И Гарин - Век Джойса

Но математика и физика слишком просты перед мирами Доджсона или Джойса, ибо нет правил, по которым можно научить читать их книги.

Да, научить читать их книги нельзя; свои тайны они открывают лишь тем, кто наделен неопределимым даром, куда более сложным, чем умозрение. Умочувствованием, что ли? (Я часто ловлю себя на ощущении, что чувствую глубину и мощь, еще не уяснив смысла, может быть, это и есть тот предел, до которого способно подняться понимание искусства?).

Оба глубоко чтили слово, как никто зная его цену.

Обоих мучительно трудно переводить — и не только из-за лингвистических темнот: "игра с языком" нечто большее, чем словесная игра — это зондирование смысла жизни. Кроме слов, других средств нет. Слова или мычание…

А л и с а — это осознание многозначности слова и реальности абсурда. В бессмысленности Jabberwocky — целая наука, все еще недоступная и неоткрытая. У обоих — не только углубленное понимание жизни, но и уникальное ощущение условности языка, его знаковой сущности.

Гуманизм обоих — при всем различии их мироощущений — это гуманизм искренности, будь то тихая радость или острая боль. Оба любили человека, каждый по-своему, и творчество обоих стало катарсисом, очищением от скверны.

Вирджиния Вулф: Превратиться в детей — это значит принимать всё буквально, находить всё настолько странным, что ничему не удивляться, быть бессердечным, безжалостным, и в то же время настолько ранимым, что легкое огорчение или насмешка погружают весь мир во мрак. Это значит быть Алисой в Стране чудес.

Но и Алисой в Зазеркалье. Это значит видеть мир перевернутым вверх ногами. Немало всяких сатириков и юмористов показывали нам мир вверх ногами, но они заставляли нас видеть его по-взрослому мрачно. Один лишь Льюис Кэрролл показал нам мир вверх ногами так, как он видится ребенку, и заставил нас смеяться так, как смеются дети: бесхитростно.

Страна чудес — это необозримый мир духа, многообразия, многозначности, космос интеллекта, напоминающий эйнштейновский тем, что это конечная бесконечность, допускающая бесчисленные исследования, которые, однако, никогда не будут завершены. Так говорит Де ла Map.

Одиссея Алисы — энциклопедия культуры, может быть, такая же полная, как Поминки или Улисс. Бесконечные ряды реминисценций из Шекспира, Беркли, Оккама, Свифта, Попа, Макдональда, Блейка, многих, многих других…

Вопрос о том, "едят ли кошки мошек", возможно, навеян строками из "Золотой нити" Нормана Маклеода; золотой ключик — стихотворением и сказкой Джорджа Макдональда; в сцене с Гусеницей и грибом слышатся отзвуки "Бала бабочек" Уильяма Роскоу; "Зазеркалье" разрабатывает тему зеркала, предложенную, в частности, тем же Макдональдом в романтической вставной новелле о Космо Верштале; Белый Рыцарь напоминает Грустного Рыцаря из "Фантазии" Макдональда, а, возможно, и Дон Кихота. Было замечено, что в первой главе "Зазеркалья" слышатся мотивы "Сверчка на печи" Диккенса и его пародистов; в "Стране чудес" находят цитаты из "Энеиды" и "Божественной комедии". Для исследователя Кэрролла эти аллюзии представляют особый интерес, ибо многие из них вводят свою тему, подвергая переосмысливанию исходный, заимствованный образ. "Чужие слова", включаясь в новый контекст, начинают жить двойной жизнью: не теряя первоначального смысла, на который они прямо указывают, они в то же время дают свое истолкование предложенного образа и темы.

В тексте сказок находим немало скрытых цитат, на которых порой строится диалог. Таков разговор Алисы с комаром в главе о зазеркальных насекомых, в котором слышится отзвук диалога Глендаура и Хотспера из "Генриха IV".

Любимая фраза Королевы из "Страны чудес", как указывает Р. Л. Грин, это прямая цитата из "Ричарда III", максима Герцогини из главы о Черепахе Квази переиначивает строку из "Сна в летнюю ночь". Заключение Чеширского Кота при первой встрече с Алисой — "Конечно, ты не в своем уме. Иначе как бы ты здесь оказалась?" — приводит на ум строки из "Макбета".

Чтобы понять своеобразие и блеск этих мастеров, необходимо знать многое из того, что находится за кадром.

Подобно "Одиссее", Библии и другим порождениям человеческого гения, книги об Алисе легко поддаются символическому прочтению любого рода политическому, метафизическому, фрейдистскому… В этих книжках слишком много символов. Эти символы допускают слишком много толкований.

