Галина Белая - Дон Кихоты 20-х годов - Перевал и судьба его идей
В следующем номере Бюллетеня (6) рапповцы усилили оскорбительность тона и слов. "Лисьи ухватки "Пе[327]ревала", - писали они, - не менее опасны для пролетарской литературы, чем волчьи клыки новобуржуазной литературы"825.
Круг рапповцев, критикующих "Перевал", был шире, чем можно себе представить. Так, на расширенном пленуме ВАППа, состоявшемся в мае 1927 года, А. Фадеев говорил, что перевальцы отмахиваются от воспитания кадров начинающих писателей, "там много кумовства, плохие люди стекаются в "Перевал". "Перевал" - "просто есть замкнутая группа"826. Такова же была позиция Фадеева по отношению к перевальству в его статье, опубликованной в журнале "На литературном посту" (1927. No 14).
После политических процессов 1928 - 1929 годов ситуация в искусстве резко обострилась.
На уже упомянутой конференции аграрников-марксистов Сталин 27 декабря 1929 года заявил об отставании теории от практики. "Надо признать, - говорил он, что за нашими практическими успехами не поспевает теоретическая мысль, что мы имеем некоторый разрыв между практическими успехами и развитием теоретической мысли. Между тем необходимо, - говорил он, дублированием мысли усиливая ее вес, - чтобы теоретическая работа не только поспевала за практической, но и опережала ее, вооружая наших практиков в их борьбе за победу социализма"827. "Высшим достоинством "марксистско-ленинской теории борьбы классов", говорил Сталин, является то, что "она облегчает мобилизацию рабочего класса против врагов диктатуры пролетариата"828. Тем самым служебная функция теории классовой борьбы - намеренное ее упрощение и приспособление к тому, чтобы при ее помощи управлять искусством и обществом, - была вынесена на поверхность и сформулирована в слове. Именно в этой функции "управления" теория классовой борьбы была использована Сталиным и тогда, когда он приступил к обоснованию роли теории в условиях "нового периода".
С этого момента научные дискуссии полностью переросли в политические. [328]
"Политическая дискуссия, - верно заметил Мангейм - резко отличается по своему характеру от дискуссии научной. Ее цель - не только показать свою правоту, но и подорвать корни социального и интеллектуального существования своего оппонента. Поэтому политическая дискуссия глубже проникает в экзистенциальную основу мышления, чем те дискуссии, которые не выходят за рамки нескольких намеченных "точек зрения" и рассматривают только "теоретическую значимость" аргументов. В политическом конфликте, который с самого начала является рационализованной формой борьбы за социальное господство, удар направляется против социального статуса оппонента, его общественного престижа и уверенности в себе. Поэтому трудно решить, привела ли сублимация, замена прямого насилия и угнетения дискуссией действительно к фундаментальному улучшению человеческой жизни. Правда, физическое угнетение на первый взгляд как будто труднее переносить, однако воля к духовному уничтожению, которая во многих случаях заменила его, быть может, еще более непереносима"829.
Как это выглядит на деле, показала уже философская дискуссия о "меньшевиствующих идеалистах", направленная против А. М. Деборина и его "школы" (начало - 1929 год). Она не могла не поразить развязностью тона, грубостью полемических ходов, невежественностью и путаницей в терминах и понятиях. Слово "идеальный" оппоненты деборинцев приравнивали к слову "идеалистический", абстрактное мышление в философии квалифицировали как "формализм". В 1930 году, когда дискуссия с "меньшевиствующими идеалистами" последователями А. Деборина - была уже в разгаре, Деборин, пытаясь остановить начавшуюся вакханалию, утверждал:
"Я говорю, что т. Митин не знает, что такое формализм, ибо под формализмом он понимает любой логический анализ"830. Чувствуя приход мрачной силы, Деборин говорил: "Теперь нельзя будет написать ни одной теоретической статьи, - все это будет называться формализмом. Это страшная опасность, с которой нужно бороться"831. Но в Постановлении ЦК ВКП(б) от 25 января 1931 года [329] "О журнале "Под знаменем марксизма" линия на искоренение деборинцев была поддержана. М. Митин П. Юдин не скрывали, что они получили от Сталина поддержку и призыв к действию. Как сообщал тогда же журнал в беседе Сталина с бюро ячейки Института красной профессуры философии и естествознания, которая состоялась 29 декабря 1930 года, "была четко поставлена задача разворошения идеалистического хлама на философском фронте..."832. После этого дискуссия с Дебориным приобрела откровенно политический характер. "Образчик вредительской философии" - так называлось выступление П. Вышинского, после которого обвинение философов во "вредительстве", "маскировке", "контрреволюционности"833 стало обычным делом. Это было языком репрессий, переводом слов "меньшевиствующий идеализм" на другой уровень: "фашистские агенты", "враги народа", "двурушники" и т. п.834.
