Андрей Никитин - Остановка в Чапоме
Единственным доводом в пользу сплошного запрета была картина, которую я сам видел во время путешествия по Варзуге с районным рыбинспектором.
Умба и Варзуга - две главных реки Терского берега. По Умбе давно сплавляют лес, рыбы там все меньше, а Варзуга теперь для лесосплава закрыта. В ее низовьях находится знаменитая тоня Колониха, поставлен сетевой забор, в отличие от прежних заборов перегородивший реку целиком, не оставляя никакой щелочки для прохода рыбы. Чтобы часть ее все же прошла на нерест, в один день вынимают всю набивающуюся в мотню семгу, а на следующий - всю пропускают. Во всяком случае, так полагается делать, но соблюдается это далеко не всегда: и план горит, и есть людям хочется!
На Варзуге, как и на Умбе, имеется рыбная инспекция, зорко следящая за односельчанами и приезжими. Но, к сожалению, по Варзуге идет сквозной байдарочный маршрут для туристов. Высадившись в Кировске или в Апатитах, туристы проходят на байдарках систему центральных озер, спускаются по тихой, словно бы неживой Пане, входят в Варзугу и скатываются по ней до моря. Недавно этот маршрут был утвержден в качестве "всесоюзного", и надо сказать, что в летние месяцы поезда, идущие в Мурманск, ежедневно доставляют несколько десятков туристов, проходящих речную систему из конца в конец за полторы-две недели.
Что ж, спору нет, верховья Варзуги удивительно красивы. Кипящие, растянувшиеся на один-два километра пороги, стиснутые отвесными скалами, сменяются спокойными, широкими и глубокими плесами в оправе бесконечных сосновых боров, иссеченных сетью оленьих троп. Выйдешь на берег - и тебя охватывает смолистый отсвет сосновых стволов и невозмутимое безмолвие тайги, тянущейся на север и исчезающей где-то в тундрах... Но идут на байдарках сотни и тысячи туристов, а следом за ними по реке плывет семга с распоротым брюхом - туристы хотят красной икры, сама семга им уже надоела...
- Ну, за такое расстреливать надо,- жестко говорит Николай, и на его скулах ходят желваки. Для него, человека, привыкшего считать семгу на штуки, вести счет всему в окружающей его природе, чтобы не нару шить достигнутого равновесия, сама мысль о чем-то подобном представляется чудовищной.- Это же хулиганы! Лови и охоться, если ты голоден, никто слова не скажет. А кто так развлекается - разве он человек? Вот в том-то все и дело! Если бы нам разрешили, как прежде, ловить для себя, на еду, мы бы сами и охраняли реку, куда лучше, чем рыбнадзор. Свое же и охраняли бы! А так - чье оно? Говорят: ваше, колхозное. А взять - нельзя... Глядите, глядите!
На яме ниже переката я успеваю заметить блеснувшее серебряное тело и услышать громкий всплеск. Тяжело качаясь, по течению расходились круги.
- Силища какая...- приглушив голос, произносит Николай.
В этот момент он и сам преобразился: мгновенно напрягшиеся мускулы распускались, и на лице вместе с полуулыбкой проступала почти детская восторженность, что удалось подсмотреть этот, почти всегда удивительный миг...
4.
Хожу по Пялице, знакомлюсь с ее обитателями, а сам памятью невольно обращаюсь к другим селам Терского берега, да и всего Поморья, где довелось побывать. И в первую очередь - к Варзуге, поразившей меня своей красотой и необычностью. Впрочем, вспоминать Варзугу есть много причин. И я не удивляюсь, когда вечером, за столом у Тетериных, разговор незаметно сворачивает на это село, откуда родом Алла Ефимовна.
Самым ярким впечатлением от Варзуги остался у меня, конечно же, варзугский хор - действительно деревенский хор, сохранивший древние распевы, присущие только варзужанам, свой репертуар, а главное, оставшийся "самодеятельным": его участницы так же работали на полях, на фермах, так же, как остальные, выполняли всю трудную крестьянскую работу. А если и выезжали, то редко и не дальше Мурманска.
Я был одним из первых, кому посчастливилось записать хор и сделать о нем несколько передач по Всесоюзному радио - пластинка с записью этих же песен, подготовленная стараниями Д. М. Балашова, писателя и этнографа, который составил полный свод песен и сказок Терского берега в двух томах, вышла на год или два позднее...
