Борис Дубин - Классика, после и рядом

Борис Дубин

Классика, после и рядом Социологические очерки о литературе и культуре Сб. статей

НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОТ АВТОРА

Первую – по времени написания и по месту в книге – статью этого сборника от его последней по времени и предпоследней по месту статьи отделяет больше четверти века. И тем не менее все эти страницы – об одном, и главное для них слово вынесено прямо в заглавие книги. Размышления о классике обозначили начало профессиональной работы автора над проблемами социологии литературы как особой системы дифференцирующегося общества – общества, становящегося проблематичным для самого себя, практикующего сложность в качестве принципа повседневного существования и вырабатывающего специальные устройства, которые задают и сохраняют в этих сложности и динамизме определенность, устойчивость, функциональную форму. Понятно, что названную проблему стало возможно сформулировать, лишь обратившись к идее литературного образца и процессу кристаллизации собственной традиции литературы, притязающей на статус автономного института в современном (модерном) социуме, – так литература сделалась изменчивым и потому верным зеркалом социокультурной модернизации нескольких западных обществ, позже их назвали развитыми. «Литература» здесь и теперь стала означать модерность, а следовательно – означать Запад с его образцовой традицией постоянного обновления, непрестанной «традицией разрыва», по выражению позднего уроженца далекой провинции Запада и многолетнего обитателя одного из ее центров, Парижа, мексиканского поэта Октавио Паса.

Парадоксальность приведенных формул не случайна – таков сам модус разворачивания идеи современности и существования литературы как исторического явления, неотъемлемого от модерного мира. В этом смысле классика неотрывна от авангардной и массовой словесности – в процессах рождения подобных «ересей» (по отношению к «канону») и в их напряженных взаимоотношениях с классикой собственно и сложилась литература как институт. Допустимо обозначить этот сюжет другой, пространственной метафорой – борьбой между центром и периферией, двухвековой герильей культурных провинций. А вся эта система взаимодействий была бы невозможной без особых механизмов ее поддержания – подсистем селекции и репродукции (премии, библиотека, школа и т.п.).

Соответственно, тематика этой книги охватывает идею литературы, ее формы (разумеется, лишь некоторые наиболее показательные и представленные в самом кратком виде – детектив, любовный роман, фантастика, автобиография и эго-роман), механизмы их поддержания и, наконец, способы подхода к их профессиональному анализу – методы социологии литературы как ветви социологии культуры. Тем самым в структуре сборника воплощается ее магистральный историко-культурный сюжет – превращение классики (через ее массовое тиражирование) из ценностной идеи в пустую форму значимости (рекламный бренд) и, наконец, набор технологических средств анализа этого теперь уже чисто социального феномена.

Начало исследований всего названного процесса биографически восходит для автора к первым собраниям семинара, который действовал в 1978 – 1989 гг. в Секторе книги и чтения научно-исследовательского отдела библиотековедения и библиографии Государственной библиотеки СССР имени В.И. Ленина. Руководителем сектора была Валерия Дмитриевна Стельмах, старостой семинара (до 1985 г.) – автор этих строк, непосредственными инициаторами собраний и обсуждений, их постоянными двигателями и активистами – Лев Дмитриевич Гудков, Абрам Ильич Рейтблат и, опять-таки, автор. Уже третье наше заседание, 27 февраля 1978 г., было посвящено полемике («базару представлений») о предмете и задачах социологии чтения. Дискуссия продолжилась 29 мая того же года на обсуждении доклада М. Ханина и Б. Дубина «Как возможна социология чтения?». 3 октября А. Рейтблатом было сделано сообщение «Социальные функции детектива», 14 ноября его обсуждение продолжилось. 28 мая 1979 г. имел место доклад М. Ханина и Б. Дубина «Что такое классика? К функционированию литературного образца». И наконец, 5 декабря 1980 г. прошло обсуждение доклада Л. Гудкова «Структуры читательского поведения и его возможные изменения», ставшего поворотным пунктом в наших совместных исследованиях массовой словесности и ее позднесоветских образцов. Из дальнейших наших с Гудковым выступлений назову доклады о принципе субъективности в повествовании (4 марта 1982 г.) и о проблеме жанра и жанровой словесности (29 апреля того же года), они оказались последними. Для вдохновителей и активистов семинара его работа в указанный выше период резюмировалась выходом трех стимулированных ими печатных изданий – «Книга, чтение, библиотека: Зарубежные исследования по социологии литературы: Аннотированный библиографический указатель» (1982), «Проблемы социологии литературы за рубежом: Сборник обзоров и рефератов» (1983) и «Чтение: проблемы и разработки» (1985). Дальнейшее принадлежит уже другому периоду истории.

