Татьяна Маврина - Цвет ликующий
А у Пушкина в черновой записи сказок можно прочесть (сказка вроде Салтана):
«…Говорит мачеха, вот что чудо: у моря Лукоморья стоит дуб, а на том дубу золотые цепи, и по тем цепям ходит кот: вверх идет — сказки сказывает, вниз идет — песни поет…» Записано это в тетрадке, в Михайловском в 1824–1825 годы, а на внутренней стороне переплета первый вариант стихов «Лукоморья».
Делаю такой длинный перечень всяких котов, чтобы яснее себе представить кота пушкинского. Он кот вещий, страшный, но Пушкину не враждебный.
«Идет направо — песнь заводит, налево — сказку говорит». Можно ли сказать короче и точнее? Это так же коротко и ясно, как: «Жили-были дед да баба…»
Весь текст «Лукоморья» может уместиться на одной страничке, а образов хватит на целый том сказок. Как из этого сделать книжку? Как соединить текст с картинкой?
Это не сказка с коротким или длинным повествованием и не отдельно живущее стихотворение, а всего лишь пролог к поэме, хотя и написан спустя время. Именно поэтому я сочла себя вправе из него сделать отдельную книжку, пленившись богатым содержанием, сказочной народной красотой. А короткие тексты Пушкина написать на рисованных лентах, как бы берестяных грамотах, адресованных сказочным персонажам пролога. В пушкинских строчках ищешь и находишь свое детство и свою любовь к народному искусству.
Вот так шаг за шагом, из двери в дверь, из ворот в ворота, через подпольное бревно и дымкое окно, сквозь дыру огородную и выйдешь в чистое поле, на свою тропу, попросту говоря, — на белый лист бумаги, польстишь себя надеждой, что поняла замысел автора, и начнешь работать. Выйдет квас, не выйдет — кислые щи. Не знаю квас ли, щи ли получились — только в 1970 году книжка вышла в «Малыше», и я рада в печати поблагодарить издательство, товарищей, с которыми работала, за хорошее издание.
Север [21]
О Север, Север — чародей!Иль я тобою околдован?Иль в самом деле я прикованК гранитной полосе твоей?
Люблю Север, люблю холод, и с юных лет была мечта — побывать на настоящем Севере, за полярным кругом, посмотреть дышащее море-океан.
В начале лета 1928 года я повидала эти колдовские приливы и отливы — дыхание «морского царя» из сказок. Тут жизнь течет иными интервалами: до прилива и после него. Да еще ночи нет в это время года. Мы тогда жили целый месяц в Александрове, за полярным кругом, около Северного Ледовитого океана. Мокрые камни и скользкие водоросли — везде вода, и мостик на научную биостанцию — под водой. Нет на эту станцию никакого прохода! Если уж очень нужно — поезжайте на лодке! Вода надвигается совершенно незаметно, с непременностью рока или какого-то очень крупного времени, всей своей очень ощутимой громадой. Так два раза в сутки. Ее час пришел — и вода идет.
Белые ночи с незаходящим, красным без блеска заполярным солнцем где-то невысоко над горизонтом. Оно стоит и не уходит, сколько ни жди. Тени от домов и от гор — зеленого цвета. За фиордом — вечно бурлящий океан, и погода зависит от него, меняется в день несколько раз. От океана же приходит необыкновенная легкость: по горам идешь, как бы подпрыгивая, будто у тебя не две, а четыре ноги или два крыла на спине.
Карликовые березки в июне месяце только начали зеленеть. На всех домах — гирлянды голов трески. Сушат на солнце — корм коровам.
Ездили мы и по океану на тральщике: утомительное качание, кругом волны и небо, как на картинах Айвазовского. Была когда-то детская мечта купить картинку этого художника, самую маленькую, за пять рублей, а вот — живая вода!
Ездили и по фиорду на лодке, в бурю, доверяясь рыбакам. Они не боялись гребней белой пены где-то на уровне второго этажа, не боялись и мы.
Заходили в карельские избы. Опрятно, чисто. Посуда висит на гвоздиках по стенам. Спали тогда карелы всей семьей в одном большом ящике на полу, посередь избы. Незаходящее солнце, вангоговские лодки.
Шура Смоленцева не смогла в тот раз поехать с нами, и это не давало мне покоя долгие годы. Она не увидела Северный океан — как будто от этого зависит счастье на земле. Может быть, так оно и есть. Именно «на море, на океане, на острове на Буяне» народная мудрость и поместила это самое счастье.
В 1960 году мы с Александрой Ивановной все же поехала на Север, только по другой дороге. Через Вологду в Архангельск.
