Казимир Малевич - Том 3. Супрематизм. Мир как беспредметность
В самой природе тоже не существует последних различий, а также и экономических практических измерений. На протяжении истории Искусства вижу, что живописное Искусство двигалось через предметный практический реализм, литературное выражение себя под знаком или мерой художества. Эстетики и этики были не живописцы, а художники живописи эстеты. Они не развивали живопись, а занимались удушением, развивали эстетику нравственности, художественную сторону жизни, но не жизнь живописную, несмотря на то, что живописная сущность ничего не имеет общего ни с предметной практической жизнью, ни эстетической, ни этической. Сущность ее — беспредметность действия. [Это] действие, поскольку оно находится в беспредметном, постольку оно не знает и не имеет последних условий.
Знать же человек не может, художественно ли все в самой природе, эстетично и этично ли. Этих условий нет в природе, они являются чисто человеческими условиями — считать одно проявление художественным, другое этическим. И все условия в конце концов не закон для всех.
Усвоенные условия жизни породили художников, условия стали и их содержанием, художник сделался живописателем предметных практических состояний жизни. Жизнь же нашла в художнике мага или портного, скрывшего в своем Искусстве ее недостатки. Общество же усвоило себе понятие, что все нравственное или не нравственное поведение жизни может быть художественно прекрасно [и] стать даже произведением у художника. Художник стал ткачом чудотворных живописных риз, в которых содержание жизни, какое бы ни было, будет прекрасным.
Таков предметный художник, таково общество. Заключив беспредметную сущность действия живописи в Царство эстетическое красоты художеств, все Искусство нашло себе рамки или академический гардероб изящных Искусств, <оно> заключено в то, что не имеет никакой в себе действительности, кроме пустых условий.
Через эстетику, нравственность, художество общество, Государство собираются очистить себя [свою грязь]. Но будет ли [грязь] очищена в самом произведении? Ведь в произведении она представляется во всей своей наготе, и мне кажется, что если существует то, что нужно очистить, то она [грязь] существует и в деревянных рамах и золотых, ее нельзя преобразить ни через какие бы то ни было художества.
Наш учитель, природа16, если возможно так сказать (вернее, <она> повод к разного рода толкованиям), в своем учении не знает о существовании всего того, что сотворил себе его ученик. В его <учителя> учении нет ни произведений, ни непроизведений, в его учении одна беспредметность.
Возможно, что в его учении о беспредметном и существует та жизнь, к которой стремится весь предметный смысл смыслов практического реализма. Но так как из беспредметного он практический реализм> сделал предмет, то он <предмет> стал бытием и бытием практическим, [то] ясно, что он <предмет> мое сознание будет направлять к предметному же практическому реализму17. И таким образом, учение учителя остается в стороне, в стороне потому, что бытие его нельзя определить, оно беспредметно; в то же время действие существует или не существует, — то, что называем бытием в природе.
У природы было три ученика, понявшие учение по-разному. Один понял, что природа как учитель учит о Боге, и создал Религию.
Другой понял, что учение в том, что все явления жизни происходят оттого, что существует причина, и одной из причин <является> голод, и что через удовлетворение [его и] размножаются всевозможные орудия, в этом весь смысл всей Истины проявление. Истина всех причин — все растет на жизни другого и берет потому жизнь другого, чтобы самому жить. Жизнь потому бесконечна, что она не уничтожима даже в том случае, когда один убил другого. Ничто не может убить друг друга, жизнь убитого переходит в того, кто убил. Жизнь только меняет свою видимость, но никогда себя она не изменила.
Учитель показал ему мир, и мир показался ученику таким. Он увидел все наглядные причины явлений, происходящих от причины «я есть хочу», и принял их за предметные факты практического реализма, и построил сознание свое как Государство в предметном практическом действии целесообразного движения, поставив условием цель практической предметной жизни уничтожение первопричины «Я есть хочу», уничтожение голода как истины всех проявлений.
Таким образом построилось предметное Царство второго ученика, поставившего целью убить Истину как причину всех причин. С тех пор стала развиваться [его] сила в опытах и исканиях совершенств — обогатилась множеством орудий, что и составило Культуру и Царство вечной войны, вечной борьбы за существование. Борется <он> в царстве практического реализма за свое существование, а существование лежит в той же причине «я есть хочу», убийстве, с которым борется.