В 1937 году М. Митин, уже ничего не стесняясь, впрямую писал о том, что многие философы "скатились" на путь фашизма, стали "злейшими врагами советской власти и подручными японо-германских троцкистских агентов"835.
Вскоре пошла полоса раскаяний. Письма в газету писали философы836. От учеников требовали отречения - императивно советовали предать своих учителей837. Ученики начали отрекаться.
Так происходила ломка вековых этических принципов русской интеллигенции.
Проходя с героями этой книги их путь, мы пытаемся понять, что заставляло людей недоумевать, сопротивляться, потом каяться, а потом и сдаваться.
Но сдавались не все.
В 1929 году началась дискуссия в литературоведении. Ее "персонажами" стали проф. В. Ф. Переверзев и его ученики. [330]
Известный ученый, примкнувший к революционному движению еще до революции (в 1902 году), исключенный за это из университета, тогда же сосланный (1905 1911), Переверзев был одним из первых марксистов-филологов. Его дореволюционные книги о Ф. М. Достоевском (1912) и Н. В. Гоголе (1914) остались в истории литературоведения навсегда.
В 20-е годы В. Ф. Переверзев был широко известен как Профессор Московского университета, создавший свою методологическую школу (Г. Н. Поспелов, У. Р. Фохт, А. Т. Цейтлин, И. М. Беспалов, А. Зонин и др.). Он был социологом, плехановцем, но считал, что социологический подход к искусству должен быть переложен на язык поэтики.
Его система взглядов и метод интерпретации искусства были изложены им в многочисленных историко-литературных, а также теоретических статьях "Вопросы марксистского литературоведения" (1928), "Проблемы марксистского литературоведения" (1929) и др. В них он выдвинул ряд общеэстетических положений: тезис о происхождении искусства из игры; свое понимание образа; свое Представление о категории стиля и т. п. "Психоидеология" писателя выводилась Переверзевым непосредственно из экономического базиса. Поэтому, считал он, оценка образов автором есть момент субъективный и для суждения об идеологичности произведения - безразличный. Очевидно, что при таком подходе к литературе личность писателя как бы исключалась из литературного процесса.
Это и было поводом для его дискредитации. И хотя в работе Переверзева как историка литературы и социолога было много ценных сторон, не они в условиях конца 20-х годов стали предметом дискуссии. Научные идеи Переверзева были упрощены, искажены, деформированы.
Начавшись статьей Л. И. Тимофеева "К проблематике марксистского литературоведения"838 как научная дискуссия, полемика быстро превратилась в политическую кампанию, не имеющую ничего общего с наукой.
В начале 1929 года на московской конференции словесников с критикой В. Ф. Переверзева выступили А. В. Луначарский и П. И. Лебедев-Полянский. Осенью [331] 1929 года на пленуме правления РАПП в эту кампанию включились Л. Авербах и Ю. Либединский. В конце 1929 года началась дискуссия в Институте литературы, искусства и языка Комакадемии, открывшаяся докладом С. Щукина "Плеханов и Переверзев". Судя по всему, критика "переверзевщины" показалась инициаторам дискуссии слабой. После появления одергивающей статьи в "Правде" тон полемики резко изменился.
Из теории искусства как игры была выведена мысль о стремлении Переверзева освободить искусство от идей (в этом оппоненты ученого видели его близость к Ворон-скому); из мысли о зависимости искусства от "производственного процесса" ими делался вывод, что тем самым Переверзев обходит то воздействие, которое оказывает на искусство политика; из того же социологического преувеличения Переверзевым роли "производственного процесса" в искусстве делался вывод о том, что он якобы игнорирует классовую борьбу и т. п.
Главное же было в другом. Переверзев вообще отрицал теорию взаимодействия самостоятельно существующих рядов: психологии, экономики, социологии и др. В этом ученый был последователем Г. В. Плеханова. Теории "взаимодействия" он противопоставил поиски "основания, которым определяются все стороны, все ряды социального процесса со всеми их взаимодействиями"839. Полагая, что истинный марксизм открывает "базу исторического процесса в производстве"840, Переверзев писал; "Производство - это вовсе не сторона социальной жизни, не один из специфических рядов социального процесса, а это целостный процесс функционирования общества в природе, которым и определяются все изменения общественной организации"841.