Слишком много в таких вещах не бывает, нельзя согласиться и с легко нелегко в Алисе, в джойсовской одиссее совсем трудно.

Как затем будет у Джойса, книги Кэрролла начисто лишены благочестивого морализирования: их этика глубже одержимости мессианства. Ибо и Доджсон, и Джойс слишком хорошо понимали оголтелость этой самой единственной правды.

Кэрролловское пристрастие к нонсенсу, бурлеску, балагану, травестии, абсурду, Topsy-Turvy и Jabberwocky совсем неслучайно. Ибо нонсенс, говорил Честертон, есть способ видеть жизнь. Ибо жизнь есть разновидность нонсенса идея, так остро прочувствованная Джойсом.

Философическая скудость нашего времени в том, в частности, и состоит, что существуют миллионы наделенных разумом чудищ, которые ходят на задних ногах, смотрят на мир сквозь пару изогнутых линз, периодически снабжают себя энергией, вводя через отверстия в лице органические вещества, и не видят вокруг себя ничего сказочного. Порой носы этих существ претерпевают краткие сотрясения. Киркегор как-то вообразил, что философ чихнет в тот самый миг, когда будет записывать одно из глубокомысленных своих наблюдений. Как может такой человек, спрашивает Киркегор, всерьез принимать свою метафизику?

Последний уровень метафоры в А л и с е заключается в следующем: жизнь, если и смотреть на нее разумно и без иллюзий, похожа на бессмысленную повесть, которую рассказывает математик-глупец. В самой ее сердцевине наука находит лишь бесконечную безумную кадриль Квази-черепаховых волн и Трифоновых частиц. В этом танце волны и частицы складываются на мгновение в невообразимо сложные фигуры-гротески, способные выразить собственную абсурдность. Все мы участвуем в глупейшем жизненном фарсе, помня о необъяснимом смертном приговоре, который навис над нашими головами, а когда мы пытаемся понять, чего хотят от нас те, кто живет в Замке (кафковском Замке!), нас отсылают от одного напыщенного чиновника к другому. Мы даже не знаем наверняка, существует ли в действительности граф Вест-Вест, хозяин Замка. Не один критик указывал уже на сходство между Процессом Кафки и судом над Валетом, между Замком Кафки и шахматной партией, в которой живые фигуры не знают ничего об общем замысле и не могут сказать, движутся ли они по собственной воле или их переставляет невидимая рука.

Видение чудовищной бессмысленности космоса ("Голову долой!") может быть мрачным и тревожащим, как у Кафки или в Книге Иова, либо веселым и смешным, как в Ал исе или в книге Честертона Человек, который был Четвергом. Когда Воскресение, символ Бога в метафизической комедии Честертона, оставляет записки своим преследователям, те обнаруживают в них чистейший нонсенс. Одна из записок была подписана: "Снежинка" — так звали белого котенка Алисы. Такое видение может привести к отчаянию либо самоубийству, к смеху, завершающему Стену Сартра, или к решимости гуманиста мужественно продолжать борьбу, не страшась конечного мрака (!). Как ни странно, оно может даже породить гипотезу, что за этой кромешной тьмой кроется свет.

Смех, утверждает Рейнхольд Нибур в одной из лучших своих проповедей, это своего рода ничейная земля между верой и отчаянием. Мы сохраняем разум, смеясь над внешней абсурдностью бытия, но смех этот обращается в горечь и грубую насмешку, если ему позволяют коснуться более глубоких иррациональных материй — смерти и зла. "Вот почему, заключает он, — смех слышится у входа в храм, слабым эхом звучит в самом храме, но не проникает в святая святых, где царят лишь молитва и вера".

Лорд Дансени говорит о том же в Богах язычества. Слова вложены в уста Лимпэнг-Танга, бога веселья и сладкозвучных певцов.

"Я пошлю в мир шутов и немного веселья. И, пока смерть кажется тебе далекой, как лиловые тени гор, а печаль — невозможной, как дожди в синие летние дни, молись Лимпэнг-Тангу. Когда же состаришься и будешь ждать смерти, не молись Лимпэнг-Тангу, ибо ты становишься частью замысла, который ему неведом…".

Приключения Алисы в Стране чудес и Зазеркалье — это две несравненные шутки, которые как-то, во время воображаемых каникул, достопочтенный Ч. Л.Доджсон подарил Лимпэнг-Тангу.

ПРОМЕТЕЙ СИМВОЛИЗМА

Скальдом — жаворонком стать

Суждено не всякой птице,

Все же песни распевать

В меру сил она стремится.

Вам сегодня надлежит

Нас судить не очень строго,

Пред художником лежит