Вениамин Фильштинский - Открытая педагогика

Станиславский — режиссер для кино, а не для театра.

Работа с актером Станиславского или, точнее, «система» его работа с актером больше годится Pie для театра, а для кино.

На репетициях он иногда доводит актера до высокого творческого состояния, а потом, оказывается, повторить этого актер никогда не может — это вдохновение актера было в единственный, неповторимый раз. Т. е., совсем как для съемки кино: довести актера до того, чтобы он сыграл великолепно — снять — а больше от него исполнения этой сцены пе понадобиться.

А в театре все наоборот: играть надо не на репетиции, а на спектакле, да не одном, а, может быть, на десятках или даже сотнях…

Чего же не хватает в его системе работы с актером (да, по-видимому, и во всей «системе»)? Развития творческой свободы как качества. Как качества, без которого актер уже не может быть на сцепе.

Для этого не над отдельной (данной) сценой надо работать, и этим ограничиться, а, прежде всего, — развивать свое качество. Только тогда спектакль и будет расти: иначе неминуемо будет расшатываться и падать.

«Система» — аналитический режиссерский путь, а пе путь к воспитанию творчества.

Везде и всегда, едва лишь заходит речь о «системе» Станиславского — для подтверждения ее высокого воспитывающего значения — приводится пример «сквозного действия» и другие аналитические пути режиссерского построения роли и выдаются за пути и приемы актерского творчества. Это огромное заблуждение.

При работе над ролью, — если нет привычки подходить творчески, художнически к созданию роли — конечно, такой аналитический путь и разумен и верен. Все это так. И «система» действительно здесь делает свое полезное, нужное дело. Но или нужен талант, или необходимо на каждый кусок дать верное творческое самочувствие. Таланта может не быть (а чаще он запуган, загнан, Бог знает, куда), и вот, наскочили на «физическое действие». Надо решительно во всем, или, вернее, надо подо все подвести физическое действие, тогда актер конкретно будет втянут в правду и органичность своего пребывания на сцене и действия там — в тех же обстоятельствах.

Как будто бы и волки сыты, и овцы целы. Похоже на то, что можно обойтись и без таланта — лишь одними небольшими способностями… Похоже… Эрзац…

Станиславский: «Научитесь не играть, а правильно действовать на сцене, и вы будете готовыми артистами».

А, может быть, научитесь правильно ВОСПРИНИМАТЬ — это вернее? Действуется-то само собой. Только дай этому свободу. Для действия нужен только первый толчок, а там начнется восприятие, и дальше действие будет как реакция.

Что это значит правильно действовать на сцене? Исходя из верных предлагаемых обстоятельств? Т. е., из верного и энергичного ВОСПРИЯТИЯ.

Все должно быть ощутительно до физиологичности. И действие важно своим ощущением, т. е., восприятием. Ощущать можно непосредственно или беспредметно, или при помощи воображения, т. е., пользуясь второй сигнальной системой. Вот тут-то и путается Станиславский, называя это физическим действием.

У меня написано, что Станиславский хотел создать крупного актера. Это совершенно неверно. Он ставил спектакль, видя при этом, что актер делает глупости, — он его выправлял, налаживал, и получалось правдоподобно (а иногда, у «Москвиных» — и правда). Словом, он верен себе: был постановщиком спектакля. Постановщиком скрупулезным.

И только, по мере работы над актером, он увлекался больше и больше поисками правды и наскакивал на подходящие приемы. Основной его прием (никем не опознанный) РАСКАЧИВАНИЕ. Затем всякие «элементы», и, в конце концов, «физическое действие».

В процессе их применения при раскачивании актера (по Мичурину), он достигал у актеров взлетов, но к ним не относился серьезно, а как к единичному вдохновению, которого больше не будет.

Короче говоря, он был все-таки ПРОФЕССИОНАЛОМ СВОЕГО ДЕЛА (дела постановки спектакля, а не воспитателем или создателем крупного актера. — МЛ.)

Немирович — актер, а Станиславский гораздо меньше актер, больше режиссер.