Через пятнадцать лет вспоминая это чудесное путешествие, я как бы снова плыву на пароходе по северным рекам со слоистыми берегами, с музейными избами и шатровыми церковками. И приходят на память строки Ольги Фокиной:
Иду домой, но гонитсяЗа мною день вчерашний…
Этот день, вернее, восемь дней были так переполнены невиданным, что, читая дневниковые записи, разбирая зарисовки, — улыбаюсь.
Выехали мы из Москвы 18 апреля. Было тепло, зеленые березы. В окна поезда все одиннадцать часов до Вологды сияла сухая в том году весна. В Москве хоронили Игоря Эммануиловича Грабаря. Как было жалко, что так скоро кончилось недолгое знакомство с этим замечательным человеком, сыгравшим в моей жизни немалую роль. А вся эта наша поездка не от его ли энтузиазма и его книг? Он написал предисловие к каталогу моей выставки в 1959 году, которое до сих пор цитируют и перепечатывают. Вот кусочек из его последнего ко мне письма от 29 февраля 1960 года: «…внезапно мне запрещено на долгое время даже по комнате ходить, т. к. у меня нежданно-негаданно тромбофлебит — болезнь ног, о которой раньше я и понятия не имел. А дело это скверное и затяжное…» Да, ноги ему хорошо послужили в его долгой жизни!
Промелькнул нарядный Загорск; вроде елочных бус раскинулись вытянутые по озеру в нитку, не до конца еще отреставрированные после урагана купола Ростова. За Ярославлем — танцующие березовые лесочки. С поезда хорошо видны густо-фиолетовые заросли журавлиного горошка. В воде — калужницы. Стоит и глядит на поезд лось.
К вечеру мы были уже в Вологде. Колючие лучи солнца, светлые пруды, а зелени поменьше.
Высокие, с далеко нависающими карнизами стены из толстых бревен; вологодские дома — монументы, многооконные, богатырские северные хоромы-избы. Иногда из дома вырезан в середине кусок, как пробка из арбуза. В глубине выреза — окна и дверь, туда ведет невысокая лесенка. Это на улице Энгельса, где мы будем жить в ожидании парохода на Север. Ехать надо по большой воде, весной, пока не обмелели реки.
Вечером — на реке Вологде. Течет она через город как-то уж очень уютно; где мосты или просто перевоз на лодочке по старинному, против Софийского собора времен Грозного.
Когда-то царь, по своей царской, может, и умной причуде, хотел здесь сделать столицу Опричнины. Легенда или быль — почему так не получилось — связана именно с этим собором. Рассказ в духе того непонятного времени — и страшный, и чудной. Когда постройка собора была закончена, при осмотре на царя упала сверху какая-то тяжесть — знак плохой, и царь в гневе уехал, приказав сломать собор. Потом его все-таки отмолили у царя вологжане.
Тихий, очень пейзажный вечер незаметно перешел в полубелую ночь. Все белые стены засияли чуть лимонной белизной, все остальное — провально темное. Цвета домов, деревьев, воды, ярких юбок как бы положены по темному фону. Ничего призрачного, все ясно, но смягчено ночным покоем, обведено тяжелыми контурами сна — похоже на написанную близоруким художником картинку и разнится от обычного пейзажа своими сияющими кусками.
Это не день, не ночь, не сумерки и не настоящая белая ночь Заполярья с незаходящим солнцем, и не ленинградская белая ночь, когда «сижу, читаю без лампады», — а вологодская полубелая ночь.
«Я знал, что каждый день человеку дорог, но не знал, что ему просто нет цены». Цитирую по памяти и применяю их к нашему путешествию на Север. И наши дни пусть будут такие же дорогие, как дни Петрарки в XIV веке. Ездили всего восемь дней, а каждому дню, и верно, цены не было. За всю дальнейшую жизнь такие дни не повторялись.
19 апреля. Парохода долго не было. Мы поехали с нашим давним знакомым, шофером Левой, в город Сокол. Лева — гигант в синем комбинезоне.
Вез он на своем редакционном «газике» белобрысого журналиста в этот городок Сокол, за 35 километров.
Было жарко, пыльно и тряско, но городок покорил своей деревянной необычностью. Дома деревянные, тротуары деревянные, люди с широкими носами, тоже будто выточены из светлого дерева.
20 апреля. С утра задумчивое небо с сизыми тучами. Холодно. Куда ни поглядишь, везде мокрые красивые пейзажи. Сегодня уезжаем в Устюг на пароходе «Леваневский». По расписанию через 41 час будем там. Дождь. Река Вологда так узка, что волны от парохода далеко захлестывают берега. Пароход как бы вытесняет всю воду из малой реки с соловьиными кустами по берегам. Цветет верба. Избы в 2–3 этажа. После дождя все особенно ароматно. Народ на пароходе говорит на «о», но не по-волжски, а как-то с прищелкиванием — и русский язык звучит непривычно.
