Александр Житинский - Путешествие рок-дилетанта
Борзыкин. Мы все встречались в каких-то компаниях и играли в разных группах, начиная со школы. Мы с Сашей Беляевым и еще двумя будущими членами ТВ играли в группе ОЗЕРО. У нее была точка в Институте легкой промышленности. Руководитель у нас был с музыкальным образованием, очень высоким. Ну, и мы играли такой романтический арт-рок, очень непростая была музыка. Пели на пять голосов и оттачивали аранжировки. Но в один прекрасный момент я принес что-то, чуть ли не «Мажора», так просто, попробовать всем вместе. Стали делать «Мажора» и еще какую-то мою песню. И тут руководитель сказал: все. хватит, я останавливаю существование группы, меня такой вариант не устраивает. Мы остались без точки, двое ушли со мной. а двое остались с ним. Тогда мы и решили делать что-то серьезное, песни у меня уже были, надо было только сесть и серьезно подготовиться. В процессе всего этою мы внимательно наблюдали за тем, что происходит в рок-клубе.
РД. И кто тогда был образцом, кумиром, предметом любви?
Борзыкин. Естественно, АКВАРИУМ. Чуть меньше — СТРАННЫЕ ИГРЫ. Я припоминаю какие-то сумасшедшие ночи сидения вокруг магнитофона, обсуждения текстов — кто, что и зачем хотел сказать, и получилось ли у него это. В какой-то момент мы почувствовали, что это все можно сделать самим.
РД. С Бобом ты тогда еще не был знаком?
Борзыкин. Знаком официально не был. Несколько раз я подходил к нему, были мелкие разговоры типа: что ты хотел этим сказать? Был период, когда репетировали на одной точке — на улице Марата. Конечно, Боб меня интересовал.
РД. Пожалуйста, подробней о взаимоотношении с музыкой АКВАРИУМА. Это интересная для меня тема.
Борзыкин. Почитание с ослабевающей силой длилось еще год. Без такого пережевывания, конечно, но следили. Основной вопрос для нас был такой: насколько АКВАРИУМ искренен в своих песнях, насколько он хотел сказать то, что сказал, и насколько БГ в жизни соответствует этому. И вообще, хотел ли он что-то сказать? В процессе личного общения и общения с людьми, которые его близко знали, внедрения в рок-клуб возникало другое отношение к АКВАРИУМУ. На каком-то этапе было даже серьезное раздражение по поводу АКВАРИУМА как некоего тормоза внутриклубовских отношений и тормоза рок-музыки вообще, потому что существовал определенный китч вокруг этого дела, хотя группа действительно яркая…
РД. Ну, я помню эти разборки после Четвертого фестиваля — инициативная группа, общее собрание рок-клуба, на котором даже я выступал. Тогда ты попал в Совет рок-клуба, и резко критиковал его деятельность, а я сказал что-то в таком роде, что, мол, талантливые люди обычно не занимаются политикой. И ты обиделся… Значит, на каком-то этапе ты перестал верить Бобу?
Борзыкин. Да, просто перестал верить.
РД. То есть ты в ту пору считал, что между тем, что поется в песнях, и тем, что есть в жизни автора, должно быть совпадение?
Борзыкин. Ну, не совпадение, а хотя бы соответствие. Иначе не надо заниматься мессианством.
РД. Сейчас ты тоже так считаешь?
Борзыкин. В общем, да.
РД. То есть способ жизни художника…
Борзыкин. …должен максимально приближаться к тому, что он проповедует. Тем более, если ты говоришь о каких-то высоких, духовных вещах… Правильно говорят; не сотвори себе кумира. Мой кумир был вытащен из магнитофонных лент, а когда поближе познакомились, было такое ощущение, что не просто человек не дотягивает, а специально врет, потому что это ему удобно, это популярно. Он знает, на что падок русский народ, что народу именно сейчас нужен этот духовный заряд, поэтому Боб и будет на этой волне… Такое у меня было ощущение.
РД. Ты и теперь так относишься к БГ?
Борзыкин. Такого категорического отношения теперь нет. Просто стало меньше интересовать, что будет дальше делать АКВАРИУМ. Меня это всегда как-то задевало, а последние три года — нет. Но даже тогда, когда я постоянно делал в БГ какие-то неприятные для себя открытия, я не мог не признать, что есть у него достаточно много талантливых песен. Почти половина. Я это и сейчас признаю.