Вот почему Станиславский «системщик» и системщик мелкий — ему нужна помощь в элементарном. Не в истоках — к истокам склонность может быть только у актера, ведь у актера элементы делаются сами собой… Станиславский многое хорошо играет, и играл так смолоду — это не противоречие. В какой-то степени он актер; но главное — режиссер. Это, во-первых, во-вторых же, только в некоторых ролях чувствует он себя актером, остальное ему приходится создавать насильно. Слеплять чуть ли не механически и, во всяком случае, мозаично, а не органично. Больше же всего это видно из разницы их режиссерских приемов. Когда на сцене затор, Немирович обычно говорит: «Дайте-ка я сам попробую — в чем тут делс. почему не выходит?» Идет на сцену и ищет — куда его потянет.

А Станиславский — начинает искать типичность. Или какую-нибудь задачу, главным образом, физическую. Или предлагает: ну а как еще он может это делать? — ищите. Ну, а еще? И т. д. И он как будто бы даже больше любит работать не с актерами по инстинктам, а с такими же режиссерами, как он сам. Встречаясь с явлением настоящего актерства, он, конечно, радуется и наслаждается (он же художник), но немножко и теряется — не знает, что ему делать и, пытаясь что-то прибавить, часто портит.

Конечно, не только один я почувствовал всю тягость и вредоносность «системы» задач и анализа. Например, Сушкевич тоже, по-видимому, не очень большой приверженец своей прежней воспитательницы («системы» — МЛ.). Но ведь это мало — увидеть непригодность и вредоносность — надо выход найти. У меня все и началось-то с выхода. И когда он был найден, то этим самым он вытеснил и прежнее. Выход этот — выработка качеств. Качеств свободы и непроизвольности. Когда они есть, эти качества, то делают понятными путь «без задач» и «без анализа».

Сначала воспитать непроизвольность процесса и свободу. А затем, частично вмешиваясь и подсказывая (отпускание или неперестройку), культивировать эту свободу при публике, с чужими словами. А дальше присоединить новые приемы (дыхат/ельная/техника и проч.). Но все это на основе воспитанной раньше свободы.

Из сложного и неделимого процесса выделить поддающееся наблюдению.

Что на него влияет?

Что его поддерживает?

Чем портит?

Наша возможность вмешат/ельства/.

Как мы вмешиваемся — портим.

Станиславский попытался вскрыть творческий процесс актера и уловить его законы. Материалом для исследования у него были актеры в репетициях над спектаклем. И он волей-неволей должен был вести свои исследования и свои занятия с уклоном создания роли и пьесы. Т. е., создания сложного художественного произведения. При этой сложной задаче не могли быть уловлены и прослежены главные исходные (основные) законы творчества актера, так как исходное (коренное) заслонялось сложностью работы над всем художественным произведением в целом. И выделенные им «элементы» творчества не являются исходными, причинными.

Произошло это еще и потому, что Станиславский воспитанием актера как такового (т. е. школой) НИКОГДА НЕ ЗАНИМАЛСЯ. Он готовил актера только как исполнителя данной роли, т. е. работал с ним и над ним только применительно к роли. Это не затрагивало главных творческих качеств актера, того, что и создает актера, — его силу, его способность к совершенному художественному перевоплощению, т. е., короче говоря, качества, которые взятые вместе, создают талант (дарование) актера…

«/…/ В свое время, как Вы знаете, я был знатоком и поборником «системы», но за последние 15 лет жизнь и практика незаметно, шаг за шагом, отвела меня от нее, во всяком случае, от основных ее положений.

Это случилось просто. Когда мне не удавалось привести в нужное состояние актера методами правоверной «системы», я приписывал неудачу своим ошибкам и неумению, начинал повертывать методы так и этак и, в конце концов, добивался того, что мне нужно, но обертываясь назад, я видел, что действовал, помимо своего желания, ДРУГИМИ средствами. Я стал приглядываться и вспоминать работы других режиссеров и увидел, что когда у них получалось, они действовали совсем иными — своими способами или под видом приемов «системы» применяли незаметно для себя и прямо противоположные приемы (так как делал сам автор «системы»).

Константин Сергеевич предложил мне редактировать его книгу. Я взялся. В продолжении двух с лишним лет занимался этим, часто с ним споря и склоняя на многие уступки, но все-таки, в конце концов, в результате этих принципиальных споров, как выразился Константин Сергеевич, «творческие пути наши разошлись» (хоть внешне и формально я сейчас режиссер Оперного театра Станиславского). /…/