Я хотел бы с признательностью посвятить эту книгу всем участникам тогдашнего семинара – близким и далеким, живым и ушедшим.

КЛАССИКА

ИДЕЯ «КЛАССИКИ»

И ЕЕ СОЦИАЛЬНЫЕ ФУНКЦИИ1

Понятие классической литературы, в том числе в форме представлений о традиции или наследии, принадлежит к ключевым компонентам литературной культуры – совокупности значений, которые делают возможным согласованное взаимодействие по поводу литературы, выступая смысловыми основаниями поведения его участников и образуя, при регулярности подобного взаимодействия и универсальном характере его регулятивных механизмов, ролевую структуру социального института литературы. С особенной очевидностью значимость классики выявляется в исторических ситуациях, когда это понятие, например в Германии XVIII – XIX вв. или в России XIX – ХХ столетий, становится синонимом литературы в целом. Но и в менее экстремальных случаях – например, в условиях современной плюралистической культуры – оценочные формы классического сохраняют свою функцию критериев, по которым определяется правильность протекания процессов литературной коммуникации. Последнее относится к мотивационной структуре авторского поведения, основаниям суждений о литературе, в том числе текущей2, нормам литературно-критического истолкования текстов, стандартам рецепции и оценки книг читателями.

Понятна поэтому значимость апелляций к классике для практически любых в содержательном плане манифестов, с которыми выступают литературные группы, направления в литературной критике. Однако и в процессе выдвижения подобных групп, и при ретроспективной оценке их практики в истории литературы предложенные ими содержательные определения классического принимаются как данность. Так, сконструированный характер «легенды немецкой классики», созданной в характерной исторической ситуации и поддерживаемой из соображений идеологического триумфа, последовательно замалчивается, что ведет к принудительным искажениям и допущениям в описании периода, характеризуемого как классический3.

Вместе с тем значения и функции классического крайне редко выступают объектом специализированного научного интереса, предметом теоретической рефлексии или эмпирического исследования, в том числе социологического. Это может быть объяснено функциональным значением классики. Исторически она (а позднее «традиция») выступила символом эстетической автономии социального института литературы на стадии его образования. В частности, это относится к манифестам и практике литературных группировок второй половины ХVIII в., ищущих оснований собственной авторитетности в ситуации, когда прямая социальная поддержка (патронаж и т.п.) оказалась в той или иной мере утраченной или неприемлемой. Кроме того, апелляция к образцам и авторитетам «прошлого», с которыми устанавливались отношения «наследования», представила собой эффективное средство самоопределения специфических по своему составу и содержательным интересам групп в условиях интенсивной социальной мобильности и, соответственно, демократизации престижей, широкого распространения грамотности, чтения, книгопечатания, словесности массового тиражирования и обращения. Жесткая предписанностъ форм отношения к повышенной ценности классического (норм вкуса) означала их фактическую необсуждаемость. Классика и близкая ей в этих значениях «литература» выступала в подобных групповых манифестациях символом «всеобщего», «целостного», противопоставленного всему «специализированному» как «частичному», «утилитарному». Поскольку носители суждений о литературе принимали подобное образование в качестве средства самоопределения (иначе говоря, отождествляли себя о претендентами на ведущие позиции в литературной системе), из их поведения была исключена специализированность и, тем самым, исключался выход за пределы групповых, собственно литературных норм суждения о литературе.