Мёртвая дорога - Александр Алексеевич Побожий

Мёртвая дорога

из записок инженера-изыскателя

Газета «Известия» 14 июля 1960 года напечатала заметку под названием «Мёртвая дорога»:

«На севере Тюменской области несколько лет назад начали строить железную дорогу Салехард—Игарка. На сотни километров уложили рельсы, построили посёлки железнодорожников, железнодорожные станции, мосты. Стройку прекратили из-за ненадобности дороги. Увезли технику, ушли люди... Сотни километров рельсов ржавеют...»

Вот об этом строительстве, как участник его, я хочу рассказать.

От Свердловска до Новосибирска и от степей Казахстана до Ледовитого океана раскинулась на миллионы квадратных километров Западно-Сибирская низменность. Южная часть её пестреет на карте городами, посёлками, деревнями на плодородных полях. К северу от Транссибирской железной дороги — пустынная низменность, покрытая лесами и непроходимыми болотами.

Чем дальше на север, тем реже встречаются посёлки. Они ютятся на небольших клочках земли, отвоёванных у природы. А ещё дальше, к Полярному кругу, начинается тундра со множеством больших и малых озёр. Широкие реки Надым, Пур и Таз тихо текут на север, сбрасывая воду в Ледовитый океан. Здесь совсем нет полей и дорог. Небольшие фактории и посёлки разделены сотнями километров плоского пространства. Кое-где среди тундры стоят чумы ненцев да рядом с ними пасутся стада оленей. Но если посмотреть с птичьего полёта на эту землю, изрытую, как оспой, торфяными буграми и лишайниками, то увидишь железную дорогу. Она тянется от города Салехарда на восток вдоль Полярного круга к Енисею. Через каждые пятнадцать—двадцать километров — разъезды, станции с полуразвалившимися вокзалами и посёлками. Во многих местах полотно дороги размыто, провалились насыпи, повисли рельсы. Не бегут по ним поезда, не дымятся ни паровозы, ни посёлки — нигде ни одной живой души. И так одна сотня километров за другой.

За рекой Надым, на четырёхсотом километре, рельсовый путь обрывается, и дальше на восток стоят одни телеграфные столбы с проводами. За рекой Таз опять лежат рельсы, но потом — новый разрыв; а уже от реки Турухан до самого Енисея железная дорога тянется без перерыва. На левом берегу его раскинулись большой полусгоревший пустой посёлок, станция, депо. Накренившись, стоят брошенные паровозы, вагоны. За Енисеем, по правому его берегу, до самой Игарки, та же унылая картина — ржавые рельсы, полуразрушенные дома, покосившиеся семафоры и нигде ни одного человека.

Что же это за дорога, проложенная через самое сердце бесплодной земли? Почему её нет на карте? Зачем строили её в этом крае северных сияний, метелей и шестидесятиградусных морозов?

Она брошена и представляет унылую картину запустения среди однообразной суровой природы необжитого северного края. Лежит она в тундре, скованная вечной мерзлотой. Там каждый полуразвалившийся дом, покосившийся мост, ржавые рельсы, сгнившие шпалы — безмолвные свидетели забытого и незабываемого.

Стоя у географической карты, я много раз ловил себя на том, что мой взгляд невольно поднимался вверх — туда, к Полярному кругу, где пролегла эта мёртвая дорога...

1

Чтобы доехать до Салехарда, пришлось делать пересадку. Поезд, с которого мы только что сошли, отправился дальше на север, в Воркуту. Слушая затухающий стук его колёс, мы словно расставались с цивилизованным миром, оставаясь среди непривычной тишины снежной равнины.

Покрытая снегом тундра незаметно сливалась на горизонте с серым северным небом. Стоящий у путей, среди снежных сугробов, небольшой барак да вагон-теплушка с огромной вывеской «Станция Чум» не могли оживить унылой картины.

Только вдали, на востоке, тундра упиралась в высокую гряду альпийских гор Полярного Урала. Его хребты и отроги с острыми гребнями, разбросанные в беспорядке, были закованы вечным льдом и покрыты снегом. Узкие долины, похожие на ущелья, заканчивались в горах огромными цирками. Казалось, нет ничего живого в этой горной стране.

Всматриваясь, я пытался отыскать Собь-Елецкую ледниковую долину, прорезавшую насквозь Полярный Урал. Ведь по этой долине, минуя неприступные скалы, и проложена железная дорога на Салехард. Люди давно знали этот свободный проход в горах. По нему с незапамятных времён проходила «ворга» — старинная скотопрогонная тропа оленеводов. Мне не удалось отыскать долину в складках гор, но я надеялся увидеть её по пути.

После душного, старого вагона, пропитанного запахом многих дезинфекций, табака и пота, морозный воздух казался особенно чистым и прозрачным. Уже затихли далёкие звуки поезда, скрывшегося за пеленой позёмки, а мы всё ещё стояли у путей, рассматривая непривычную для нас картину Севера.

— Насчёт поезда на Салехард не мешало бы узнать, — сказал начальник изыскательской партии Рогожин.

— Идёмте, — ответил я, выбираясь из снега на тропинку.

Крохотная теплушка едва вмещала желающих погреться: в ней стоял жезловый аппарат, висели телефоны — всё как на настоящей станции.

Дежурный по станции, худощавый, давно небритый мужчина лет сорока, по селектору вызывал диспетчера. Ему отвечал хриплый, простуженный голос.

Это было в марте 1949 года. Заполярная дорога от Печоры до Воркуты и дорога от Чума на Салехард, куда мы ехали, ещё не были тогда сданы в постоянную эксплуатацию и находились в ведении строительства. Пассажирские поезда из-за плохого состояния пути и вагонов часто опаздывали, да и предпочтение на дороге отдавалось грузовым поездам, идущим с углём из Воркуты.

— Скоро на Салехард поедем? — спросил я у дежурного, когда он закончил разговор с диспетчером.

— Наверно, через часок, а может, через два, — неуверенно ответил он и добавил: — Вам, кажется, повезло. В Абези к поезду прицепили два классных вагона, постараюсь посадить.

Поезда мы прождали до ночи: машинист с помощниками обедали на соседней станции, где была столовая, а потом пропускали поезда с углём и порожняк в Воркуту.

Когда наконец наш поезд пришёл, помощи дежурного нам не потребовалось. Лётчики нашей экспедиции, Волохович и Юркин, с ходу покорили проводниц, и нас пустили в классный вагон.

Видавший виды и переживший три войны двухосный вагончик раскачивался, скрипел, стучал и громыхал всеми своими частями, подпрыгивая на стыках. На кривых его так швыряло в разные стороны, что, казалось, он вот-вот рассыплется. Крохотные оконца обледенели, у дверей клубился пар. Два закопчённых фонаря тускло освещали вагон.

На тяжёлой и чёрной работе люди одеваются в старую, потрёпанную одежду, и чем