Хор был примечателен еще и тем, что доносил до слушателя и зрителя не реставрированную, не подкрашенную гримом и фантазией декоратора музыкальную и художественную культуру Берега - подлинную народную культуру одного из глубинных уголков России, сохранившую традиции очень давних времен. До сих пор помню ни с чем не сравнимое ощущение, когда впервые увидел певиц, идущих по улицам древнего села в ярких старинных костюмах с расшитыми серебром и золотом повойниками на головах. Они шли, постукивая каблучками сапожков по деревянным мосткам, собираясь на спевку в доме Александры Капитоновны Заборщиковой, одной из организаторов этого хора. Входили степенно, чинно рассаживались по лавкам.
Уже вечерело. Чисто вымытые желтые стены избы были залиты медово-красным закатным светом. За окнами пронзительно синела река, изумрудной зеленью после дождя горели зеленые склоны холмов, окружавших село, а напротив, на правом, высоком берегу реки, высилась гордость варзужан, церковь Успения - стройная шатровая красавица, построенная в середине XVII века, в которой накануне торжественно был открыт первый народный музей древнерусского искусства.
Церковь Успения была всемирно известным памятником деревянной архитектуры Русского Севера. И хотя в тридцатых годах нашего века приехавшие из уезда "безбожники" успели порушить колокольню, прежде чем их повязали сбежавшиеся с тоней мужики, сам храм они отстояли - и тогда, и совсем недавно, когда, под предлогом "спасения" уцелевших памятников архитектуры, повсеместно начали свозить со своих исконных мест дома, церкви, амбары, мельницы, разрушая исторически сложившиеся ансамбли и пейзажи, в полном смысле слова лишая народ его культурного наследия. Так называемые "музеи под открытым небом" стали кладбищами красоты, воспитывавшей поколения сельских жителей ежедневно, ежеминутно там, где они и были поставлены. Поветрие дошло и до Мурманска, а поскольку церковь Успения, один из четырех оставшихся в Варзуге храмов, оказалась единственным памятником деревянного зодчества в области, так как собор в Коле благополучно сгорел, то решено было ее разобрать и перевезти в Мурманск.
И снова "мир" встал стеной, постановив, что не отпустит из своего села памятник своим дедам и прадедам, чьими стараниями он был не только поставлен в XVII, но и реставрирован в XIX веке и чьи имена перечислены в памятной надписи, хранящейся на стропилах шатра под маковкой...
И вечер, и река, и панорама села - все настраивало на особый лад. Собравшиеся сосредоточенно молчали, точно прислушивались к тишине, из которой должен был прийти к ним какой-то главный, определяющий звук, и вдруг запели - медленно, протяжно.
Начинала одна, к ней пристраивались другие голоса, находили свое место в общей слитности звука. Песня ширилась, набирала силу; словно дека скрипки, начинало резонировать сухое дерево стен; и вдруг, совершенно явственно, стирая слова величальной песни, в слитной мелодии для меня зазвучали перезвоны колоколов. Это было поразительно. Ударяли большие колокола; колокола поменьше выводили мелодию; ее украшали, развивали и обрамляли переборы маленьких колоколов и колокольчиков, расцвечивали, плели затейливое кружево звуков, и тут-то снова вступали главные, ведущие, чтобы наполнить силой и протяженностью взявшую разбег песню...
Не поручусь за точность, но тогда мне показалось, что эти величальные песни, входившие обязательной частью в свадебный обряд, сохранились варзужанами с самых давних, по-видимому еще новгородских, времен. Иначе как случилось, что в противоположность песням московской Руси, где жениха принято величать "князем", здесь неизменно звучало слово "боярин"? Князья в Новгороде, как известно, были временными, жестко ограниченными в своих правах и обязанностях, почему и не было у новгородцев к князьям того раболепного почтения, которое так укрепилось на московской Руси с татарским игом...
Теперь, отправляясь в Сосновку, я собирался навестить Варзугу на обратном пути и захватил с собой пакет с фотографиями хора, чтобы передать певицам. - А мы их перешлем, давайте! - предлагает Алла Ефимовна.- Тут же все наши: вот это стоят племянницы мои, это - невестка, а вот эти - сестры двоюродные... И сама Александра Капитоновна теткой мне приходится...
Терский берег, как я мог заметить, несмотря на своеобычность говора каждого селения, пронизан прочными нитями родства, знакомства, различных "свойств", приятельств, являя собой как бы одну большую семью, только расселенную по разным домам, отстоящим друг от друга на тридцать, на шестьдесят, а то и на двести с лишним километров. Здесь помнят родство по третьему и четвертому "колену". Стоит в разговоре упомянуть чье-либо имя, и твой собеседник если не припоминал происхождение этого человека, не знал его в лицо, то обязательно называл кого-нибудь, кому тот приходился родней или приятелем.
