное путешествие с «Двойной фантазией», а затем записать «с натуры» еще один альбом песен и передать весь гонорар от него в пользу престарелых граждан и больных детей. «Если кто-нибудь в Америке считает, что мир и любовь — это клише 60-х годов, то он глубоко заблуждается. Мир и любовь — вечные понятия», — говор ил Леннон. На следующий день Джон и Йоко собирались лететь в Сан-Франциско, чтобы принять участие в демонстрации протеста, которую должны были провести рабочие азиатского происхождения, требующие равной оплаты труда.
— Он у меня словно сумасшедший викинг, помешанный на океанах и путешествиях, — улыбалась Йоко. — Вам бы видеть его, как он этим летом плыл из Ныопор-та на Багамы! Он упросил своего друга взять его в качестве корабельного кока. Но, когда на судно обрушился шторм, а команда полегла от морской болезни, Джон, варивший рис в камбузе, побросал кастрюли и стал у штурвала. Пять часов он вел судно сквозь шторм, сотрясая воздух воинственным кличем викингов.
— Да, это было великолепно, — вспоминал Леннон. — Чувство свершения всегда великолепно. Стоя за штурвалом, я думал о первых днях «битлзов». Мы подняли паруса, и больше не было ходу назад. Пусть кто-то до пас, скажем Пресли, уже пересек этот океан музыки, но мы совершали путешествие при другой погоде.
И, поправляя свои знаменитые старомодные круглые дымчатые очки в тонкой стальной оправе, насвистывая под нос какой-то мотив — не скандинавских викингов, а ливерпульских докеров, — добавил:
— А теперь мы пускаемся в плавание в совершенно иной лодке, новой и еще не опробованной…
Последняя песня, которую записали в тот декабрьский день Джон и Йоко на «Фабрике пластинок», прежде чем отправиться домой в готическую «Дакоту», называлась «Тонкий лед»…
Вместо эпилога
В пригороде Лос-Анджелеса, на бульваре Пасифик Пэлисейдс, обрамленном могучими тропическими пальмами, находится мастерская известного австралийского скульптора Бретта Стронга. Первое, что бросается в глаза каждому, кто заходит в нее, — это внушительная — почти в три метра высотой — бронзовая скульптура. Стронг, человек, не лишенный чувства юмора, притом сардонического юмора, окрестил свое творение Статуей на Свободе. Не статуей Свободы, а именно на Свободе.
История происхождения этого названия такова. Впрочем, пока всего два слова о том, кого она изображает. Стронг запечатлел в бронзе своего друга Джона Леннона. Итак, изваяв скульптуру покойного «битлза», Стронг предложил ее в качестве дара городу Нью-Йорку. Предполагалось, что монумент будет поставлен в Центральном парке, в той его части, которую нарекли Земляничной поляной в память о Ленноне. («Земляничная поляна» — так назывался один из его знаменитых шлягеров.)
Мэр Нью-Йорка Эдвард Коч вежливо и даже пылко поблагодарил скульптора за великодушный дар, но принять его отказался наотрез.
— Почему? — полюбопытствовал несколько удивленный Стронг.