РД. Мне знакома эта обида на БГ. Я и письма такие видел: «Мы Вам так верили, а Вы…» Но давай попробуем перенести эту ситуацию на тебя. Как известно, ТЕЛЕВИЗОР — самая крутая, пожалуй, в смысле социального протеста группа, самая революционная. Но ведь Михаил Борзыкин революционером в общепринятом смысле не является, бомбы не бросает, в тюрьме не сидит, а, наоборот, поет свои песни при полном стечении публики на стадионах…
Борзыкин. Бомбы и песни — это разные вещи. В моих песнях бомбы не фигурируют.
РД. Но нимб святого и песни о Боге — это тоже разные вещи.
Борзыкин. У Гребенщикова — другое дело. У него в песнях есть прямое обожествление собственной персоны. Мне кажется, что я больше соответствую тому, о чем я пою. Если, конечно, воспринимать меня правильно, если внимательно смотреть в текст. Там нигде нет: пойдемте за мной! мы вместе! — этого нет нигде. Там вообще слово «мы» встречается достаточно редко.
РД. Тем не менее твои песни воспринимаются как прокламации. Я помни воодушевление, которое всех охватило, в том числе и меня, в ДК «Невский», когда ты спел незалитованные тексты. Это было чисто политическое одушевление. Тогда казалось, что круче уже нельзя, но через год ты спел «Твой Папа — Фашист» и другое. Не страшно было?
Борзыкин. Страшно об этом петь было всегда. Я помню, чувствовалось такое раздражение отовсюду. А потом появилась уверенность, что надо просто спеть, а там будь что будет. По тем временам ничего хорошего быть не могло. Какая там популярность! Просто запрещаются концерты, какая тут, к черту, популярность! И кто знал, что будет перестройка? Но задача была — справиться только с самим со-бой, со своим внутренним цензором.
РД. Честно скажу, я не очень люблю социальные революции. Они всегда приносили больше несчастий, чем счастья. Боролись против одного ненавистного режима, а заменяли его другим, еще более гнусным. У ТЕЛЕВИЗОРА несогласие с окружающей действительностью обретает формы социальной революции. Или это не так?
Борзыкин. В моих песнях нет никаких советов, есть только констатация. Но из нее не может возникнуть революционного движения. Революция для меня — это внутреннее несогласие с действительностью. Я считаю, что это состояние двигает и любым искусством, и вообще жизнью. Я просто отражаю болевые моменты, и это мне помогает, потому что я выплескиваю свою боль и наполняюсь чем-то более серьезным. Выясняется, что это и другим людям помогает. И я думаю, что если бы в нашей стране преобладали люди Вашего склада или склада Бориса Гребенщикова, то никаких изменений — быстрых и серьезных — в нашей стране не было бы.
РД. По всей вероятности, именно такие люди и преобладают, потому что ни быстрых, ни серьезных изменений мне пока не видно. Если же действительно говорить серьезно, то мы всегда горели на желании быстрых изменений. Иногда это получалось — быстрые изменения, но только не в лучшую сторону. Быстро можно разрушить, построить быстро нельзя — это закон универсальный и для деревенской избы, и для человеческого общества. Поэтому я подозрительно отношусь к революциям. Они могут быстро разрушить то, что создавалось веками. Что они построят взамен — это мы видим сейчас, например. И я глубоко убежден, что новое разрушение, именно командное, насильственное разрушение хотя бы той же ненавистной всем административно-бюрократической машины, будет гибельным, так как приведет либо к гражданской войне, либо к диктатуре. Эту машину нужно разрушать изнутри, созданием таких условий, при которых она не сможет работать и развалится сама. И я как раз думаю, что если бы наши неуемные революционеры во всех областях не шарахались бы так из стороны в сторону на протяжении последних ста лет, то Россия была бы совсем иной сейчас… Разумные и спокойные люди провели бы другие — разумные и спокойные — изменения в обществе.
Борзыкин. Но вы не провели. Поэтому я и говорю, что вас легче подавить, что, собственно, и сделали двадцать лет назад.
РД. Я-то думаю наоборот — что нас подавить нельзя. Вот революционеров можно, а нас — ни в коем случае… Скажи, пожалуйста, как ты относишься к Мамонову?
Борзыкин. Я высоко ценю его актерское мастерство.
РД. И я тоже. Но еще больше я ценю его человеческую и, если угодно, гражданскую позицию. Мне ближе человек, вызывающий огонь на себя, чем человек, вызывающий огонь на других. Я первому больше верю. Петя поет: «Я самый плохой, я хуже тебя…», а ты поешь: «Твой папа — фашист!» А ведь в каждом из нас, не только в этих пресловутых «папах», «отцах общества», этого фашизма — навалом! Ты согласен?
Борзыкин. Есть у меня и такие песни. Из новых, наверное.
РД. Помнишь, Некрасов написал: «То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть»? Как ты сам ощущаешь эту потребность любви?