Отсюда предметное практическое царство, царство безумия, действие его в Культуре, явившейся от причины «я есть хочу», которую хочет убить. Убив же причину, убьет и всю свою Культуру, и все свое совершенство, и всю свою жизнь как цепь орудий убийства. Но жизни в его практическом Царстве нет, в нем вечная борьба за существование, за жизнь, и в этой борьбе он собирается только достигнуть жизни тогда, когда будет побеждена причина, когда будет убита истина, вызвавшая его на борьбу с собой.
Для него бытие в причине голода, и сама причина не меньше безумна, как и он, познавший ее. Та же причина всех причин направляет сознание к тем орудиям, которыми он должен победить ее. Это равносильно человеку, делающему себе нож, чтобы отрезать себе голову. Таким образом, между ними жизнь, из-за которой происходит вечная борьба с бесконечно сильным противником, направляющим сознание своего врага к большим изощрениям средств против себя. И в этой странной комбинации таковых взаимных отношений построена жизнь обоих как борьба за существование. Так понял второй ученик беспредметного учителя и так увидел указанное бытие.
Третий ученик ничего <не> понял, у учителя ничего не было того, что можно было понять, он был беспредметен, в нем ничего не было того, что в предметной жизни. В нем не было никаких причин, никакого Искусства, ни Совершенства, ни Культуры, ни силы, ни предмета: В нем не было ни света, ни тьмы, ни холода, ни огня, ни жизни, ни смерти, ни легкого, ни тяжелого, ни большого, ни малого. Не было никаких условий тех, которые нашли первые два ученика. Учитель ничего ему не дал — дать можно только предмет. У учителя не было ни рук, ни ног, ни головы, ни языка, не было ничего того, что бы смогло ощутить или чувствовать, познать. И не было того, что могло сделаться предметом рассуждения — учитель был освобожденное ничто.
Ученик никуда не пошел. Идти некуда, незачем, нет ни расстояний, ни времени, ни пространства. Ученик ничего не знал, не было того, что можно было бы познать или знать. Он остался в беспредметном, т. е. ни в чем. Он стал как учитель. Никто его не мог понять, как и учителя. А если поняли, то так же, как поняли первые два, стали обращаться с ним так же, как со всем в природе. В нем находили красоту, художество, нашли в нем Искусство, нашли множество вещей приемлемых и необходимых. Для себя решили, что его Искусство как природа необходимо для их культуры совершенств. Таким образом выстроили понятие и представление об Искусстве.
Но так как у него не было ничего того, чтобы воспринять все представления, усвоенные первыми <двумя учениками>, то он продолжал действовать <так,> как действует природа, — беспредметно. Что бы ни заставляли его делать, он остался беспредметным и своими работами доказывал это — что все то, что принимают за природу как реальный факт, не существует в его доказательстве. Заказанный портрет — не портрет, переданный эпизод — не факт натуры, хотя бы казался таковым.
<В> человеке, занимающемся растиранием красок на холсте, обнаружим два действия, предметное и беспредметное. Под беспредметным состоянием я вижу беспричинность действия чистого возбуждение В <первом> — причина предметных практических проявлений как содержание его Искусства, без чего оно не может проявиться. <Второе> находится в беспредметной стихии возбуждения, <первое> во власти предметной стихии вещей практического реализма. Первому необходимо двигаться за последним, второе стоит вне ее. Первое зависит от идеи движения предметного реализма, второе находится в своем беспредметном, именно в том, чего не подозревали ни сам живописец, ни предметное общество.
Предметна ли природа? Имеет ли она идею в своем целом стихийном? Идейно ли каждое в ней проявление? Полагаю, что в ней как в целом, так и во всех проявлениях нет идеи, есть одни без-идейные действия. И если возникают идеи, то они возникают в самом человеке, собирающемся вечно идеа-лизировать не идеа-льную, вне идей стоящую природу. Но и возникшие в человеке идеи только простые условия и предположения, разбивающиеся о беспредметность как подлинное ничто18.
